– Глаза у тебя не такие вышли, у нее больше. – Рисовавший не стал спорить и нанес еще несколько штрихов на портрет углем. – Вот так, теперь лучше.

Уже стало традицией, что где бы она ни появлялась среди герильеро, всегда находился кто-нибудь, кто делал набросок ее лица. Когда рисовавшим ее партизанам доводилось встречаться, они сравнивали рисунки и иногда ими обменивались. Так ее образ кочевал из одной группы герильеро в другую. Некоторые из рисунков попали даже к французам и ходили слухи, что те объявили награду за ее голову. Не все верили, что это правда, мол, даже такие звери, как французы, не могли объявить награду за голову женщины. Но это ничего не меняло, жизнь ее находилась в опасности, и партизаны передавали ее из одной группы в другую, как драгоценность.

Снаружи послышалась какая-то возня. Санчес, отбросив рисунок, схватился за нож, а другой рукой потянулся к ружью, прислоненному к стене. Мгновенье спустя он, вооруженный, выбежал из пещеры. Вскоре партизаны вернулись, толкая перед собой французского солдата, синяя форма которого была в крови. У драгуна одна рука была по кисть отрублена. Испанец, который взял его в плен, нес кожаную вазилу, в которой вестовые возили ценные бумаги. Софья с ужасом увидела болтавшийся на цепи, к которой крепилась ручка вазилы, обрубок кисти.

– Легче оказалось ему руку отрубить, чем эту цепь рассечь, – сказал герильеро.

– Зачем ты этого скота приволок сюда?

– Он немного говорит по-кастильски, думаю, что ему есть, что нам рассказать, а потом мы с ним разберемся как полагается.

Эль Моно кивнул.

– Ладно, но выведи его наружу. Она уснула. – Он показал рукой вглубь пещеры. – Нечего ей просыпаться, когда он начнет орать благим матом.

Утром Софья, Энрике и еще трое партизан должны были уходить. Когда они спускались вниз по холму, она увидела тело человека в прибрежных кустах. На нем не было никакой одежды, он лежал, раскинув ноги и руки, которые были пробиты вогнанными в землю деревянными кольями. Нет, не сможет она привыкнуть к человеческой жестокости! Когда они с ним поравнялись, Софья отвернулась.

– Не думай о нем, Гитанита, – сказал ей один из партизан. – Какой-то французик съел что-то такое, что ему не пошло впрок и подавился, только-то и делов.

Она не удержалась и еще раз посмотрела на убитого. Софья увидела то, что вначале не бросилось ей в глаза: его половые органы были отрезаны и торчали у него изо рта.

14

Желтые каменные стены, окружавшие Касерес поднимались на вершину крутого холма. Возведенные еще римлянами, укрепленные маврами и сохраненные христианами эти стены представляли собой мощные сооружения с башнями и бойницами и благодаря им это был город-крепость.

Где-то украденный, полуоткрытый фаэтон Софьи во весь опор мчался к городу. Сидя позади возницы и подавшись вперед, она застыла в этом положении, вглядываясь в приближавшиеся к экипажу городские стены. Ее устремленность вперед и сила бушевавшей в ней энергии, способны были пришпорить лошадей, скакавших и так быстрее ветра.

Возницей был, конечно, Энрико. Ее беспокойство передалось и ему, поэтому он без устали щелкал кнутом, приподнимался на козлах, гикал, свистел…

– Сейчас, донья Софья, подъезжаем, еще чуть-чуть, – время от времени кричал он ей через плечо, захлебываясь от бившего в лицо ветра.

Их фаэтон был единственной движущейся точкой на этой опаленной июньской жарой каменистой дороге. Покрытая пылью коляска одиноко грохотала в полуденном мареве. Впереди, над городом, поднимались черные клубы жирного, тяжелого дыма, которые увеличивались по мере приближения их к конечной цели этой безумной гонки.

Не умирай, – молилась про себя Софья. – Не умирай и да пребудешь ты в безопасности, ангел мой, мама едет к тебе, Рафаэль, не умирай.

– Мне кажется, ворота закрыты! – орал Энрике.

– Нет, этого не может быть, – крикнула ему Софья, хотя она видела, что это так и было.

Огромные ворота Пуэрто де Сан Антонио были наглухо закрыты, отрезав Касерес от остального мира. Снаружи ворота охраняли двое вооруженных часовых в мундирах гольфинов – фактических правителей Касереса начиная с 15 века. Сейчас, в 1811 году, их власть усилилась, вследствие узурпации королевской власти в Мадриде французами. Испанцы не признавали теперь никакой власти, кроме местной.

– Въезд в город запрещен! Распоряжение герцога! – кричали путникам часовые.

– У нас в городе срочное дело. – Энрике бросил охранникам монету. – Откройте ворота.

Монета так и осталась лежать в пыли подле ног солдат: ни тот, ни другой не стали ее подбирать.

– Въезд запрещен! В городе оспа!

Софья сжалась в тени поднятого верха коляски, но сейчас наклонилась к ним.

– Пожалуйста, мне надо срочно в город, я заплачу вам сколько попросите.

– Я сожалею, сеньорита. Никто не въезжает в город и никто из него не выезжает. Это мои распоряжения. – Он подошел ближе к карете.

