Луиза Башельери - Неукротимая Сюзи

Сюзи побледнела.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что вы такой же помощник капитана, какой вы шевалье, и что имя, которым вы себя называете, совсем не соответствует вашему полу. Короче говоря, я понял, что вы женщина, еще в тот момент, когда вы впервые ступили на палубу «Шутницы».

– Но… благодаря чему?

– Я не ахти какой врач, но все же изучал медицину, и анатомия не является для меня загадкой. По телосложению вполне можно определить, к какому полу относится человек, и поэтому меня не могли обмануть ни мужской тембр вашего голоса, ни попытки спрятать женскую грудь! Эти ваши ухищрения не смогли ввести в заблуждение и капитана Ракиделя, не так ли?

– Я…

– Не волнуйтесь, помощник капитана, и не опасайтесь, что я случайно проболтаюсь… или открыто вас разоблачу! Я умею держать язык за зубами… Я немало восхищался вашим мужеством, вашей выносливостью и вашим умением владеть саблей, когда вы обнажали ее сначала для того, чтобы забавы ради сразиться с капитаном, а затем – чтобы вступить в бой с испанцами.

Раз уж Сюзанну раскусили, у нее пропало всякое желание и дальше изображать из себя мужчину и бывшего помощника капитана. Она поблагодарила врача за то, что он не выдавал ее в прошлом и не собирается выдавать в будущем, а затем поднялась из-за стола, так и не выпив рома. Она обменялась с врачом крепким рукопожатием, и они оба выразили надежду на то, что когда-нибудь снова встретятся.

После этой встречи Сюзанну охватили смешанные чувства: дружеское отношение и снисходительность, которые проявил к ней врач, ее, конечно же, растрогали, однако его признание, что ей не удалось ввести его в заблуждение относительно своего пола, поколебало ее веру в свою способность перевоплощаться. Получалось, что на «Шутнице» по меньшей мере три человека догадались о том, что она – женщина, а это означало, что ее попытка выдавать себя за мужчину оказалась не такой успешной, как ей раньше казалось.

Сюзи затем в течение нескольких долгих месяцев не появлялась в порту.

Она попыталась вести себя исключительно как благопристойная женщина, хорошая подруга и заботливая воспитательница. Она даже начала вязать и вышивать (чему ее научили в монастыре), подражая Эдерне, вязавшей и вышивавшей одежду своему третьему ребенку, которому еще только предстояло родиться. Иногда ей вспоминался сводный брат Жан-Батист Трюшо, последний отпрыск ее отца и его второй жены. Сколько сейчас лет этому мальчику, которого она так нежно любила? Она стала делать подсчеты. Семь лет? Восемь? Нет, уже десять, потому что ему было пять, когда она покинула монастырь.

Сюзи, следуя примеру Эдерны, активно занимавшейся благотворительностью, стала навещать бедняков и помогать деньгами семьям моряков, погибших в море. Она также продолжала совершенствоваться в искусстве владения саблей и шпагой. Еще она читала роман «Персидские письма», который недавно опубликовал господин де Монтескье – опубликовал анонимно и в Голландии, потому что французским властям было неугодно, чтобы это его произведение получило распространение во Франции. Сюзанне этот роман очень понравился.

Время текло день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Сюзи изнывала от скуки. Никаких больших надежд относительно своей дальнейшей жизни она уже не питала, но зато господин де Бросс, похоже, о ней забыл: никто уже не следовал за ней по пятам с тех пор, как она обосновалась в усадьбе Клаподьер и снова стала женщиной.

Четвертого апреля 1721 года Эдерна родила девочку, которую назвали Сюзанной Флавией Жозефиной. Сюзи помогала во время родов. Склонившись над новорожденной, она испытала чувства, на которые не считала себя способной. Она впервые позавидовала своей подруге – позавидовала не черной, а именно белой завистью, – когда увидела, как к ней прижался крошечный новорожденный человечек, который, казалось, существовал только благодаря любви к нему его матери. Сюзи, не помнившая свою мать, потому что та умерла вскоре после родов, теперь понимала, чего она была лишена в детстве. Та жизнь, которую она сейчас вела, показалась ей еще более пустой и бессмысленной.

В течение этого – 1721 – года она сопереживала злоключениям Картуша, о которых узнавала из «Газетт де Франс». О том, как его казнили, она узнала также и от господина де Пенфентеньо, который ездил в Париж по своим делам и присутствовал на казни этого разбойника на Гревской площади.

