— Да, помнится, я слышал об этом, — заметил граф.
— После этого Грин перелетел через Ла-Манш и приземлился в герцогстве Нассау, в Германии. Сегодня вечером он поднимется в воздух, чтобы доставить в Париж особое послание о коронации ее величества. — Улыбнувшись, лорд Пальмерстон добавил:
— Будь я помоложе, я, кажется, полетел бы с ним! Однако мне придется удовольствоваться тем, чтобы отправить моему парижскому коллеге, министру иностранных дел Франции, официальное сообщение.
— Грин, без сомнения, выдающаяся фигура среди воздухоплавателей, — сказал граф, — хотя французы, к сожалению, опередили нас в небесах; они достигли замечательных успехов.
— До сих пор Грину везло больше, чем всем другим английским аэронавтам, — ответил лорд Пальмерстон, — поэтому мне хотелось бы сегодня напутствовать его и пожелать ему удачи. Надеюсь, вы составите мне компанию? Мне не хотелось просить женатых мужчин, они, конечно, захотят провести сегодняшний вечер в кругу своей семьи.
— Вашим предложением вы оказываете мне большую честь, — ответил граф общепринятой формулой.
— В таком случае, я заеду за вами приблизительно без четверти шесть, — сказал лорд Пальмерстон. Толпа людей, хлынувшая из дверей Аббатства, разделила их; началась всеобщая сутолока, каждый стремился поскорее найти свой экипаж.
Поскольку Харвеллу не в первый раз приходилось доставлять графа на подобные празднества, его господину не пришлось искать свою карету слишком долго, и вскоре он был уже у себя дома.
Всю дорогу он думал только о Калисте, с тревогой представляя себе, как она, одинокая и беззащитная, бродит по запруженным народом улицам, где кого только не встретишь сегодня; он боялся за девушку, воображая, какие опасности могут ее подстерегать.
Его беспрерывно точила мысль о том, до какого отчаяния она должна была дойти, чтобы расстаться с Кентавром.
Он знал, как сильно она была привязана к своей лошади; все же для него было своеобразным утешением сознавать, что она отдала Кентавра на попечение ему, а не матери; при этой мысли боль в его сердце немного утихала.
Еще до того как поехать в Аббатство, граф зашел в конюшни. Ласково, похлопывая Кентавра по холке, он жалел, что тот, если верить Калисте, всего лишь наполовину человек; ах, если бы он умел говорить!
Как и сказал ему Харвелл, конь был в хорошем состоянии, разве что слегка похудел — и граф раздумывал, сколько времени могло пройти с того дня, как Калиста, покинув гостиницу в Поттерс-баре, лишилась всех денег, что были у нее с собой.
— По-моему, с лошадью все в порядке, — заметил граф, обращаясь к груму.
— Так и есть, милорд. Она только вчера вечером была ужасно голодная, больше ничего.
— Корми ее как следует.
— Обязательно, милорд. Вы что-нибудь знаете о ней, ваша светлость? Откуда она появилась?
— Этого жеребца зовут Кентавр, — ответил граф.
Теперь, возвратившись с коронации и сбросив свою длинную, отороченную горностаевым мехом мантию на руки дворецкого, граф в глубине души надеялся, сознавая в то же время всю тщетность этих надежд, что дома его ждет письмо от Калисты. Однако никакого письма не было.
Коронация закончилась довольно поздно — только в половине пятого, и пока граф добрался от Аббатства до дома, у него оставалось время только на то, чтобы переодеться и быть готовым к без четверти шесть, когда, как они договорились, лорд Пальмерстон заедет за ним.
Оба джентльмена в карете министра иностранных дел в молчании проехали по Хилл-стрит, пока наконец лорд Пальмерстон не задал вопрос, который все время вертелся у него на языке:
— Когда состоится ваша свадьба, Хелстон?
— До конца лета.
— Я надеялся увидеть Калисту на королевском балу, — заметил лорд Пальмерстон, — но так как вас обоих не было, я решил, что вы уехали из города.
— Вы были правы.
— Передайте Калисте, что я с нетерпением жду дня ее свадьбы, и, надеюсь, вам обоим понравится тот подарок, который я уже приготовил для вас.
— Я уверен, что это будет нечто восхитительное, — ответил граф.
Он был рад, что до Гайд-Парка не так уж далеко.
Ему не хотелось отвечать на бесконечные вопросы лорда Пальмерстона или вызвать его подозрение своими невразумительными ответами.
По случаю коронации Гайд-Парк Превратился в огромную, шумную, разноцветную ярмарку.
Здесь знаменитый театр Ричардсона показывал драмы Шекспира, в которых участвовали лучшие актеры того времени, здесь расположились бесчисленные зверинцы и Цирки, павильоны восковых фигур и театры марионеток, не считая разного рода каруселей и народных представлений, палаток с различными чудесами и редкостями, прекрасно демонстрировавшими изобретательность своих владельцев, всеми возможными способами извлекавших деньги из карманов любопытной, охочей до зрелищ публики.
