— Онъ былъ въ Каннѣ прошлую зиму… мы играли въ теннисъ, онъ… немного шалопай…

— Очень большой шалопай, — продолжалъ Треморъ, обрѣвшій вновь свое хладнокровіе. — Онъ вышелъ съ дипломомъ изъ института гражданскихъ инженеровъ скоро будетъ два года и окончилъ свою военную службу прошлую осень, но я сильно подозрѣваю, что онъ слѣдуетъ примѣру Гастона Понмори съ тою только разницею, что „проѣдаемое состояніе“на этотъ разъ очень легкое, скоро будетъ все переварено. Жакъ огорченъ безпечностью своего брата.

— Ба! у юности свои права! А затѣмъ, кто еще?

— Вы ненасытны, я не знаю больше никого. — Мишель истощилъ все свое терпѣніе. Въ томъ состояніи духа, въ которомъ онъ находился, этотъ разговоръ могъ только его раздражать и мало-помалу вывести изъ себя.

По прежнему, опираясь обоими локтями на баллюстраду, онъ наклонилъ голову на столько, что оперся ею на открытия ладони и замолчать.

— Твоя память меня сокрушаетъ! — воскликнула Колетта. — А Лангиль, его ты забылъ? Живописецъ, ты знаешь, Занночка? И Сенваль! Прекрасные люди, принимающіе у себя всегда массу народа. И Раймондъ Депланъ, ихъ кузенъ, другъ Мишеля… Наконецъ, Сюзи, я могла бы еще прибавить Бокура, супрефекта, товарища прокурора, депутата округа, разныхъ чиновниковъ, священника и еще многихъ другихъ лицъ!

— О! хорошо, хорошо! Этого вполнѣ достаточно для моего счастья! — сказала Сюзанна весело.

Улыбающаяся она повернулась къ Мишелю, закуривавшему въ глубокомъ молчаніи новую папироску.

— Вы не будете очень ревновать, — спросила она, — если эти господа станутъ чуточку за мной ухаживать.

— Ревновать? я? ахъ! Боже, нѣтъ, — возразилъ Мишель, яростно бросая спичку, которая потухла, упавъ на песокъ.

— Вы нелюбезны, мой дорогой?

— Почему? — поправился онъ болѣе примиряющимъ тономъ. — Я нахожу, что ревность оскорбительна. Я имѣю довѣріе къ вашей прямотѣ, вотъ и все.

Она немного сухо разсмѣялась.

— Frailty, the name is women [24], — пробормотала она тихо, и тѣмъ скользящимъ шагомъ, который временами у нея являлся, вернулась къ Колеттѣ.

— Я вижу, — рѣшила она громкимъ голосомъ, — что Ривайеръ — маленькая Капуя! [25]

Черезъ нѣсколько минутъ, такъ какъ свѣжесть стала чувствительна для слишкомъ легко одѣтыхъ дамъ, всѣ вернулись въ гостиную и разговоръ продолжался, дружественный и немного вялый, какъ обыкновенно бываетъ между людьми, встречающимися каждый день. Въ половинѣ одиннадцатаго Мишель поднялся, чтобы прощаться. Онъ уѣзжалъ съ однимъ изъ первыхъ утреннихъ поѣздовъ и потребовалъ, чтобы ни сестра, ни невѣста не провожали его на станцію. Онъ дружески поцѣловалъ Роберта, поцѣловалъ Колетту, говорившую слишкомъ быстро и голосомъ, дрожавшимъ уже въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, затѣмъ онъ протянулъ руку Сюзаннѣ.

— Я надѣюсь, что вы сдѣлаете мнѣ удовольствіе и будете отвѣчать на письма, которыя я вамъ буду писать? — сказалъ онъ вѣжливо.

— Ну, конечно! до свиданія и счастливаго пути, Майкъ.

— Да поцѣлуй же ее, вѣдь это глупо! — сказала, смѣясь сквозь слезы, Колетта.

Совершенно просто Сюзанна подставила свою бархатистую, какъ свѣжій плодъ, щечку, и Мишель прижался къ ней губами. У него сердце немного сжалось, не потому что онъ собирался покинуть эту молодую дѣвушку, бывшую его невѣстой, но потому, что эта молодая дѣвушка, бывшая его невѣстой, разставалась съ нимъ такъ холодно. И, повернувшись быстро къ Колеттѣ, онъ поцѣловалъ ее нѣсколько разъ, прижавъ ее крѣпко къ себѣ.

