— О! мой дорогой, бѣдный братецъ!

Мишель обнималъ ее, не говоря ни слова, облегченный тѣмъ, что нашелъ по крайней мѣрѣ ее верной, любящей и такой взволнованной, такой потрясенной его горемъ.

Онъ поцѣловалъ ее нѣсколько разъ съ большой нѣжностью, затѣмъ, прижавшись щекой ко лбу Колетты, онъ прошепталъ:

— Ты не подозрѣваешь, что она это знаетъ, скажи? Никто не могъ ей это сказать?… Не изъ-за этого она уѣхала?

Колетта привскочила.

— Сюзанна? но, мой бѣдный Мишель, ты бредишь. Какъ могла она узнать то, чего я не знала сама?

— Бетюны?…

— Бетюны, навѣрно нѣтъ. Прежде всего, Бетюнъ въ отсутствіи, а Май никогда ничего не знаетъ. Затѣмъ Сюзи не видѣла никого изъ нихъ ни вчера, ни сегодня.

— А газеты? Ты прекрасно понимаешь, что это катастрофа и для многихъ, кромѣ меня. Вчерашнія вечернія газеты были полны этимъ.

— Ба! знала ли даже Сюзанна, что твои деньги лежали въ Столичномъ Учетномъ банкѣ… а что касается газетъ, мы ихъ не читали… Она также, увѣряю тебя… Я съ ней разсталась только сегодня, чтобы отправиться въ Прекруа и… смотри, — сказала Колетта, которой бросилась въ глаза на маленькомъ столикѣ между книгами и романами груда газетъ еще въ бандероляхъ, — вотъ газеты!

— И затѣмъ, — возразилъ Мишель, — если бы она даже узнала что нибудь, она бы не уѣхала… Она бы дождалась меня… ты тоже такъ думаешь, неправда ли?

— Конечно, она дождалась бы тебя… Если только она не уѣхала, чтобы встрѣтиться съ тобой.

Молодой человѣкъ покачалъ головой, и взглядъ его выражалъ недовѣріе къ судьбѣ.

— О, нѣтъ! — сказалъ онъ.

Колетта раздумывала.

— Ты права; если бы у нея было малѣйшее подозрѣніе о томъ, что случилось, она считала бы нужнымъ повидать меня, поговорить со мной; нѣтъ, она ничего не знала.

Треморъ спряталъ лицо въ волоса своей сестры.

— О! моя дорогая, моя дорогая, — стоналъ онъ, — увѣрь меня, скажи мнѣ еще разъ, что ты увѣрена, что она меня подождала бы, что ты въ этомъ убѣждена.

— Но да, мой бѣдненькій Мишель, да, я въ этомъ убѣждена; Сюзанна не уѣхала бы; изъ боязни разминуться съ тобою, она подождала бы тебя здѣсь и она сказала бы мнѣ все. Она тебя любитъ, я это знаю и…

— Она тебѣ это сказала?

Колетта казалась смущенной.

— Нѣтъ, но я это прекрасно видѣла.

Мишель горько разсмѣялся.

— Ахъ! ты это видѣла… ты это видѣла, ну, такъ ты очень счастлива.

Онъ высвободился изъ объятій г-жи Фовель и сѣлъ на мѣсто, на которомъ сидѣлъ минуту тому назадъ.

Колетта казалась обезкураженной.

— Никто ничего не предвидѣлъ? — спросила она, однако.

— Никто, — отвѣтилъ Треморъ. — Ты помнишь въ тотъ вечеръ, мужъ твой говорилъ со мной о Банкѣ; онъ слыхалъ, что циркулировали довольно дурные слухи… Но все было такъ неясно и такъ мало вѣроятно, что я имъ не придавалъ большого значенія. Къ тому же г-нъ Алленжъ, котораго я видѣлъ по прибытіи въ Парижъ, не зналъ ничего точно и предполагалъ продѣлки прессы. Затѣмъ, третьяго дня, на бульварѣ распространилась внезапная вѣсть о самоубійствѣ Моро-Фромона, директора Столичнаго банка. И на слѣдуюшій день несчастье стало извѣстно. Бѣдняки, думавшіе такъ же какъ и я, что разумно пристроили свое состояніе, оказываются разоренными въ нѣсколько дней, можетъ быть до послѣдняго су.

— Но что же случилось?

Мишель казался измученнымъ и Даранъ отвѣтилъ за него.

