— Не стоит труда, дружище. Это бесполезно.

— Что ты говоришь!

— Я не хочу покидать Мекнес. Ведь я монах, духовный пастырь. Я знаю, что мое место здесь, среди единоверцев, страждущих в плену у неверных.

— Ты кончишь тем, что попадешь на кол!

— Возможно. Орден учит нас, что для рыцаря мученическая смерть — самый достойный удел. А теперь прощай, мой дорогой друг, брат мой…

— Прощайте, господин рыцарь.

Мужчины обнялись. Потом кавалер де Мерикур, по очереди заключил в объятия всех шестерых пленников, этих отчаянных храбрецов, что рискнули предпринять столь опасную авантюру. Глядя в глаза каждому, он тихо называл их по имени, словно хотел, чтобы эти имена навек запечатлелись в его сердце:

— Пиччинино-венецианец, Жан-Жан-парижанин, Франсис-арлезианец, маркиз де Кермев, Колоэнс-фламандец, Жак д'Аррастега.

Когда же дошел черед до Анжелики, он низко поклонился ей. И не произнес ни слова.

Потом они вышли на ночную улицу, и тьма поглотила их.

Глава 2

Собираюсь в дорогу, беглецы закрыли нижнюю часть лица бурками. Все были одеты в мавританское платье, лица выбриты и выкрашены коричневой краской. Только рыжий Жан-Жан-парижанин был в черной еврейской одежде. Анжелика, до самых глаз закутанная в покрывала, благословляла ревнивую щепетильность мавров, позволявшую замаскироваться подобным образом.

— И держите глаза опущенными, — посоветовал ей Колен Патюрель. — Мавританок с глазами вроде ваших не встретишь на каждом углу!

Он не сказал ей, что Мулей Исмаил отдал специальный приказ искать «женщину с зелеными глазами». Впрочем, и собственная внешность нормандца — голубые глаза и высоченная фигура — затрудняла маскировку. Было известно, что во всем Марокко лишь двое мужчин обладают внушительным ростом в шесть футов и двенадцать дюймов: Верховный евнух и Колен Патюрель, король пленников. Поэтому он решил выдавать себя за торговца, везущего товар, путешествуя на верблюде. Анжелика в роли жены следовала за ним на муле. Другие изображали слуг, а Жан-Жан-парижанин, как еврей-управляющий, шел пешком, неся копья, луки и стрелы — обычное вооружение маленького каравана во времена, когда мушкеты были редки и предназначались лишь правителю и его армии.

В ночной темноте, при свете единственного фонаря, каждый занял свое место. Байдоран шепотом давал последние наставления. В окрестностях Феца, у ручья Себон, их будет ждать его брат Раби. Он позволит им отдохнуть в своем доме и даст надежного проводника до Касауена, где перепоручит их верному человеку, торговцу, дела которого позволяют ему часто бывать в Сеуте. Он поможет беглецам благополучно миновать лагерь мавров, осаждающих город, потом спрячет их среди скал и предупредит губернатора Сеуты, а тот пошлет за ними баркасы или отряд солдат. Он также посоветовал не забывать о подобающей мусульманам манере поведения: по двадцать раз на дню падать ниц, обратившись в сторону Мекки, и, главное, исполняя естественную надобность, «не лить стоя», поскольку для тех, кто увидит их издалека, этого будет достаточно, чтобы опознать в них христиан.

Маленькие эти детали и впрямь имели огромное значение.

По счастью, все беглецы-мужчины великолепно говорили по-арабски и знали обычаи. Анжелика же, как мавританская женщина, должна была молчать.

…Верблюд старательно вышагивал, двигаясь резкими толчками в полной тишине. Они пробирались узкими коридорами ночных улиц.

«Если бы ночь могла длиться вечно», — думала Анжелика.

Порыв похолодевшего ветра донес запах горького дыма. Она разглядела, что слепые стены еврейского квартала сменились бамбуковыми и тростниковыми хижинами. Двери их были растворены, в них мерцали огоньки очагов, дым от которых выходил через листву крыш. Собаки начали лаять на проходивших. Нужно было пройти мимо двух или трех тысяч лачуг черной охраны Мулей Исмаила, которые образовали здесь нечто вроде пригорода.

Раздались хриплые голоса, и к беглецам двинулись тени. Однако света никто не зажигал: чернокожие легко обходились без освещения. Жан-Жан-парижанин объяснил, что его хозяин, Мохаммед Рашид, торговец из Феца, возвращаясь домой, едет ночью, чтобы избежать палящих лучей солнца. Маленький храбрый грамотей так ловко, вплоть до акцента, изображал еврея, что негры легко поверили ему.

Верблюд шел безнадежно медленно, лающие псы следовали по пятам. А кругом лачуги… бесконечные лачуги… и резкий запах коровяка, сушеной рыбы и растительного масла.

Пройдя первое опасное место, они оказались на наезженной дороге и шли по ней остаток ночи. Анжелика с беспокойством следила за светлеющим небом, принимавшим зеленые, розовые и перламутровые оттенки. Заря разгоралась. То тут, то там встречались оливковые деревья, однако чувствовалось приближение пустыни. На повороте дороги показались хижина и сарай. Анжелика не смела задавать вопросов. Тревога росла от того, что она не имела понятия, где они находятся, от невозможности предвидеть препятствия, которые ждали их в пути, обдумать условия успеха… По натуре деятельная, она плохо чувствовала себя в роли груза, перевозимого на муле. Если есть угроза беды или гибели, она, по крайней мере, хотела отдавать себе в этом отчет! Далеко ли этот Фец, где какой-то еврей им даст проводника? Заметил ли Колен Патюрель хижину? Когда на ее пороге появился араб, она с трудом сдержала крик. Араб пошел им навстречу. Колен Патюрель заставил верблюда опуститься на колени и сошел с него.

