– Ну и что ты там рассматриваешь? – спросил Хоселито. – Что там, бабы что ли? Может среди них найдется и такая, которая заплатит что-нибудь за блондина, да еще к тому же и девственника.

Карлос лишь покачал головой и не счел нужным отвечать на эту колкость.

– Нет, большинство – старики, женщины да дети. Все худые, изможденные, наверное, от голода. Мужчин мало.

– Хорошо. Тем меньше забот для нас. Ну, а теперь кончай глазеть и давай спать.

Карлос уже было решил последовать совету Хоселито, но что-то привлекло его внимание.

– Стой, подожди, – прошептал он, – я кое-что вижу.

– Что ты там увидел? – Хоселито подполз к Карлосу и заглянул через край обрыва.

– Смотри вон туда, вправо. Кто-то идет… Старик и маленькая девочка.

Бенджамин и Софи Валон приковыляли в деревню за два часа до заката. Усталые и голодные, они вдвоем тряслись на ослике, которого днем раньше купил Бенджамин. Когда осел остановился на площади, чтобы напиться воды из каменного лотка и нагнул голову, ноги его подкосились и он рухнул наземь.

– Дедушка, что с ним? – испуганно вскрикнула девочка.

– Ничего. Он просто очень старенький, устал и упал в обморок. Ничего страшного.

Бенджамин взял Софи за руку и они пошли искать себе пристанище. Они подошли к старому дому, на крыльце которого освещенный лучами заходящего солнца сидел старик.

– Моя внучка и я голодны, мы хотели бы получить еду и ночлег, – обратился к нему Бенджамин. – Я заплачу, – добавил он.

Бенджамин говорил по-французски и крестьянин смотрел на него непонимающе. До границы с Францией было далековато и местные жители этого языка не знали. Бенджамин сделал еще одну попытку объясниться, но уже по-испански, ведь как-никак он самостоятельно изучил этот язык.

– Экипаж, в котором мы ехали до Мадрида, сломался по дороге и я вынужден был купить это несчастное животное. А сейчас нам нужна еда и ночлег. Я заплачу, – добавил он.

Старик кивнул головой и договор был заключен. В обмен на единственную золотую монету им был обещан хлеб с сыром и соломенный тюфяк в очень маленькой и самой отдаленной из хижин.

У Бенджамина оставалось еще несколько монет, но у него хватило ума спрятать их так, чтобы об этом никто не знал. Деньги были уложены в маленький бархатный мешочек, висевший у него между ног в штанах, на обвитой вокруг пояса веревке. Вместе с монетами в мешочке находились гораздо более ценные предметы: его талес, ермолка и молитвенник. Что и говорить – мешочек был спрятан весьма надежно.

После того, как Бенджамин рассчитался с хозяином, он обратился к девочке.

– Софи, идем отдохнем.

– Дедушка, я не устала. Можно я еще побегаю?

Он было запротестовал, но в конце концов уступил. В этом Богом забытом месте ничего опасного произойти не могло, казалось ему. До тех пор, пока Софи была у него на глазах, серьезная опасность ей не грозила.

– Ладно, побегай, если тебе так хочется, но деревню не покидай.

В деревне рассматривать было почти нечего. Софи прошла до конца селения, затем свернула к речке и пошла вдоль ее берега.

– Софи, – крикнул ей вдогонку Бенджамин, – помни, далеко уходить нельзя.

Софи остановилась и хотела уже возвращаться, но вспорхнувшая птица привлекла ее внимание. Она подняла глаза и увидела… другие.

Карлос уставился на ребенка, а девочка смотрела на него. Оба опешили и не могли произнести ни звука. Мгновение спустя, юноша отвел глаза и осторожно, стараясь не разбудить похрапывающего Хоселито, вполз обратно в пещеру. Софи проводила Карлоса глазами, повернулась и отправилась назад в селение.

– Ну что ты там видела? – встретил ее вопросом Бенджамин.

– Ничего, только красивую птичку с серыми глазами.

Что за птичку, она не знала. Может быть потому, что вообще не понимала, видела ли она это или все происходило во сне.

– Будем отдыхать, – решил Бенджамин.

Старик и девочка устроились на соломенном тюфяке на полу. Софи сразу заснула, а Бенджамин нет. Клубок из дурных предчувствий отогнал сон от него напрочь. Старик начал сознавать, что совершил какую-то ужасную и возможно, непоправимую ошибку. За всю неделю путешествия по Испании они нигде не обнаружили признаков сошедшего с небес Мессии или наступления нового чудесного века. Бог ввел его в заблуждение. Нет, не Бог – это он сам выбрал неверный путь.

Солнце клонилось к закату, наступало время молитвы. Бенджамин поднялся с пола, оставив девочку лежать укутанной в его толстый плащ. Она что-то бормотала во сне, вздрагивала и Бенджамин встревожился за ее здоровье. Он опасался горячки. По щекам у него потекли слезы. Старик вытер их и обратил свой взор на восток.