– Говорят, что его выдала какая-то женщина. Его схватили в одном из кабачков. Затем его босого отвели в Шатле и держали там в клетке, закованным в цепи. Поскольку парижане проявляли по отношению к нему слишком большое любопытство, его затем перевезли в Консьержери[90], куда к нему заглянул даже сам регент. Его допрашивали и без пыток, и с пытками, но он в своих преступлениях так и не признался. Тем не менее его колесовали[91].

Эдерна вздохнула.

– Готов поспорить, что в народе из него сделают героя! – продолжал ее муж. – Эти разбойники – не менее жестокие и жадные, чем пираты, свирепствующие на море… И не менее популярные! В порту наперебой поют песни о приключениях Олоне[92], Черной Бороды[93], Калико Джека[94] и других, менее знаменитых пиратов! О Картуше тоже уже сложили горестную песню! Ее текст продают на каждом перекрестке. Вот, можете его почитать.

Он достал из кармана камзола листок низкосортной бумаги, на которой был напечатан текст песенки: везде и всюду если не пели, то по крайней мере читали ее.

Сюзи, задумавшись, молчала. Она, может, помолилась бы сейчас за упокоение души Картуша, однако молиться она уже давным-давно отвыкла. Впрочем, если бы ей пришло в голову, что, стоит ей хорошенько помолиться и Небеса вернут ей любовника, она охотно молилась бы с утра и до вечера, перебирая при этом четки.

Любовника у нее больше не было, и она не знала, что ей делать с золотом, которое она хранила в своей комнате в сундуке, почти уже не вспоминая о нем. Если бы господин де Бросс сейчас попросил ее вернуть те деньги, которые выиграл у него Антуан Карро де Лере, она безропотно подчинилась бы, да еще и добавила бы сверху что-нибудь из той прибыли, которую она получила в результате захвата «Нины».

Прошло еще одно лето, а затем – осень, зима, весна и снова лето.

Двадцать пятого октября 1722 года его высочество дофина[95] короновали в соборе в Реймсе, однако поскольку он еще не достиг совершеннолетия, власть осталась в руках регента. В последующие недели коробейники заработали немало денег, продавая картинки, на которых была изображена церемония коронации. На них можно было увидеть двенадцатилетнего мальчика, облаченного в мантию, отороченную мехом горностая и расшитую изображениями лилий. На них также можно было полюбоваться инфантой[96] Испании – невестой этого мальчика. Однако Реймс находился довольно далеко от Сен-Мало, а потому такие картинки до Сен-Мало и его окрестностей не доходили и потревожить воображение Сюзанны они не могли.

Если в ее голове и начинали рождаться какие-то замыслы, то она откладывала их на потом, мысленно убеждая себя в том, что ее долг – помогать Эдерне, у которой с тремя маленькими детьми забот было хоть отбавляй.

С тех пор как она возобновила свои занятия фехтованием в замке Элуана, он еще ни разу не пытался снова заявить о своих чувствах к ней. Чувства эти, однако, еще не исчезли: это было заметно по нежности его взглядов и по неизменно меланхоличному выражению его лица. Сюзи была благодарна ему за то, что он сдерживал свои порывы, которые поставили бы ее в неловкое положение. Элуан оставался для нее учителем фехтования и близким другом, не претендуя при этом на что-то еще, как бы ему этого ни хотелось. Ему, впрочем, было известно о том, кем и чем был для Сюзанны Ракидель, и о том, что в результате исчезновения этого человека сердце Сюзанны стало свободным.

Элуан де Бонабан теперь с нетерпением ждал того времени, когда юный Людовик XV достигнет совершеннолетия и власть перейдет в его руки. А пока что этот славный дворянин влачил жалкое существование в своем замке, который под воздействием дождя и ветра постепенно рушился и грозил развалиться полностью. Господин де Пенфентеньо не мог оказать Элуану материальной помощи, потому что и сам оказался в довольно затруднительном финансовом положении.

Как-то раз в мае 1723 года, после того как ученица изрядно погоняла по залу своего учителя фехтования, они оба – измученные и вспотевшие – уселись на крыльце замка, чтобы немного отдохнуть.

– Я вынужден с грустью констатировать, что учить вас мне больше нечему, – сказал Элуан, все еще тяжело дыша. – Вы теперь, пожалуй, вполне могли бы потягаться и с покойным герцогом Неверским, мастерство которого по части фехтования вызывало в его время немало восхищения.