Бренда Джойс - Неукротимое сердце

Глаза Кэндис слипались. Она чувствовала себя безмерно измученной. Джек расстелил скатку и уложил на нее жену. Рука его нежно коснулась ее волос. Кэндис прижалась щекой к его ладони и погрузилась в сон.

Джек смазывал бок жеребца, и его руки вдруг затряслись. Он посмотрел на Кэндис. Случись что-нибудь с ней… Он никогда себе этого не простит. Никогда.

Решив взять с собой Кэндис, Джек действовал сгоряча, поддавшись собственническому инстинкту. Независимо оттого, был ли проповедник самозванцем, Кэндис принадлежит ему, как и ребенок, которого она носит. Ничто и никто не может изменить этого. Однако теперь, когда способность разумно мыслить вернулась к Джеку, он понял, что увяз. По самое горло.

Как, к дьяволу, он объяснит Кэндис присутствие Дати в его вигваме?

И дело не только в этом. Джек понимал, что, хотя стычка с толпой примирила их, конфликт далеко не исчерпан. Кэндис ясно выразилась, что не хочет рожать ребенка в лагере апачей, и поехала с ним отнюдь не добровольно. Но теперь слишком поздно. Ему остается только подчиниться обстоятельствам.

В поисках выхода из положения Джек перебрал в уме дюжину способов, как рассказать Кэндис о Дати, но все они наносили непоправимый удар по их отношениям. Он решил, что посвятит ее в детали их будущей жизни позже – скажем, завтра вечером, а то и послезавтра.

Всю ночь Джек не смыкал глаз, то и дело поглядывая на беспокойно метавшуюся во сне Кэндис. Лишь под утро, с первыми проблесками рассвета, он осторожно прилег рядом с женой на скатку, прижал ее к себе и заснул.

Кэндис разбудило утреннее солнце, обещавшее погожий весенний день. Она лежала в теплых объятиях Джека. Инстинктивно прижавшись к нему теснее, она вдруг вспомнила, где она и почему. Джек вернулся, но лишь затем, чтобы увезти ее с собой. В свете нового дня и пережитого накануне ужаса собственное положение показалось Кэндис особенно мрачным и безысходным. Так нельзя. Она не может жить среди апачей, которые ведут войну с ее соотечественниками.

Кэндис села на постели и посмотрела на Джека. Он, видимо, только что проснулся, но его глаза были открыты, а взгляд ясен.

– Иди сюда, любимая, – тихо попросил он.

Кэндис отвела глаза. Запахнув шаль, она поднялась на ноги и пошла прочь. Ей нужно было облегчиться и подумать. Когда Кэндис вернулась, Джек седлал коня.

– Прошу тебя, Джек, – сказала она. – Отвези меня домой или на восток. То, чего ты хочешь, несправедливо по отношению ко мне.

Он повернулся к ней:

– Думаешь, я не понимаю этого?

– Это несправедливо и по отношению к ребенку.

– Именно поэтому я не взял тебя с собой с самого начала. Но теперь это не имеет значения.

– Имеет.

– Война вообще несправедлива, – возразил он. – Разве справедливо, что погиб Шоцки? Есть веши и похуже, чем уехать со мной – твоим мужем.

– Шоцки погиб?

Джек отвернулся и начал пристегивать седельные сумки.

– Да.

– О Боже! – вымолвила Кэндис, глядя на его напряженную спину. – Мне очень жаль.

Джек не произнес ни слова. Шагнув к нему, она положила ладонь на его окаменевшее плечо. Он резко дернулся и стряхнул ее руку. Кэндис беспомощно молчала. Между ними никогда не возникало настоящей близости, разве что физическая, и было бы наивно ожидать, что теперь, когда препятствий стало больше, он пожелает искать у нее утешения.

Вечером, когда они остановились на ночлег, Кэндис обратилась к Джеку, хотя и знала, что выбрала не лучший момент:

– Джек, почему бы апачам не вести свою войну без твоего участия? Ты же наполовину белый. У тебя есть семья, о которой ты должен заботиться. Мы могли бы уехать куда-нибудь далеко, где нас никто не знает и не будет оскорблять нашего ребенка.

Он гневно уставился на нее:

– И оставить душу моего брата неотомщенной?

Кэндис чуть не плакала.

Этой ночью не было необходимости караулить. Свернувшись на скатке, Кэндис наблюдала за Джеком. Он тщательно загасил небольшой костер, на котором они готовили еду. Кэндис ощутила знакомый жар в крови. Займутся ли они сегодня любовью? Нет, конечно, нет. Она беременна, да и слишком много скопилось обид и взаимного недовольства, чтобы вот так просто перешагнуть через них.

Когда Джек лег рядом, Кэндис притворилась спящей, но обмануть себя не могла. Она отчаянно тосковала по объятиям Джека. Это был единственный способ ощутить его близость. Только так они могли стать единым целым, только так она могла забыть о жестокой реальности.

Рука Джека легла на ее бедро, и так как она не отстранилась, он прижался к ней всем телом. Кэндис вспыхнула, ощутив отчетливые признаки его возбуждения. Пальцы Джека с невыразимой нежностью скользнули по ее округлившемуся животу.

– Кэндис!

– Джек! – Она застонала.

Он крепко прижал ягодицы жены к своим чреслам и потерся щекой о ее волосы. Кэндис захотелось снова услышать, что он любит ее. Она легла на спину и повернулась к нему лицом. Их губы слились.