— Слезайте, милочка, — сказал Колоэнс Анжелике.

Она в свою очередь соскочила с мула. Всем были розданы мешки с провизией. Анжелике достался такой же тяжелый мешок, как всем. Маркиз де Кермев не мог не воспротивиться, проворчав в отворот бурнуса:

— Взваливать такую ношу на хрупкие женские плечи! Это меня коробит, Ваше величество!..

— А есть ли что-нибудь более подозрительное в глазах мусульманина, чем женщина, порхающая налегке среди мужчин, нагруженных, как ослы? — возразил Колен Патюрель. — Мы не должны позволять себе подобные промахи. За нами могут следить.

И он сам взвалил груз на плечи Анжелики.

— Придется нас извинить, малышка. Да и идти придется недолго. Спрячемся на день, а ночью тронемся.

Араб взял верблюда и мула под уздцы и завел их в сарай. Пиччинино отсчитал ему несколько монет, и беглецы двинулись по тропинке, вьющейся среди камней. Вскоре за небольшой возвышенностью показались заросли тростника у берегов речки.

— Мы спрячемся у болота, — объяснил Колен Патюрель. — Каждый выберет себе отдельное укрытие, чтобы не оставлять слишком много сломанного тростника. Ночью я крикну диким голубем, и мы соберемся на опушке леса. У каждого есть провизия и немного воды… До вечера…

Они разбрелись среди высоких шелковистых стеблей с острыми краями. Анжелике попалось место, где росло немного мха, и она прилегла на него. День будет длинным… Над болотом стояла удушливая жара; комары и другие насекомые беспрестанно кружились над ней. К счастью, ее многочисленные покрывала предохраняли от укусов. Она выпила немного воды и съела лепешку. Небо казалось раскаленным добела, длинные острые листья тростника отбрасывали черные тени.

Анжелика заснула. Проснувшись, услышала голоса. Видно, спутники ищут ее. А ведь вечер еще не наступил. Небо все так же слепило, подобно раскаленной стали. Внезапно в двух шагах от себя она увидела мужчину в белой джеллабе. Темное лицо было повернуто в другую сторону, фигура до пояса скрыта тростником.

«Арлезианец или венецианец?» — подумала она, пытаясь рассмотреть этого человека.

Вот он чуть повернул голову. Она увидела лицо цвета хлебной горелой корки, не обязанное своей смуглотой коричневой краске. Это был мавр!

У Анжелики замерло сердце. Мавр, не замечая ее, продолжал разговор со своим спутником, скрытым от ее глаз.

— Тростник неважный, — говорил он, — много поломанного. Видно, какое-то животное бродило здесь. Пойдем на другой берег, а если там не лучше, вернемся.

Она услышала, как они удаляются, не веря еще своему счастью. И вдруг снова вся напряглась: другой голос раздался поблизости. Она его узнала. Это пел Франсис-арлезианец.

«Дурак! — подумала Анжелика в ярости. — Сейчас мавры услышат его и вернутся…» Она вновь замерла, боясь броситься к нему, чтобы заставить замолчать. Потом, видя, что все спокойно, решила тихонько пробраться к месту, где слышала пение неосторожного провансальца.

— Кто там идет? — спросил он. — Ах, это вы, очаровательная Анжелика!

Она вся дрожала от злости и возбуждения.

— Вы что, сумасшедший? Распеваете здесь, а мавры как раз пришли резать тростник! Я видела двоих… Ведь это чудо, если они вас не услышали…

Веселый парень позеленел:

— Черт! Я об этом не подумал. Я вдруг почувствовал себя таким счастливым, впервые на свободе за восемь лет! Ну, и припомнил старые напевы родины. Вы думаете, они слышали?

— Будем надеяться, что нет. Только уж больше не шумите.

— Ну, если их только двое… — процедил сквозь зубы арлезианец.

Он достал из-за пояса нож, потрогал пальцем лезвие. Потом, зажав нож в кулаке, принялся мечтать:

— У меня суженая в Арле. Как думаете, она меня дожидается?

— Меня бы это удивило, — отвечала Анжелика сухо. — Восемь лет, это долго… Скорее всего у нее теперь целая куча ребятишек… от другого.

— Да? Вы так считаете? — протянул он разочарованно.

По крайней мере, теперь он не запоет от переполняющей его сердце радости. Они замолчали, прислушиваясь к шороху тростника. Анжелика взглянула вверх и сдержала вздох облегчения. Небо, наконец, порозовело. Скоро вечер, а там и ночь-сообщница наступит, чтобы вести их по своим звездам.

— Куда мы, собственно, идем? — спросила она.

— На юг.

— Как вы сказали?

— Это единственное направление, по которому Мулей Исмаил не станет разыскивать нас. Какие рабы-северяне побегут на юг, в пустыню?.. Мы потом свернем на восток, а там и к северу, обойдем Фец, и уж после с проводником проберемся к Сеуте или Мельвилю. Конечно, все это удлиняет путь, зато уменьшает опасность. Мышь хитрит с котом. Пока он нас подстерегает на севере или западе, мы на юге и востоке. А когда мы пойдем в нужном направлении, ему, Бог даст, уже наскучит гоняться за нами. Во всяком случае те, кто выбирал прямую дорогу, никогда не достигали цели. Значит, стоит попытаться сделать наоборот… Не надо забывать, что старейшины селений головой отвечают за нашу поимку. И я вас уверяю, что службу они свою знают… Даже собак натаскали для розыска беглых христиан…