Что-то в его словах и в тоне заставило Фортуну смутиться. Она вдруг вспомнила, как Одетта с готовностью приложилась к его губам, и ее щеки запылали румянцем.

— Не думаю, — медленно произнесла Фортуна, — что поцелуи можно раздавать легко и… бездумно.

— Бездумных поцелуев не бывает, — заметил маркиз.

— Может быть… я и ошибаюсь, — запинаясь, проговорила Фортуна, — и вы, конечно, сочтете это глупостью… но я хочу целовать только того мужчину… или позволять ему целовать меня… которого я… полюблю.

— Что такое любовь? — резко бросил маркиз. — Вы еще совсем девочка, Фортуна. Через год-другой вы будете раздавать свои милости с большей щедростью.

— Нет, — твердо ответила Фортуна. — Я уверена, что этого никогда не будет.

— Значит, вы не похожи на других молодых женщин, — фыркнул маркиз.

Она поняла, что надо обернуть все в шутку, и, сделав над собой усилие, сказала небрежным тоном:

— Одним словом, я у вас в долгу, милорд, и мой кошелек в вашем распоряжении.

— Весьма своеобразная манера расплачиваться, — сурово ответил маркиз, но в его глазах мелькнула усмешка.

— Я подумаю, как смогу расплатиться с вами, — пообещала Фортуна, — но ведь стоило рисковать, правда?

— Вы ездите верхом на удивление хорошо, — похвалил маркиз.

— Я знаю — вы решили, будто я хвастаюсь, когда сказала, что умею ездить верхом.

— Неужели Гилли содержала для вас дорогих лошадей — не могу в это поверить! — ответил он.

— Мир не без добрых людей, — ответила Фортуна.

— Мне помнится, вы утверждали, что у вас не было поклонников, — резко произнес маркиз, и в его голосе она уловила ту неприятную нотку подозрительности, которая так пугала ее.

— Я училась ездить на лошадях сквайра, — быстро ответила она. — Я уже говорила вам, что он был глубоким стариком. Сказать по правде, я его редко видела.

Говоря это, она спрашивала себя, почему маркиз по малейшему поводу придирался к ней, пытался подловить ее на лжи или найти несоответствие в ее словах. Она решила, что все это происходит потому, что его так часто обманывали, и теперь он ждет подвоха ото всех, с кем бы ни общался. Чтобы заставить его забыть о своей подозрительности, Фортуна спросила:

— Куда мы поедем теперь?

— Как вы видите, мы добрались до границы моих владений, — ответил маркиз. — Мы поедем теперь в лес, здесь нет ничего интересного.

Фортуна легонько вздохнула. Она поняла, что к маркизу снова вернулись привычные цинизм и жесткость, а человек, торжествующе улыбнувшийся потому, что сумел обогнать ее, исчез.

Они молча ехали бок о бок и вскоре увидели, что навстречу им движутся два охотника в традиционных розовых куртках и бархатных шапочках. Их сопровождала свора гончих, которых собирал в кучу звук рога, разносившийся в чистом неподвижном воздухе, словно звон колокольчика.

— Паратые гончие[11]! — воскликнула Фортуна. — Это ваши собаки?

— Это все, что осталось от своры моего отца, — мрачно произнес маркиз. — Он вывел новую породу гончих, с которой мы охотились на наших землях. А теперь им нечего делать зимой, разве только изнывать от скуки на псарне. Охотиться с ними негде — того и гляди, окажешься на территории соседа.

Они поравнялись с охотниками, которые вежливо сняли шляпы.

— Рады видеть вашу светлость, — произнес охотник постарше, и было видно, что он говорит это искренне.

— Что-то сегодня у вас еще меньше собак, чем обычно, — заметил маркиз, взглянув на свору.

— Дебора и Джульетта скоро ощенятся, милорд.

— Что, опять? — спросил маркиз. — Сохранять их потомство нет смысла.

— Как скажете, милорд, — ответил охотник. — Полковник Фицгиббон говорил, что, если ваша светлость пожелает будущей зимой охотиться на его землях, он будет очень рад.

По его тону Фортуна поняла, что ему очень хочется, чтобы маркиз принял это предложение.

Но маркиз нахмурился.

— Я буду охотиться или на своих собственных землях, — резко произнес он, — или нигде больше!

— Хорошо, милорд.

Охотник был разочарован и, чтобы скрыть свое огорчение, затрубил в рог и с вежливыми словами «До свидания, милорд» двинулся дальше, а собаки, задрав хвосты и уткнув носы в землю, побежали за ним. Весь их вид выражал готовность преследовать зверя, и Фортуна поняла, что маркизу он должен был казаться немым упреком.

Маркиз вонзил шпоры в бока своего коня и пустил его рысью; разговаривать стало невозможно. Они въехали в лес и поскакали по заросшей мхом тропинке, петлявшей среди сосен.

Таинственная атмосфера окружала их: где-то ворковал дикий голубь, в кустах неожиданно раздался шорох — это пробежал заяц, а вдали мелькал силуэт оленя.

— Когда я была маленькой, — сказала Фортуна, — думала, что в сосновом лесу живут драконы.

— Сейчас можно скорее встретить драконов на улицах Мейфэра или во Дворце удачи, — ответил маркиз.

