Сандра Дюбэй - Неукротимый

Шайна вежливо, но прохладно поцеловала своего мужа, после чего вся их немногочисленная процессия двинулась от алтаря к выходу из церкви.

– А жаль все-таки, что вы не можете задержаться еще хоть ненадолго! Мы устроили бы в Монткалме такой бал! – вздохнула тетушка. – Я уверена – это был бы замечательный бал! Правда…

Шайна рассеянно слушала тетушку. Она-то уж прекрасно знала, что собой представляют здешние балы. Ну съедется местная провинциальная знать, зажгут свечи, пригласят оркестр… Леди Клермонт, сияя от распирающей ее гордости, будет представлять всем свою племянницу – отныне леди Шайну Лейтон. Впрочем, будет ли тетушка сиять на этом балу от радости? Вряд ли. Ведь ей, помимо всего прочего, придется объявить там и о том, что ее собственная дочь не будет хозяйкой Фокс-Медоу!

Представив себе эту ситуацию, Шайна поблагодарила бога за то, что он избавляет ее от свадебного бала в Монткалме. Нет, нет, на самом деле, самое лучшее, самое правильное – уехать отсюда немедленно, сразу после венчания. Хватит с нее и этого непродолжительного фарса, совершенного в церкви.

Званый вечер в Монткалме? Нет уж, увольте!

Шайна позволила Йену помочь ей подняться в поджидавшую их карету. Пора! Пора! Торговое судно «Приключение» готово к отплытию и ждет только их, чтобы сняться с якоря.

– Прощай, моя дорогая, – грустно сказал Артур Клермонт, пожимая руку Шайны, протянутую из открытого окна кареты. Его темные глаза были полны слез. Сдерживая их, он попытался улыбнуться. – Напиши нам сразу, как только приедешь в Англию!

– Обязательно, – пообещала Шайна. – Прощайте, и спасибо вам за все!

Леди Клермонт всхлипнула, прижимая к глазам платочек. Кони тронулись и покатили карету прочь. Шайна взмахнула на прощание рукой, и на глазах ее блеснули слезы – правда, вовсе не по той причине, которую можно было подозревать.

Она откинулась на мягких подушках, старательно пряча лицо от… от… Господи, как тяжело и страшно называть вещи своими именами! Тяжело, но нужно…

Итак, она сидела, старательно пряча лицо от сидевшего напротив мужа. Своего законного супруга.

– Ты замечательно держалась, – похвалил ее Йен, – хотя я видел, как тебе тяжело. Признаюсь, был момент, когда я подумал, что ты возьмешь и сбежишь – прямо с церемонии!

– Я и сбежала бы, да что толку? – неприязненно сказала Шайна, по-прежнему отвернувшись к окну.

– Я не стал бы возвращать тебя силой, – ответил Йен. – Просто пошел бы к властям…

– И Габриель заплатил бы жизнью за мою свободу, – шепотом закончила она.

– Само собой. А кроме того, всеобщим достоянием стала бы вчерашняя ночная сценка в саду.

Шайна испуганно и изумленно уставилась на него.

– Вы не мо… Вы… Вы… Нет! – выдохнула она.

О господи. Этого еще недоставало! Оказывается, сидящий перед нею негодяй был свидетелем самых интимных моментов между нею и Габриелем!

– Я видел, как ты выходила из дома, – пояснил Йен. – А затем видел, как вернулась – в шали, накинутой поверх порванной, смятой ночной рубашки. Домыслить все остальное было вовсе нетрудно.

Шайна густо покраснела.

– И что мне за это теперь будет? – спросила Шайна, понимая, что, будучи мужем, Йен волен отныне быть в полном смысле хозяином ее жизни.

– Не бойся, я не злопамятен, – успокоил он. – Я не завидую и не ревную к пирату за прошлую ночь. Самое главное – я знаю, что ты его больше не увидишь. Никогда!

Шайна ничего не ответила. Да и не смогла бы, даже если бы захотела: к горлу ее подкатил комок, глаза наполнились слезами.

Так, в молчании, они доехали до пристани. Йен помог Шайне выйти из кареты и подняться на борт судна.

Капитан показал новобрачным их каюту и отправился отдавать последние распоряжения перед отплытием. Шайна же устроилась возле иллюминатора и стала пристально смотреть полными боли и тоски глазами на берег. Она знала, что где-то там стоит – не может не стоять! – Габриель.

Он не мог не быть рядом с Шайной в этот момент.

Хотя бы мысленно. Хотя бы на расстоянии.

Но напрасно искали глаза Шайны Габриеля на берегу! Не был он там. Не мог быть.

В ту минуту, когда якорь «Приключения» был поднят со дна гавани Йорка и свежий ветер наполнил паруса на всех трех мачтах, вынося судно в Чесапикский залив, Габриель пришел в сознание. Он лежал в темной, без окон, тесной каменной норе на охапке жесткой, старой соломы. Кроме этой подстилки, в тюремной камере не было ничего, за исключением помятого, грязного ведра, служившего ночным горшком.

Он застонал и осторожно ощупал ссадины и шишки на своей голове. Последним, что помнил Габриель, была комната, которую он снял в «Лебеде» – портовой таверне. Открыв дверь, он обнаружил в комнате троих незнакомцев.

– Габриель Сент-Джон? – спросил его коротенький, одетый опрятнее остальных человечек.