Ермолку одевать он не стал, нетронутым остался и талес. Бог не советовал людям свершать самоубийство ради соблюдения Закона, в особенности тогда, когда на человеке лежало бремя заботы о ребенке. Разумеется, он будет молиться, но не так как в своей синагоге. В этой деревушке, где жили замкнутые, недоверчивые «кампезине», так их называли по-испански, ожидать восторженного приема чужестранцу, да притом еврею!.. Конечно же, это было невозможно. Не выпуская из рук свой бархатный мешочек и едва заметно раскачиваясь, старик одними губами произносил древнееврейские слова заклинания. В молитве Бенджамина отражалась скорбь еврея, который на склоне лет просит Бога простить ему все то, чем он мог его прогневить. И еще старик просил Всевышнего за свою внучку – милую и очень им любимую Софи. И постепенно голос Бенджамина крепчал, набирал силу. На глазах у него появились слезы и погрузившись в неистовый экстаз он отрешился от всего, что его окружало. Перед ним стояли лишь два образа – Бог и Софи… По истечении времени жители Мухегорды, которые остались в живых, вспоминали ту давнюю ночь, как ночь стенаний, воплей и плача. Подобными же были и воспоминания двоих цыган.

Хоселито был прав в одном – жители этого селения постоять за себя не могли. Тому был ряд причин, но главная состояла в том, что деревня была совершенно забыта королевскими чиновниками. Что здесь творится, как живут крестьяне, да и живы ли вообще!.. – никого не интересовало в королевском дворце. Лишь раз в году в это убогое, грязное селение являлся сборщик подати. А жилось «кампезинос» нелегко. Селение было горное, а потому летом здесь была нередко страшная жара и засуха, а зимой лютые морозы и ледяные ветры. Из-за холодов часто погибали и люди, и скотина, недоедая, болея, жители Мухегорды выглядели изможденными и понурыми. Но самым страшным горем для них были набеги разбойников, и то, что произошло октябрьским вечером 1790 года в этой деревне трудно даже описать…

Сразу же после захода солнца, едва Бенджамин успел произнести аминь, по единственной дороге Мухегорды застучали лошадиные копыта. Всадников было одиннадцать. К седлам были привязаны мушкеты, а в руках они держали хлысты. Хлысты были длинными и очень прочными – над ними трудились большие умельцы, и когда хлысты рассекали воздух, это был звук смерти. При виде этих страшных-страшных грабителей жители деревни бросились прятаться кто куда, но всадники уже пустили в ход свои хлысты. В мгновение окна ими были обезглавлены двое: женщина и маленький мальчик. Старик, у которого Бенджамин снимал угол, закричав, бросился к мертвому ребенку. За ним бросился наездник, размахивая смертельным оружием. Сыромятная плеть срезала старику ноги выше колен, словно они были из воска. Земля не успевала принять в себя лившуюся кровь. Запах крови, вопли людей, детский плач раззадоривал лошадей, которые, встав на дыбы, затаптывали жителей деревни. Это был вихрь смерти.

Карлос и Хоселито наблюдали за происходящим сверху.

– А ведь я знал, что что-то произойдет, – шептал Карлос.

– Фанта, посмотрев мою ладонь перед тем, как мы уезжали из Севильи, сказала мне, что поездка закончится бедой…

– Фанта только и знает, что врать. Она всегда выдумывает.

– Ты такой же легковерный, как и эти чужаки, – от страха Хоселито весь дрожал. – Заткнись лучше! Пока нас никто не обнаружил, здесь мы в безопасности.

На Мухергорду опустилась тьма, но деревня вдруг осветилась. В одной из хижин вспыхнул пожар: горели тюфяки, деревянная мебель и прочая домашняя утварь. Пламя, бушевавшее в хижине, через двери и окна вырвалось наружу и продолжало свой безумный танец, охватывая близлежащие дома. Спасаясь от огня люди выбегали прямо под копыта лошадей и становились легкой добычей бандитов. Языки пламени лизали тела тех, кто не мог уже подняться. В воздухе стал ощущаться запах горелой плоти.

Верховодил этой кровожадной бандой, очевидно, рыжеволосый и рыжебородый всадник с непокрытой головой. У него была самая крупная из всех белая, без единого пятнышка лошадь. Пламя пожара бросало отсветы на его бороду и волосы, казалось, будто сами они горели. Он гарцевал на своем скакуне и потерявшие рассудок кампезинос метались между копытами его коня и бушевавшим огнем.

– Я голоден, – хрипло кричал он. – Я хочу сырого мяса.

Услышав этот призывный клич, Карлос побледнел. У него пересохло в горле и он едва мог говорить.

– Хоселито, это Эль Амбреро?

– Да.

– Dios mio.[4] А правда, что он ест человечину?

Хоселито пожал плечами:

– Говорят.

Банда Эль Амбреро была самой опасной в окрестности. Предводитель банды начинал свои налеты с призыва: «Я голодный», поэтому он получил кличку Эль Амбреро, то есть Голодный.

Кровавая бойня не утихала. Зловещий Эль Амбреро не унимался: его взгляд упал на женщину и моментальным взмахом хлыста он рассек ей одежду, а вторым – отрезал обе ее груди. Крики и вопли людей приобрели еще более ужасную окраску. Теперь в них слышались животный страх и предсмертная агония.

На эту картину человеческих страданий смотреть без содрогания было невозможно. Карлос и Хоселито лишились дара речи, они дико таращили глаза и уже были не в состоянии воспринимать то, что происходило внизу, как реальность. Но это было еще не все… И когда рыжеволосый демон спрыгнул с коня, чтобы подобрать отрезанные груди, а затем стал вгрызаться в них зубами, перед глазами Карлоса поплыл туман, из его груди вырвались рыдания, и, схватившись за голову руками, он опустился на дно пещеры. Его охватила жуть. Хоселито же еще смотреть был в состоянии. Он видел как Эль Амбреро, закинув голову, хохотал. Кровь стекала у него изо рта вниз по бороде, окрашивая ее в темно-красный цвет.