Однажды Анжелика услышала беседу короля пленников с господином де Мерикуром. Этому человеку лет пятидесяти было поручено после побега Колена Патюреля поддерживать среди пленников порядок и справедливость, улаживать споры.

— Ты можешь рассчитывать на такого-то, — говорил Колен Патюрель, — а такого-то опасайся. Избегай стычек православных с католиками, следи, чтобы они не оказывались вместе.

Затем Кавайак и господин де Мерикур удалились, спеша вернуться в лагерь рабов. Хотя они и были посланы в еврейский квартал с поручением, не следовало вызывать подозрение слишком долгим отсутствием. Они пообещали прийти с последними новостями в день предполагаемого ухода беглецов.

Еще одни сутки миновали. На утро следующего дня, когда Анжелика осталась одна в комнате на женской половине, к ней явился один из будущих спутников, маркиз де Кермев. Он попросил кружку горячей воды, объяснив, что хочет воспользоваться вынужденным бездействием, чтобы побриться. За шесть лет рабства это ему удавалось так редко! Да и то приходилось пользоваться осколком бутылки…

— Вы должны быть счастливы, дорогое дитя, что избавлены от подобных забот, — сказал он, касаясь пальцем ее щеки. — Боже, какая нежная кожа!

Анжелика попросила маркиза держать кружку двумя руками, чтобы не обвариться, пока она наливает кипящую воду.

Бретонский дворянин смотрел на нее с восхищением.

— Что за наслаждение созерцать наконец такую хорошенькую французскую мордашку! Ах, моя красавица! Как я сожалею, что представляюсь вам в таком жалком обличье. Но терпение! Когда мы будем в Париже, я закажу себе длинный камзол из красного атласа. Он преследует в мечтах такого бедного пленника, как я.

Анжелика расхохоталась.

— Ах, сударь! Давненько наши модники не носят подобных камзолов.

— А-а-а… Но что же носят?

— Узкие панталоны чуть ниже колен, а камзол вот до сих пор, сильно присборенный.

— Объясните получше! — взмолился маркиз, присаживаясь подле нее на диванные подушки.

Она любезно рассказала ему о модных фасонах. В парике он был бы похож на герцога де Лозена. Ныне же он походил на Лозена в рубахе каторжника, чей хребет хорошо знаком с ударами палок.

— Дайте мне вашу руку, милочка, — сказал он вдруг.

Она послушалась, и маркиз поцеловал ей руку. Затем с удивлением посмотрел на молодую женщину.

— Но вы бывали при дворе, в этом нет сомнения! — воскликнул он. — Надо тысячу раз подать руку для поцелуя в Главной галерее, чтобы усвоить этот жест, придать ему столько легкости и изящества. Держу пари, что вы были представлены королю! Не правда ли?

— Какое это имеет значение, сударь?

— Загадочная красавица, как же вас зовут? Кто вы? По какому странному случаю попали в руки этих разбойников?

— А вы сами, сударь?

— Маркиз!..

Голос Колена Патюреля прервал их. Гигант стоял на пороге комнаты, всматриваясь в полумрак. Взгляд его голубых глаз из-под густых бровей был язвителен.

— Да, Ваше величество, — откликнулся Кермев.

В его голосе не было иронии. Пленники привыкли так величать нормандца за годы, в течение которых он наводил порядок в их разношерстном свирепом мирке. Одни произносили это обращение восторженно, другие с опаской, но всем оно было привычно. Они нуждались в руководстве и поддержке, и одному Богу известно, каким смелым заступником своих пленных собратьев был Колен Патюрель. Он добился создания лазарета, где лечили больных рабов, потребовал для невольников лучшего питания, вина и табаку, перерыва в работе в дни четырех великих христианских праздников… И он же вырвал у султана согласие на приезд святых отцов, «братии на ослятах»… Хотя их миссия вышла не слишком удачной, это посещение оставляло надежду на дальнейшие переговоры. Маркиз де Кермев искренне восхищался Коленом Патюрелем и испытывал странное удовольствие, повинуясь ему, ибо находил, что вождь умен, а за время службы офицером королевского флота он успел повидать начальников, о которых никто бы этого не сказал. Молодой двадцатидвухлетний лейтенант, попав в плен, «служил» с тех пор под началом Колена как личный его страж. Прирожденный бретер, он владел шпагой и рапирой, как никто другой на всей каторге. Колен добился для него права на ношение шпаги при одежде раба. И вот, узнав, что вождь решился предпринять побег, маркиз охотно присоединился к нему. Таким образом, Колен-нормандец пускался в это опасное путешествие со всем своим штабом.

Обернувшись в соседнюю комнату, он крикнул:

— Друзья, идите сюда!

Пленники вошли и выстроились перед Коленом. Кермев присоединился к ним.