Лицо доньи скрывал капюшон плаща. До него уже доходили истории о какой-то загадочной донье, которая приезжала и уезжала и всегда прятала свое лицо. Несомненно, она пользовалась благосклонностью его командира: никто и никогда не чинил ей никаких препятствий. Но сейчас препятствия чинились всем и так продолжалось уже две недели, с тех пор, как в городе вспыхнула эпидемия оспы.

– Сожалею, – повторил он.

Софья снова забилась вглубь коляски, прикрывая свое лицо. Она заметила, что один из военных узнал ее. Это был молодой человек, совсем еще мальчик, который еще не научился скрывать своих чувств.

– Ну, неужели ты не поможешь мне, мальчик мой? – спросила она, используя все свое обаяние.

– Гитанита, я не знал, что…

– Никто в Касересе никогда не знает, когда я приезжаю. Но сегодня это знаешь ты, потому что я в отчаянии.

Второй охранник был постарше и поопытнее. Он не собирался попадаться на удочку смазливому личику какой-то доньи, корчащей из себя полубогиню. А что Гитаните делать сегодня в Касересе? Софья позволила ему рассмотреть себя, после чего вновь надвинула капюшон на лицо.

– Мать моя! Это действительно вы. Но, Гитанита, – с тревогой сказал он, – что же будет с Испанией, если вы подхватите оспу?

Софья ответила не сразу, она постаралась придать своим словам весомость и значимость, говоря их, она смотрела своими синими глазами то на одного, то на другого.

– Мальчики мои, за стенами этого города находится самое большое сокровище всей моей жизни. Если я его не спасу, то никогда больше не стану петь. И потом, что мои песенки значат для Испании… Она обойдется и без них.

Это не на шутку озадачило охранников. Они молчали. Лишь надсадное дыхание двух гнедых жеребцов нарушало тишину. Часовые посмотрели друг на друга, потом на возницу и женщину, которую знала вся Испания от Галисии до Андалузии и чьи песни подымали народ на борьбу с французскими захватчиками. В конце концов, тот солдат, что был помоложе, наклонился к вознице:

– Поезжай направо, – прошептал он. – К воротам Пласа Соккоро. В это время они всегда открыты на несколько минут. Их открывают, чтобы завести лекарства и продукты.

Он поежился. – И вывести трупы.

Энрике кивнул, взмахнул кнутом и лошади понеслись вперед.

Фаэтон остановился за городскими стенами недалеко от покрытой брусчаткой площади.

– Я выйду с вами, донья Софья, – Энрике не хотел отпускать ее одну. – Мы можем оставить экипаж здесь.

– Нет, нет, ты должен остаться с лошадьми. Подожди меня в этом месте, нам не следует вдвоем попадаться на глаза, Энрике.

Он было заспорил, но она не стала его слушать и пошла через площадь, закутавшись в плащ, словно на дворе стояло не лето, а глубокая зима. Она шла, опустив голову, на которую был надвинут капюшон.

Никто не обращал на нее внимания. У открытой узкой двери группа сильно испуганных мужчин быстро выполняла какую-то работу. Вместе со странными фигурами, облаченными в темное, как догадалась Софья, это были монахини, они складывали на повозку завернутые в рогожу трупы. Лица монахинь закрывали толстые черные покрывала, позволявшие им видеть только то, что находилось перед ними. Софья мимо них проскользнула незамеченной.

Улицы городка были пусты. Жители, охваченные ужасом, не покидали своих домов, ставни и окна которых были наглухо закрыты, а занавески задернуты, дабы не позволить дьявольским испарениям проникнуть внутрь жилища. Она бежала по Калле де Глория, потом оказалась в путанице узких аллей позади дворца Дольфинов. Я иду, ангел мой, про себя повторяла она. Я иду, Рафаэль. Дверь дома, где уже несколько лет она скрывала от глаз людских своего сына и Розу, была на замке, Софья выхватила свой огромный ключ, который чудом не обронила в этой спешке. Ей удалось войти в дом и, повинуясь привычке, она закрыла за собой дверь на тяжелый засов. Ее глаза стали обшаривать патио в поисках Рафаэля.

Тем временем к дверям, в которые только что вошла Софья, приблизилась какая-то фигура. Короткая, квадратная, она отбрасывала уродливую тень на стену дома. Мощной рукой человек подергал дверь и, убедившись, что она заперта, выругался. Опять улизнула! Он отступил в тень и продолжил свои наблюдения, которые длились уже не один день.

– Рафаэль! Роза! Где вы? – Софья металась из комнаты в комнату.

Все они выходили на центральный патио и, обежав их и не найдя там никого, она выбежала на залитый солнцем внутренний дворик и остановилась в нерешительности, затем вновь продолжила поиски.

– Я здесь, я приехала сразу же, как узнала про это… Я заберу вас отсюда. Рафаэль! Отзовись! Где ты! Это твоя мама!

Вокруг стояла тишина. Ее нарушал лишь шелест листьев пальм, задеваемых подолом ее платья.

Но нет, было и еще что-то, какой-то едва различимый не то вздох, не то стон. Определить откуда он шел, Софья не могла. Ей казалось, что откуда-то снизу. Может кошка? Нет, нет, – это был ребенок, ее Рафаэль.