– Я боюсь повредить тебе, – прошептал Джек, обхватив ладонями ее груди и потирая большими пальцами увеличившиеся соски.

– Не бойся.

– Ты так прекрасна!

– Я похожа на корову.

– На прекрасную корову, – поправил Джек, слегка улыбнувшись.

Кэндис рассмеялась, но ее смех затих, когда он, обнажив ее грудь, взял в рот затвердевшую маковку. Как давно они не были вместе! Джек перекатился на спину, и она оказалась сверху. Он приподнял ее юбки, а затем занялся своими штанами. Кэндис почувствовала, как его плоть, вырвавшись наружу, уперлась в ее обнаженное бедро. Он скользнул пальцем в ее лоно, и она забыла обо всем на свете.

– Джек, пожалуйста!

– Да, любимая, да!

Он приподнял ее и опустил на себя. Они в один голос ахнули, ощутив свое слияние. Не выпуская бедер жены, Джек направлял их движения, ускоряя ритм, пока она не взорвалась, повиснув на его руках. Вслед за тем его крик, гортанный и хриплый, прозвучал в ночи.

Когда все кончилось, Джек притянул жену к себе и не выпускал из объятий, пока она не заснула.

Так прошло три дня. Днем они ехали, не торопясь и сохраняя видимость мира, хотя ничего между ними не решилось. А ночью со сладостной горечью предавались любви. Кэндис привыкла находиться на свежем воздухе и даже вошла во вкус. Джек рассказал ей о событиях на перевале Апачи и отредактированную версию набега на долину Соноита. До сих пор он старался не думать о том, что произошло на ранчо Уорденов. Но теперь воспоминания нахлынули на него. Он вспомнил женщину, ее искаженное от ужаса лицо, свой выстрел и кровь, обагрившую ее грудь. Ему стало тошно.

– Что-нибудь не так, Джек?

– Кочис недавно узнал, что мальчика, которого похитили у Уордена, увез родной отец – индеец, – сказал Джек, сменив тему. – Он не собирается возвращать сына, и я не виню его. – Но Джек не мог изгнать образа женщины из своей памяти. Никогда ему не забыть выражения ее лица. И того, что он убил ее.

– Солдаты действительно захватили жену и ребенка Кочиса, Джек?

– Да.

– Что с ними сделали?

– Увезли в форт Бьюкенен, а потом отпустили. Они вернулись пешком.

Кэндис представила себе путь, который пришлось проделать матери с ребенком от форта Бьюкенен до гор Чирикауа. Немыслимо.

– Они… не причинили ей вреда?

– Ты хочешь сказать, не изнасиловали ли ее солдаты? Если она что-нибудь и рассказала, то только Кочису. А он вряд ли станет распространяться на эту тему.

Джек так и не решился рассказать жене о Дати. Хотя Кэндис не совсем смягчилась, но не проявляла нарочитой холодности и отвечала на его страсть с не меньшим пылом. Джек боялся разрушить их хрупкую близость, наслаждаясь каждой минутой, проведенной с ней. И сожалел, что у них так мало времени.

– Ты думаешь, что я всегда буду жить среди апачей, Джек? – тихо спросила Кэндис на третий день.

– Конечно, нет.

– Стало быть, ты надеешься на благополучный исход и не собираешься воевать до победного конца.

– Войны всегда кончаются, Кэндис, – веско отозвался Джек.

Он не представлял себе, что будет дальше. Кочис поклялся, что никогда не простит белым предательства и будет сражаться, пока жив. Даже если случится чудо и удастся заключить мир, то на каких условиях? Кочис никогда не согласится уйти на отведенную правительством территорию и жить в резервации, отказавшись от свободы.

На четвертое утро, когда они разбили лагерь у подножия Драгунских гор, всего в пятидесяти милях от стойбища Кочиса, Джек решил рассказать Кэндис о Дати. Откладывать было невозможно. Чувствуя себя последним трусом, он наблюдал за Кэндис, свертывавшей постель, на которой они совсем недавно занимались любовью.

Когда она выпрямилась, Джек взял у нее скатку и привязал ее к седельным сумкам.

– Дати в лагере Кочиса.

Кэндис недоумевающе взглянула на него.

– Что? – Ее лицо побледнело от ужасной догадки.

– Кэндис, я все объясню тебе, – поспешно сказал Джек. – Все ее родные умерли. О ней некому позаботиться. И… она беременна. Поэтому я привез ее в лагерь.

Ошеломленная, Кэндис молчала.

– Как я понимаю, отец – ты. – Ее голос был на удивление тих и спокоен.

– Да.

Кэндис повернулась к нему спиной. Ей казалось, что она спит и видит дурной сон. Не может быть. Он не мог так поступить с ней.

– Это было всего один раз – еще до нас с тобой. Сразу после того, как я приходил к вам на ранчо за конем.

Другая женщина, другой ребенок. Кэндис хотелось смеяться и плакать. Невозможно представить себе большего предательства. Все то время, пока она была одна… думала о нем, тосковала… ждала его, он был с Дати. Со своей индейской любовницей.

– Кэндис? – неуверенно вымолвил Джек, испуганный ее неподвижностью и молчанием.

Она повернулась к нему. Лицо ее окаменело, но Джек чувствовал, что Кэндис борется со слезами.