— Моро-Фромонъ, въ соучастіи съ двумя администраторами, втянулъ внѣ устава, банкъ въ колоссальное дѣло перекупа и скомпрометировалъ его. Никто ничего не подозрѣвалъ. Но былъ отданъ приказъ о преслѣдованіи синдиката, стоявшаго во главѣ дѣла. Тогда Моро-Фромонъ увидалъ, что все потеряно и покончилъ самоубійствомъ, несчастный… что однако, увы! дѣлу не поможетъ.

Колетта спросила, ошеломленная этими, только наполовину ей понятными, объясненіями:

— Развѣ разореніе полное, развѣ всѣ деньги Мишеля потеряны?

— Нужно подождать ликвидаціи, сударыня, — возразилъ Даранъ, — но я не думаю, чтобы она дала удовлетворительные результаты.

Треморъ пожалъ плечами.

— Я еще въ числѣ счастливцевъ, — заявилъ онъ, — такъ какъ мнѣ еще остается, благодаря моей недвижимости на улицѣ Бельфейль, чѣмъ существовать, и я могу приняться за работу… Ахъ, Боже! если бы дѣло шло только обо мнѣ!

Онъ перебилъ себя, возвращаясь все къ той же мучительной мысли:

— Я хотѣлъ самъ сообщить ей о томъ, что произошло, для того, чтобы ее успокоить насчетъ будущего, сказать ей, что я буду работать, что… и нужно же было, чтобы она такимъ образомъ уѣхала.

Онъ говорилъ съ плохо сдерживаемымъ гнѣвомъ.

— Послушай, мой дорогой братецъ, — сказала Колетта съ нѣкоторымъ упрекомъ въ нѣжномъ голосѣ, — нужно быть справедливымъ. Сюзанна не могла угадать, что ты раньше вернешься. Неужели ты думаешь, что…

— Я не знаю, я не знаю, — сказалъ онъ, какъ бы боясь того, что скажетъ Колетта. — Тотъ фактъ, что я не нахожу ее здѣсь, когда я печаленъ, несчастенъ, меня удручаетъ. Ахъ! я отдалъ бы десять, двадцать лѣтъ моей жизни, чтобы быть увѣреннымъ, что она ничего не знала.

— Но, мое дитя, — продолжала матерински Колетта, — ты можешь легко удостовѣриться. М-ль Жемье живеть на улицѣ С.-Перъ № 35. Поѣзжай завтра повидать Сюзанну.

— Ахъ, нѣтъ, — возразилъ жестко Мишель. — Ни за что на свѣтѣ. Она сказала, что по пріѣздѣ напишетъ тебѣ, не такъ ли? Посмотримъ, напишетъ ли она тебѣ. Я хочу, чтобы она чувствовала себя свободной, совершенно свободной и что… Принимая въ соображеніе, что она будетъ находиться передъ необходимостью принять рѣшеніе, пусть она не испытаетъ никакого посторонняго вліянія, даже моего, даже вліянія моей нѣжности, моего горя. Если она не напишетъ, ну… я подумаю.

— Но, — осторожно намекнула г-жа Фовель, — если бы я ей написала одно слово, маленькую банальную записку…

Суровымъ, нервнымъ движеніемъ онъ схватилъ обѣ руки своей сестры.

— Слушай, Колетта, — сказалъ онъ тѣмъ прерывающимся голосомъ, который являлся у него моментами въ этотъ день съ тѣхъ поръ, какъ онъ вошелъ въ маленькую гостиную, — ты мнѣ пообѣщаешь, что не будешь стараться увидѣться съ Сюзанной, что ты ей не напишешь, что не поручишь Роберту пойти ее повидать… что ты ничего не сделаешь, пока она не подастъ вѣсти о себѣ, сама… Для меня это очень важно, видишь ли, очень важно… Если бы ты меня ослушалась, я… я бы тебѣ этого никогда не простилъ, у меня есть серьезныя причины, чтобы говорить такъ.

— Я обѣщаю тебѣ, мой дорогой братъ, — отвѣтила грустно г-жа Фовель, — ты лучше моего знаешь, однако…

Онъ пристально на нее посмотрѣлъ.

— Такъ ты обѣщаешь? — настаивалъ онъ.

— Да.