Пробираясь сквозь толпу, заполнившую ярмарку, вместе с лордом Пальмерстоном к месту запуска воздушного шара, граф, поглядывая по сторонам, скользил глазами по вывескам, призывавшим народ посмотреть на удивительных, невиданных толстяков и толстух, на пятнистых мальчиков-леопардов и прекрасных черкешенок, на готтентотскую Венеру, уродливых карликов и даму с двумя головами, на Живого Скелета и дрессированных свинок, а также узнать свою судьбу, которую предсказывали любому, кто пожелает, маленькие ученые лошадки-пони.
— Единственное зрелище, которое всегда приводит меня в восхищение, — это Дама с лицом свиньи! — заметил лорд Пальмерстон.
— А я слышал, что на самом деле это бурый медведь, которому тщательно выбривают морду и лапы, — ответил граф.
— Весьма вероятно, что это действительно так, — задумчиво сказал лорд Пальмерстон. — Мне кажется, кожа под мехом у медведей должна быть белой и напоминать человеческую.
— Придется нам следить за собой, — улыбнулся граф.
Они как раз вышли на большую открытую площадку, в центре которой стоял громадный, бросающийся в глаза своими яркими — красными и белыми полосами, воздушный шар Чарльза Грина.
Вид у него было более нарядным, чем у большинства воздушных шаров; обычную плетеную корзину заменили изящной обтекаемой формы ярко-красной гондолой, украшенной золотыми головами орлов на носу и на корме. Над ними развевались флаги Соединенного Королевства и Франции.
Поскольку полет предстоял необычайно важный, шар наполнили большим, чем всегда, количеством светильного газа, и кроме обычных удерживавших его на земле пятидесяти шести фунтов груза, его держали специально вызванные для этого тридцать шесть полицейских и двадцать рабочих.
«Королевская коронация»— шар, известный прежде под названиями «Королевский Воксхолл» и «Нассау», — производил удивительное впечатление, покачиваясь на туго натянутых веревках, грозя вот-вот сорваться с них и взмыть в небо. Две тысячи ярдов самого лучшего шелка, вывезенного из Италии в виде сырца и обработанного в Англии, колыхались от малейшего дуновения ветерка.
Когда министр иностранных дел и граф, дойдя до площадки, подошли к помосту, установленному перед воздушным шаром, их приветствовал лорд-мэр Лондона и другие сановники; затем их представили Чарльзу Грину.
Ему явно льстило всеобщее внимание, которое, по мнению графа, он полностью заслужил.
Он не только бесчисленное количество раз поднимался в воздух с пассажирами, но в последнее время проводил также и научные эксперименты по определению предела высоты, поставив в предыдущем году рекорд и поднявшись на своем шаре на двадцать три тысячи триста восемьдесят четыре фута.
Во время своего первого перелета через Ла-Манш он за пять минут поднялся на высоту тринадцать тысяч футов.
— Каковы ваши планы на будущее? — поинтересовался у него лорд Пальмерстон.
— Я надеюсь пересечь на шаре Атлантический океан, милорд, — ответил воздухоплаватель.
— От всей души желаю вам удачи, — сказал министр иностранных дел. — Ваш перелет, если только вы совершите его первым, впишет еще одну незабываемую страницу в славную историю Британской империи.
Они еще немного поговорили, после того как лорд-мэр представил их собравшимся, и лорд Пальмерстон вручил Чарльзу Грину письма, которые он приготовил для министра иностранных дел Франции, а лорд-мэр дал ему статьи и заметки о коронации для парижской прессы.
Когда все официальные речи закончились и были произнесены все полагающиеся в таких случаях приветствия и напутствия, граф спустился с помоста, чтобы осмотреть воздушный шар.
Гондола показалась ему очень просторной; граф заметил, что обхватывающие ее железные крепления снабжены специальными, изготовленными в Париже резиновыми лентами, которые должны были смягчить удар при посадке.
Граф обошел вокруг шара; желая увидеть его с другой стороны, и обратил внимание, что удерживающие его веревки протянуты к лужайке на берегу Серпентина.
Глядя на чуть колышущуюся серебристую воду, он живо вспомнил тот день, когда, получив письмо от Калисты, ждал ее на южной стороне моста, и она, примчавшись галопом, на всем скаку слетела с Кентавра к его ногам.
Кому, кроме нее, спрашивал себя граф, могла бы прийти в голову столь простая и оригинальная мысль — притворно упасть с лошади, и иметь, таким образом, возможность поговорить с ним с глазу на глаз, так, чтобы» мать ничего не узнала об их встрече?
Он никогда не знал, чего ожидать от нее, она всегда была непредсказуема, и граф внезапно ощутил острое, точно боль пронзившее желание увидеть ее вновь, смотреть в лицо, в эти чудесные, серо-зеленые глаза, слышать голос, рассказывающий разные интересные истории про лошадей, которых она так любила.
Он вспомнил, как дрожал и прерывался ее голос, когда она рассказывала ему о тяжелой жизни Шама, какое было в нем сострадание и сочувствие.
Именно такой и должна быть настоящая женщина, подумал граф, она должна чувствовать боль других, как свою собственную, ее должна тревожить и ранить чужая жестокость, всей душой она должна откликаться на страдание людей; однако все это отнюдь не было свойственно его знакомым, утонченным и искушенным в жизни дамам высшего света.
"Неуловимый граф" отзывы
Отзывы читателей о книге "Неуловимый граф". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Неуловимый граф" друзьям в соцсетях.