Пако зверски убил ее дочь, когда-то ему придется заплатить за смерть Сары… Для того, чтобы отомстить ему, она обязана выжить. Софья слишком хорошо знала цыганские нравы, чтобы надеяться на пощаду, а не на смерть от камней, если бы им удалось ее обнаружить. Эта мысль не давала ей покоя и двигала вперед, но не потому, что она высоко ценила себя и свою жизнь, а потому что скорбела о загубленной жизни дочери.

Опустив голову и видя перед собой лишь пустынную каменистую дорогу, Софья брела и брела вперед, подальше от ставшего ей родным табора Зокали. Когда она на четвертый день пути наконец-то подняла глаза от дороги и огляделась, то заметила вблизи речку, а на ее берегу толстую иву. Приглядевшись к иве она увидела петушиный гребень, вырезанный на коре дерева.

Едва Софья разглядела этот знак, как ее буквально затрясло. Все таборы имели свои тайные знаки отличия. Петушиный гребень был знаком табора… Зокали. Но он был вырезан давно, несколько лет назад, когда здесь стоял табор. Эти места должны быть знакомы Софье.

Она стояла, прислонясь к иве спиной, и осматривала окрестности. Ничего знакомого в глаза ей не бросилось, слишком много дорог, речных берегов, дубрав пришлось ей увидеть в своей жизни. Несмотря на то что Софья исходила Андалузию вдоль и поперек, она не могла сказать, где сейчас находится. Она не могла даже вспомнить, в каком направлении шла, покидая Триану.

Софья прижала ладонь ко лбу, припоминая весь свой путь. Почти с уверенностью она могла сказать, что из Трианы отправилась на север. Она вспомнила, как переходила через Гвадалквивир и входила в центр Севильи через Хересские ворота. Да, точно, она еще шла мимо табачной фабрики. А где же она находится сейчас? Она этого не знала и, немного передохнув, Софья двинулась по дороге снова.

Минут через двадцать, за очередным поворотом ее взору открылась золотая Кордова. Город лежал прямо перед ней. Сначала она даже обрадовалась, что наконец-то узнала, где находится. Но тут же возник страх. Худшего места для нее, чем этот город и не найдешь. В Кордове расположилась процветающая цыганская община, в которой было полно друзей и родственников Зокали. Софью знали там, как облупленную, она два года назад, вместе с Фантой жила у них. Стоит им только увидеть ее, они тут же сообщат о ней Зокали в Севилью.

Ее охватила паника и непреодолимое желание убежать, но она просто не имела права уподобиться загнанному зверю и нестись куда глаза глядят. Нужен был план. Софья стала рыться в корзине. Фанта догадалась положить в нее деньги, двадцать реалов, которые она сразу и не заметила и естественно нигде не могла потратить, так как питалась сыром и хлебом из корзинки, которые запивала речной водой. Голова ее начала работать. День стоял зимний, пасмурный и мрачный. В такие дни вероятность встретить на дороге кого-нибудь из цыган невелика. Но ей достаточно было нарваться хотя бы на одного, чтобы ее жизнь закончилась и планы отмщения так и остались бы невыполненными.

До нее вдруг дошло, что она идет теми тропами, по которым всю жизнь бродили цыгане. Но Пако, проклятый Пако, ведь показывал ей и другие пути и лишь ему одному известные пристанища. В Кордове должен был быть постоялый двор.

Полчаса спустя она уже была в Посада дель Потро, на одном из таких постоялых дворов. Он находился в восточной части города. Это было двухэтажное здание с крытой соломой крышей, балконом и обязательным для этих заведений колодцем. Софья позвонила в колокольчик, она знала по опыту прошлого лета, что Пако всегда так вызывал хозяина.

Владелец постоялого двора смотрел на нее так, как чужаки всегда смотрели на цыган. Но презрение в его глазах не интересовало Софью.

– Мне нужно переночевать. Я заплачу, – сообщила она хозяину заведения.

– Вы одна, сеньорита? – поинтересовался он.

– Да, – ответила она, собрав в кулак всю свою смелость. Пусть думает о женщинах, которые являются без провожатых, что угодно. Даже о цыганках. – Я заплачу, – повторила она.

Хозяин улыбнулся, но улыбкой холодной как лед.

– Вы явились одна, чтобы дать мне денег или забрать их у моих постояльцев? В Кордове проститутки, обычно, разгуливают по улицам за рекой.

«Боже, он принял меня за проститутку».

– Я не проститутка, – сжав зубы процедила Софья.

– Разве? Извините меня. Я бесконечно виноват перед вами, ваша светлость. – = Он отвесил ей издевательски-церемонный поклон. – Но тогда кто вы, позвольте узнать? Я человек простой и ничего не знаю о женщинах, которые приходят на постоялый двор одни, без защиты отца или супруга. Может быть, вы меня просветите на этот счет?