— …Завтра вечером мы уходим. Позже я дам последние распоряжения, но прежде есть еще одна вещь, о которой я хотел бы сказать. Мы отправляемся всемером, шесть мужчин… и одна женщина. Эта женщина скорее помеха для нас в пути, но она вполне заслужила, чтобы ей помогли вернуть себе свободу. Только запомните: если мы хотим добраться домой живыми, нам нельзя ссориться. И без того нас вскоре ожидают голод и жажда, солнце пустыни, страх. Пусть же, по крайней мере, между нами не будет вражды. Не будет ненависти, происходящей от вожделения всех — к одной… Ну, надеюсь, вы меня поняли. Обойдемся без этого, друзья, иначе мы пропали! Эта женщина, — сказал он, указывая пальцем на Анжелику, — не может принадлежать никому из нас… Она пытает судьбу на тех же условиях, что и мы, и баста. В наших глазах она должна быть не женщиной, а товарищем. Первого же, кто будет заподозрен в ухаживании или в неуважении к ней, я поправлю. И вы знаете как, — прибавил он, показывая два узловатых кулака. — Если же это повторится, мы будем судить его нашим судом и он послужит пищей грифам, пожирателям падали в пустыне…

«Как он хорошо говорит! И как он суров!» — подумала Анжелика.

Ей столько раз случалось наблюдать за ним через амбразуру, что она знала его лучше, чем он ее. Она как бы привыкла к нему, но теперь, находясь рядом, покрывалась гусиной кожей, пугаясь вида черных шрамов от ожогов на его ногах и руках, полузаживших ран от цепей на запястьях и щиколотках и особенно тех, что волновали ее больше всего: глубоких следов от гвоздей на ладонях. Ему еще не было сорока, но виски серебрились — единственный предательский знак испытаний, перенесенных этим могучим характером.

— Вы согласны? — спросил он, дав им несколько мгновений на размышление.

— Согласны, — ответили они хором.

Однако маркиз счел нужным уточнить:

— Только до той поры, пока не достигнем христианской земли.

— Это само собой, чертяка! — воскликнул Колен весело, хлопнув маркиза по плечу. — Потом каждый за себя, да здравствует свобода! Все будем свободны. Ах, друзья! Как мы разгуляемся на воле!

— Я буду три дня есть, — сказал Жан-Жан-парижанин, — пока глаза на лоб не полезут.

Они вышли, наперебой сообщая друг другу, что сделают в первые часы, когда окажутся под защитой португальцев за стенами Мазаграна или под испанским покровительством в Сеуте.

Колен Патюрель остался. Он подошел к Анжелике.

— Вы слышали, что я сказал? Вы тоже согласны?

— Конечно. И благодарю вас за это, сударь.

— Я заботился не только о вас — о нас тоже. Кто держит яблоко раздора с тех пор, как мир существует? Женщина! Как говаривал мой кюре в Сен-Валери-ан-Ко: «Женщина — пламя, мужчина — пакля, а дьявол — ветер». Я не хотел вас брать. Мы пошли на это только из-за старого Савари. Евреи, даже за деньги, не соглашались помогать без этого. Они очень скрытные, но уж если примут кого-нибудь, так держат за своего. Так и вышло с Савари. Его приняли, значит, надо исполнить его последнюю волю… Да я и сам этого хочу. Я его любил… Замечательный старикан, ничего не скажешь. А сколько он всего знал!.. В сотни, в тысячи раз больше, чем мы все вместе взятые! Вот почему вы с нами. Но и вас я должен попросить знать свое место. Вы женщина, причем опытная. Это заметно по вашей манере держаться с мужчинами. Так уж не забывайте, что эти парни годами не видели женщины. Не стоит напоминать им раньше времени, что это такое… Держитесь в сторонке, а лицо скройте покрывалом на манер мавританок. Не такой уж это глупый обычай… Понятно?

Анжелика была задета. Она вполне признавала, что по существу он прав, но ей не понравился тон, каким он говорил с ней. Уж не воображает ли он, что она находит их настолько привлекательными, этих бородатых, обтрепанных, бледных и вонючих христиан? Да она бы за все сокровища мира не соблазнилась никем из них! И если ее просят держаться на расстоянии, она сделает это более чем охотно.

Она ответила с легкой иронией;

— Слушаюсь, Ваше величество.

Нормандец сощурил глаза:

— Не стоит так называть меня, крошка. Я отрекся от престола и уступил мою корону господину де Мерикуру. Отныне я просто Колен Патюрель, моряк из Сен-Валериан-Ко. А ты? Как тебя звать?

— Анжелика.

Улыбка осветила угрюмое лицо короля пленников, и он внимательнее вгляделся в ее лицо.

— Анжелика? То бишь ангелочек? Ну, такое имя оправдать не просто. Ты уж постарайся.

Вскоре возвратился господин де Мерикур.

— По-моему, благоприятный момент наступил, — объявил он. — Стало известно

— уже не знаю, что тут, счастливое совпадение или чьи-то враки — что беглецов видели на дороге, ведущей на Санта-Крус. Сейчас все внимание преследователи устремлено туда. Пора действовать!

Колен Патюрель вдруг принялся чесать в затылке, отчего вся его светлая шевелюра встала дыбом. Суровые черты нормандца выразили глубокое смятение:

— Я сейчас подумал… имею ли я право? О сударь! Как вспомню об этих бедолагах, которых я теперь покидаю в беде, в рабстве…

— Не упрекай себя, брат, — мягко возразил господин де Мерикур. — Ты должен бежать, сейчас самое время. А с твоими товарищами ты все равно расстанешься. Если не поспешишь, вас разлучит смерть.

— Как только я достигну христианских земель, — промолвил нормандец, — я дам знать о твоей судьбе на Мальту, рыцарям твоего ордена. Они выкупят тебя!