— Чѣмъ дальше, тѣмъ лучше! Она куритъ и, я почти убѣжденъ, флиртуетъ! — думалъ онъ, быстро сходя съ подъѣзда Кастельфлора. — Рѣшительно, она мнѣ не нравится.

Когда миссъ Севернъ задула свою свѣчу, множество мыслей порхали въ ея головѣ, лежавшей на подушкѣ, и тотчасъ же при мягкомъ свѣтѣ ночника, она дала имъ свободу:

— Ахъ! какъ мнѣ хорошо! Я устала сегодня вечеромъ. Вѣроятно, отъ прогулки въ паркѣ. Кастельфлоръ меня восхищаетъ, и Колетта прелестна, Робертъ также; я ихъ люблю! Какъ пріятно ночью это тиканье часовъ! Какая идеальная комната, такая свѣжая и вся розовая! Я люблю розовыя комнаты; мнѣ хочется имѣть такую съ мебелью Людовика XVI, шелкъ, затканный блѣдно-зеленымъ, и масса бездѣлушекъ… Лишь бы только Мишель меня немного баловалъ, подарилъ мнѣ много хорошенькихъ вещицъ… Мнѣ кажется, у него много вкуса. Будемъ ли мы счастливы, оба? Ба! Въ общемъ Мишель добрый малый! И я также! Его нельзя упрекнуть въ томъ, что онъ, напримѣръ, чрезмѣрно занять своей невѣстой! ахъ! нѣтъ! Г-жа Бетюнъ повторяла мнѣ безпрестанно: „онъ васъ обожаетъ!“ Я наконецъ стала бояться, не слишкомъ ли онъ меня любитъ… О! теперь я успокоена. Онъ даже не замѣтилъ сегодня вечеромъ, что цвѣтъ „mauve“ мнѣ очень идетъ. А „mauve” мнѣ очень идетъ, всѣ это находятъ… По моему, было бы нелѣпо требовать, чтобы женщина страстно любила человѣка, за котораго она выходитъ замужъ, но вполнѣ необходимо, чтобы мужъ любовался немного своей женой… Робертъ очень любитъ Колетту и между тѣмъ, я не думаю, чтобы Колетта когда либо была безъ ума отъ Роберта.

Еямысль на минуту остановилась на этомъ, затѣмъ вновь принялась бродить.

— Мишель говорилъ мнѣ о большомъ разочарованіи, оставившемъ слѣды въ его жизни. Мнѣ хотелось бы знать имя разочаровавшего его предмета, была ли она хороша… была ли она лучше меня. Мишель находитъ, что г-жа Рео красива; она брюнетка, г-жа Рео, я скорѣе блондинка… Я хотѣла бы знать, находитъ ли онъ меня красивой? Разлука его совсѣмъ не волновала… меня тоже нисколько… Къ тому же два мѣсяца пройдутъ скоро. Презабавно будетъ все это общество. Я надѣюсь, что ко мнѣ всѣ будутъ такъ же милы, какъ въ Каннѣ. Нужно заказать себе новое платье… или даже два… Мишель былъ менѣе спокоенъ, цѣлуя Колетту, чѣмъ меня… Онъ очень доволенъ отъѣздомъ, я это понимаю… Такое прекрасное путешествіе! По его возвращеніи осенью мы обвѣнчаемся… Какая странная вещь! Мнѣ кажется вполнѣ естественнымъ, что Мишель мой женихъ, но я не могу себѣ представить, что въ этомъ же самомъ году онъ станегь моимъ мужемъ… Мой мужъ, мой мужъ! это смѣшно и это страшно…

Брови молодой дѣвушки нахмурились.

Одну минуту она отдалась неопределенному страху передъ новой жизнью, затемъ она закинула надъ головой открывшуюся изъ-подъ батистоваго рукава рубашки руку, между тѣмъ какъ ея веки смыкались;

— Онъ будетъ добръ ко мне, — думала она, — я убеждена, что онъ будетъ добръ ко мне. Я никогда никого не встречала, кто бы не былъ ко мнѣ добръ.