Она поняла, что он имеет в виду сэра Роджера Краули, и подумала, зачем он хочет сделать ей больно, напомнив о человеке, которого она всем сердцем хотела забыть.

— Вы забываете, что в сказках, — ответила она, — принцессу всегда спасает прекрасный принц!

— И какой удар для принцессы, если выясняется, что принц уже обещал свою руку другой, — фыркнул маркиз. — Думаю, в большинстве случаев так оно и было.

— И какой удар по его самолюбию, если не он, а принцесса выручает его из беды! — улыбнулась Фортуна.

— Вы думаете, что сможете выручить из беды меня? — спросил маркиз, и в его тоне не прозвучало привычного сарказма.

— Я постараюсь, — со всей серьезностью ответила Фортуна и добавила: — А что мне за это будет?

— Фу, какая меркантильность, — произнес маркиз. — Ну конечно же я отдам вам половину своего королевства!

— И я возьму ее, — засмеялась Фортуна и протянула руку.

Маркиз был вынужден признать, что она ездит верхом не хуже тех женщин, которых он знал. Он также понимал, что она старается отвлечь его от мрачных мыслей, посещавших его всякий раз, когда он приезжал в замок.

Неожиданно ему стало стыдно, и он взял ее руку и поднес к губам.

— Моя судьба — в ваших руках, принцесса! — мягко произнес он и увидел, что ее лицо вспыхнуло от радости.

— A vôtre service, monsieur![12]

Он улыбнулся, не выпуская ее руки. Несколько мгновений они ехали бок о бок, держась за руки.

Когда они выехали из сосняка, перед ними раскинулся ковер из голубых колокольчиков, а впереди расстилались зеленые с золотом поля, леса и ручейки; вдалеке петляла река. Маркиз остановил коня, и Фортуна встала рядом с ним.

— Все это веками принадлежало моей семье, — тихо сказал он. — Мы сражались за эту землю, обороняли ее от врага — врага, с которым можно было воевать и которого можно было победить. — Он помолчал. — И можно ли было предположить, что наш собственный сосед окажется способным на вероломство и обман, на такое низкое предательство?

— Да, такое трудно, очень трудно пережить, — с сочувствием произнесла Фортуна. — Но зачем же вы позволяете герцогу одержать над вами еще одну победу, причем более грандиозную, чем первая?

— Что вы имеете в виду? — спросил маркиз.

— Вы позволяете ему… губить свою жизнь, — ответила Фортуна. — Я знаю, что он забрал ваши земли и оскорбил вашу гордость, но владения не должны заслонять собой человеческую личность.

— Я понял, что вы хотите сказать, — тихо произнес маркиз, — но слишком поздно читать мне мораль, Фортуна, слишком поздно спасать меня от самого себя. Я, если вам угодно, есть то, чем меня сделал герцог. Вы ведь слышали, как меня зовут, — Молодой Дьявол — и, уверяю вас, это прозвище дано мне не зря.

— Я в это не верю, — спокойно ответила Фортуна.

Но не успел он ответить, как она вонзила шпоры в бока своей лошади и поскакала прочь от него. Маркиз медленно поехал за ней, не прилагая усилий, чтобы догнать ее. Когда они объезжали лес, Фортуна вскрикнула от удивления.

Внизу, на скрытой полянке, расположился цыганский табор. Она оглянулась на маркиза.

— Цыгане! — вскричала девушка. — Посмотрите, какие красивые у них кибитки! Я помню, что они наезжали в Литл-Уотерлес, когда я еще была ребенком. Гилли узнала от них много рецептов. Интересно, а вдруг это тот же самый табор?

— А что они делали в Литл-Уотерлесе? — спросил маркиз равнодушно, как будто его совсем не интересовал ее ответ.

— Они приезжали каждое лето и работали в поле, — ответила Фортуна. — Они собирали клубнику и горох, окучивали картошку и конечно же заготавливали сено.

Неожиданно в глазах маркиза вспыхнул огонек интереса.

— И вы думаете, что это может быть тот же самый табор? — спросил он.

— Скоро узнаем, — ответила Фортуна. — Я немного говорю по-цыгански.

Не дожидаясь маркиза, она подстегнула свою лошадь и поскакала вниз по склону холма к табору. В центре поляны, вокруг которой стояли кибитки, горел традиционный костер, над которым на треноге из веток висел большой черный котел.

Вокруг костра сидели цыганские ребятишки, ждавшие, когда будет готова похлебка, а женщины развешивали выстиранное белье.

Ребятишки вскочили на ноги, увидев Фортуну. Она огляделась и сказала одной из женщин:

— Вы ведь Баклэнды, правда? Я приезжала к вам однажды с Гилли.

Цыганка, с подозрением глядевшая на нее, радостно вскрикнула, и разом загалдевшие женщины вышли из кибиток и окружили Фортуну.

Подъехав ближе, маркиз услышал возгласы «Литл-Уотерлес» и «Гиллингхэм» и увидел, что Фортуна разговаривает с ними на их странном мягком языке, из которого он не понял ни слова. Она замолчала и улыбнулась ему.

— Это тот же самый табор, — зачем-то объяснила она. — Они из года в год останавливаются в Литл-Уотерлесе или в его окрестностях. Это их мать, Леонора, поделилась с Гилли самыми лучшими рецептами, какие у нее были.