– Да, – ответил Габриель. – Но что вы, черт побери, здесь де…

На этом его воспоминания обрывались.

Габриель пошевелился, и тут же его голову пронзила ужасная боль. Такая же боль полыхнула в его мозгу тогда, когда пол в гостиничной комнате поплыл у него под ногами и он провалился в кромешную тьму.

Урок пошел на пользу. Когда сознание вновь вернулось, Габриель уже не стал поворачивать голову. Медленно, осторожно он поднял вверх руки, и они показались ему налитыми свинцом. Негромко звякнуло на запястьях железо, и Габриель понял, что скован кандалами.

Он застонал, и его услышали – там, за окованной дверью. В ней открылось маленькое окошечко, и грубый голос спросил:

– Ну, че надо?

Габриель зажмурился – таким нестерпимо ярким показался ему пробившийся в оконце свет после кромешной темноты, царившей в камере.

– Где я? – спросил он, с трудом разлепляя спекшиеся губы.

– В Вильямсбурге. В городской тюрьме, – лаконично ответил все тот же грубый, равнодушный голос.

– За что?

За дверью презрительно хмыкнули. Заслонка на двери захлопнулась. Послышались тяжелые, удаляющиеся шаги.

Спустя некоторое время они послышались вновь. На этот раз в сопровождении еще одной пары ног. Оконце на двери снова распахнулось, и в нем Габриель рассмотрел лицо человека – одного из тех, что были тогда в «Лебеде».

– Почему я здесь? – повторил свой вопрос Габриель, прикрывая глаза от света, который казался ему нестерпимо ярким – таким ярким, что, проникая сквозь глаза в мозг, вызывал невыносимую боль.

– Я думал, вы сами догадались, мистер Сент-Джон, или, если вам угодно, мистер Форчун. Вас посадили сюда по обвинению в пиратстве. По приказу губернатора на вашу плантацию посланы люди – они арестуют вашу команду. Как только их доставят сюда, вас всех будут судить. И я полагаю, что вам не избежать петли. Так что, пока есть время, приготовьте вашу душу – примиритесь с богом и своими врагами. Времени у вас осталось немного.

– Постойте! – крикнул Габриель, увидев, что оконце начинает закрываться. – А кто выдвинул обвинение против меня?

– Молодая женщина, – прозвучало в ответ. – Леди, которую вы похитили и оскорбили. Она явилась в йорктаунский магистрат и дала показания против вас.

– Как ее зовут? – спросил Габриель, желая и боясь услышать имя. Неужели его худшим подозрениям суждено сбыться?

Тюремщик высоко поднял бровь, словно удивляясь тому, что Габриель сам не может вспомнить имя своей жертвы.

– Ее имя… – Он уставился на лист бумаги, зажатый в поднятой руке…

Заключенный затаил дыхание. Ну же! Неужели сейчас рухнет последняя надежда?

– Хм… Ее зовут мисс Шайна Клермонт. Очень красивая молодая леди, должен вам заметить. Она сделала письменное заявление, поскольку не сможет быть на суде лично. Сегодня она отбыла в Англию со своим мужем, лордом Йеном Лейтоном.

Боль от того, что Шайна, именно Шайна выдвинула обвинение, была сильнее, чем боль в разбитой при задержании голове. Впрочем, так и должно быть: сердечная боль – самая сильная боль на свете.

Габриель снова застонал и вытянулся на холодном каменном полу. Сознание в очередной раз оставило его.

Свой приговор Габриель знал заранее. Да и на что ему было надеяться, ведь губернатор Виргинии по всему побережью слыл яростным противником негодяев, промышляющих пиратским промыслом. Так что теперь и Габриель, и его люди ответят сполна и за все.

В длинном, обшитом деревянными панелями зале суда было душно – не спасали и раскрытые настежь окна. На скамьях, стоявших вдоль стен, теснились любопытные – всем было интересно своими глазами посмотреть на знаменитого пирата, капитана Габриеля Форчуна. Почтенного вида джентльмены поглядывали на него с плохо скрываемым торжеством, гордые тем, что их замечательный губернатор сумел обезвредить и предать справедливому суду еще одного выродка рода человеческого. На их лицах читалась жажда мести, жажда крови.

Чувства, отражавшиеся на лицах сидевших рядом с ними леди, были не столь однозначны. Что греха таить, не одно женское сердце сжалось от того, что ужасным, страшным пиратом оказался этот сидящий на позорной скамье красавец. И не в одной прелестной головке мелькнула шальная мысль о том, как сладко было бы стать похищенной этим лихим разбойником.

Обвинения против Габриеля были оглашены вслух. Правда, имя обвинительницы не называлось, вместо него звучала официальная формула: «молодая леди из знатной семьи». А все остальное было оглашено – и то, что она была похищена одним пиратом, у которого Габриель выиграл ее в карты, и то, что он «совершил над нею насилие» на борту своего судна.

Ах, какой ужас! Какая удивительная, волнующая история! Ах, как бьются, замирают и сладко трепещут женские сердечки от этих страшных и соблазнительных слов!

Сам же Габриель был далек мыслями отсюда. Не было ему дела ни до праздных зевак, ни до их похотливых спутниц. И до судей, мрачно хмурившихся под напудренными завитыми париками, разбирая пиратские деяния Габриеля, ему не было дела.