— Можетъ быть, къ тому же, она сама напишетъ, — продолжалъ Треморъ, сразу облегченный, вспомнивъ, что всѣ самыя мрачныя событія существовали только въ его воображеніи. — Какъ только ты получишь письмо, ты мнѣ телеграфируешь, не такъ ли? Такъ какъ тогда, понятно, я пойду ее повидать…

Онъ перебилъ себя и продолжалъ мягко:

— Но, моя бѣдная, милая Колетта, я думаю только о себѣ. Вѣдь у васъ тоже было что-то въ Столичномъ банкѣ… около двадцати тысячъ франковъ.

Колетта сдѣлала равнодушный жестъ. Всякое точное представленіе о деньгахъ было чуждо г-жѣ Фовель. Она никогда не задумывалась, что могла стоить роскошь, бывшая ей такъ же необходимой, какъ воздухъ для дыханія, и которой ее окружали дядя, а затѣмъ мужъ. Она сказала, однако:

— Что, Роберту очень досадно?

— Конечно ему досадно, всегда досадно терять значительную сумму, но онъ думалъ только обо мне, милый Робертъ, находя свои потери незначительными въ сравненіи съ моими. Онъ былъ для меня самымъ лучшимъ, самымъ сердечнымъ братомъ, Колетта, я этого никогда не забуду. Онъ и Даранъ были настоящей поддержкой. А я въ ней очень нуждался; первую минуту, видишь ли, подобные удары немного тяжело переносить.

Онъ всталъ, и за нимъ послѣдовалъ тотчасъ же и Альбертъ.

— Ты уѣзжаешь? — воскликнула живо Колетта.

Онъ сдѣлалъ утвердительный жестъ.

— Въ Парижъ?

— Въ Парижъ, завтра утромъ, да… Мое присутствіе тамъ необходимо, но мнѣ хотѣлось повидать васъ, Сюзанну и тебя. Теперь я возвращаюсь въ башню Сенъ-Сильверъ, гдѣ мнѣ нужно поискать бумаги…

— Ты будешь обѣдать совсѣмъ одинъ? — настаивала молодая женщина.

— Даранъ обѣдаетъ со мной и завтра со мной возвращается въ Парижъ.

— А Робертъ вернется только черезъ три дня?

— Вѣроятно, черезъ три дня. Да… До свиданія, моя дорогая сестра.

Онъ обнялъ ее и поцѣловалъ.

— Думай о твоемъ бѣдномъ братцѣ, — сказалъ онъ.

Затѣмъ, прижимая ее нервно къ себѣ, онъ добавилъ:

— Ты мнѣ тотчасъ же телеграфируешь: улица Божонъ — не правда ли? тотчасъ же…

Колетта заплакала.

— О! прошу тебя, Мишель, — умоляла она, — прошу тебя, обѣдайте въ Кастельфлорѣ, пожалуйста, г-нъ Даранъ и ты… Я чувствую себя такъ грустно, одиноко… Вы уѣдете послѣ, тотчасъ же, если хотите.

Мишель уступилъ, и г-жа Фовель конечно не могла почувствовать, какую жертву приносить онъ, оставаясь дольше въ Кастельфлорѣ, гдѣ всѣ предметы дѣлали для него болѣе мучительнымъ и, такъ сказать, болѣе осязательнымъ отсутствіе Сюзанны, — какъ и его разочарованіе и мучительныя опасенія.

Когда онъ узналъ о банковой катастрофе, въ которой погибла большая часть его состоянія, его первая мысль была о миссъ Севернъ, и онъ почти тотчасъ же уѣхалъ. Ужасная тоска грызла его. Ему хотѣлось, чтобы молодая дѣвушка услышала отъ него о бѣдствіи, затѣмъ у него была потребность видѣть ее, довериться ей, и онъ смутно надѣялся получить отъ нея немного утѣшенія, немного мужества. Было бы такъ утѣшительно и такъ пріятно встрѣтить ее тогда, услышать ея голосъ, произносящій утѣшающее, нѣжное слово, одно изъ тѣхъ словъ, которыя имѣются у женщинъ для того, кого онѣ любятъ, въ минуту несчастья, почувствовать на своемъ лбу нѣжное прикосновеніе ея губъ или руки; чувствовать ее совсѣмъ своей, чувствовать себя принадлежащимъ ей, проникнуться хотя одинъ моментъ уверенностью, что будешь силенъ для борьбы, потому что не будешь одинокъ…