И совсемъ мирно, думая еще объ удовольствіяхъ, обещанныхъ ей Колеттой, она заснула.

Осень была такъ далека! А лето предвидѣлось прекрасное, и пребываніе въ Кастельфлорѣ, составлявшее переходъ между кончавшимся періодомъ жизни, и тѣмъ, который долженъ былъ начаться, было какъ бы приваломъ между двумя этапами, стоянка веселая и покойная… Не могла ли бы она длиться долго?…

Спокойствіе, съ какимъ миссъ Севернъ смотрѣла на будущее или по крайней мѣрѣ ждала его, не стремясь въ него вникнуть, именно эта беззаботность успокаивала опасенія Мишеля, позволяя ему отдаться настоящему, забыть грозный завтрашній день въ тотъ моментъ, когда онъ уѣзжалъ въ новую страну.

Сюзанна тоже вступала въ новую страну, страну роскоши и наслажденій, въ которой расцвѣла Колетта и которая ей, маленькой американкѣ, была невѣдома, но она чувствовала себя инстинктивно достаточно красивой, чтобы въ ней блистать.

Все, что она разсказала про свою спокойную, легкую, немного слишкомъ серьезную юность, было вѣрно. Она страстно любила свою бабушку и своего дядю, она за ними ухаживала до послѣдняго, окружая ихъ безконечной нѣжностью, и пока они жили, она находила удовольствіе въ серьезныхъ занятіяхъ, удерживавшихъ ее „at home“, окруженная ихъ любовью, радостно довольствуясь изъ свѣтскихъ развлеченій „fіѵе о’сlок“, „dances“, игрою въ теннисъ и прогулками на велосипедѣ или верхомъ, соединявшими ее время отъ времени съ нѣсколькими ея друзьями, молодыми людьми и молодыми дѣвушками ея возраста.

Но она познала горе, затѣмъ трудъ и зависимость и вдругъ неожиданно, послѣ мрачнаго перехода, она увидѣла, какъ всѣ предметы озарились. Сюзанна нашла родную семью. Вскорѣ она будетъ имѣть свой собственный семейный очагъ. Покамѣстъ отъ нея требовали одного веселья. Меланхоличная маленькая чтица миссъ Стевенсъ наконецъ получила права на свою молодость, на свою красоту.

Послѣ того, какъ она чувствовала себя такой печальной, какъ было ей не отдаться въ силу естественной реакціи опьянѣнію отъ радости, послѣ того, какъ она была такъ серьезна, — не цѣнить удовольствія почувствовать себя немного легкомысленной, послѣ того, какъ она трудилась ради существованія, — не наслаждаться жизнью, не думая чего это стоитъ.

Къ тому же Сюзанна Севернъ была еще совершенно новичкомъ, совсѣмъ ребенкомъ въ жизни, которую она въ 22 года знала гораздо менѣе, чѣмъ какая нибудь 15-лѣтняя парижаночка съ лукавыми глазками.

Въ зтомъ Мишель не ошибся, и его можно было упрекнуть лишь въ томъ, что онъ, какъ ревностный, угрюмый психологъ, слишкомъ преданный своему дѣлу, чтобы не быть строгимъ, немного сгустилъ краски, рисуя себѣ характеръ своей молоденькой кузины. Сюзанна, привыкшая безъ запинки читать въ своемъ собственномъ сердцѣ, въ которомъ она не находила еще ничего сложнаго, противорѣчиваго или сбивчиваго, впрочемъ, избавила его отъ долгихъ изслѣдованій. Она сама себя изобразила вполнѣ искренно.

Но чего Мишель, такой искусный, какимъ онъ себя мнилъ, въ анализѣ нравственныхъ чертъ человеческой души, не смогъ понять, — это того, что въ любой день въ этомъ сердцѣ дитяти могла проснуться душа женщины, что въ этомъ созданіи, лишь начинавшемъ жить, могъ существовать въ зачаточномъ состояніи цѣлый міръ желанныхъ для него или досадныхъ мыслей и чувствъ, въ ожиданіи случая, чтобы раскрыться, и благопріятной среды, чтобы развиться, подобно зерну, созрѣваніе котораго подчинено извѣстнымъ атмосфернымъ условіямъ.

Можетъ быть эта жизнь уже трепетала подъ невозмутимой поверхностью.