– Я певица, – Софья не собиралась ему этого говорить, просто как-то само вырвалось. – За постель я вам заплачу. А во время ужина, сегодня вечером, я буду петь для гостей. Если им мое пение понравится и они дадут мне денег, я вам отдам третью часть из них. – Эти слова Пако повторял везде, на какой бы постоялый двор они ни приходили. Но спали они всегда на дворе. У них отпадала надобность в крыше, а у нее она была.

Глаза мужчины прищурились.

– Подождите-ка, я что-то припоминаю. Я слышал про какую-то цыганку, которая пела на постоялых дворах прошлым летом.

– Теперь зима и я здесь. Ну, так Вы согласны?

Он пожал плечами.

– Пожалуйста, делайте что хотите, а пока платите за постой. Сколько вы желаете заплатить, четыре реала или два?

– Два, – не раздумывая ответила Софья.

Он снова улыбнулся и развел руками.

– Пожалуйте сюда, сеньорита.

Она пошла за ним вглубь двора, где он открыл одну из дверей. Они были такие широкие, что через них мог свободно въехать целый экипаж. Вели эти ворота в помещение, похожее на стойло.

– Место на полу стоит два реала. Солома чистая только что меняли, – объяснил хозяин.

Софья увидела с десяток мужчин, лежащих на этой соломе. Большинство спали, но один из них, древний старикан, уставился на нее как баран на новые ворота. Потом, Софья заметила, они обменялись с хозяином многозначительными взглядами. Рот у старикашки был почти без зубов. Те, которые он имел, были такие длинные, что походили на клыки. Девушка попятилась.

– Нет, это не подойдет. Если ли у вас что-нибудь еще?

– Да, конечно. Комната, где обычно останавливаются одинокие мужчины. За четыре реала, как я уже говорил.

– Я хочу осмотреть ее, – потребовала Софья.

По узкой лестнице они поднялись наверх, и хозяин открыл другую дверь. Эта комната была намного меньше предыдущей. В ней стояла лишь медная кровать. Софья не могла припомнить за свою жизнь хоть одну ночь, которую ей пришлось бы провести на настоящей кровати. В комнате имелось еще окно, выходившее на улицу и стенной подсвечник с огарком свечи. Да это был просто дворец!

– Я останусь здесь, – решила Софья.

– Очень хорошо. Если заплатите мне четыре реала, – кивнул головой хозяин.

Софья полезла за деньгами. Хотя она отвернулась, но чувствовала, как он смотрел на нее. Может думал, что она уж такая неграмотная, что не сосчитает правильно деньги и отдаст их ему больше, чем полагается. Из всех цыган лишь она одна умела читать буквы, но когда дело касалось счета, то никто из них не ошибался, Софья исключением не была.

Когда внизу поднялся шум, Софья поняла, что ее время пришло. Все это напоминало время, когда они разъезжали с Пако. Постояльцы внизу попивали винцо, дожидаясь своего ужина. Софья набрала в легкие побольше воздуха и отворила дверь своей комнаты. Все лето она пела в своем обычном наряде: длинная юбка в складках, разноцветные блузы, шали. Сегодня на ней была шелковая мантилья, надетая на гребень, замысловатая зеленая юбка тоже в складках и блуза в красно-белую полоску. Этот наряд сшили ей, когда она участвовала в торжествах, посвященных Саре-ла-Кали. Все эти одеяния упаковала Фанта, когда готовила для нее корзинку. Софья еще раз благословила старушку и вышла босиком во двор. Ее встретил гомон подвыпивших голосов и запах вина, когда она вошла в харчевню.

Софья остановилась в проходе между столами. В углу комнаты потрескивал очаг. На стенах плясали отсветы пламени от него. В полумраке, царившем в комнате, Софья разглядела то, что и ожидала увидеть: мужчин-чужаков, очень похожих на тех, которые жили в Триане. Это были работяги, мастеровые, многие под хмельком, а кое-кто предпринимал героические усилия, чтобы выглядеть трезвее. Никто не обратил на нее внимания. Софья немного подождала, затем, вытянув руки над головой, похлопала в ладоши – любая цыганская песня всегда предварялась этим ритмом.

Несколько мужчин обернулись и посмотрели на нее, затем повернулось еще несколько голов. Постепенно шум утихал. Софья продолжала хлопать, но петь не начинала до тех пор, пока все не замолчали. На миг смолкнув, откинув голову назад она начала первые, проникновенные ноты фламенко. Эту песню ей уже приходилось петь – во дворце Паласио Мендоза для доньи Кармен. Песня рассказывала о мести жестоко обманутой женщины.

Когда через несколько часов она поднялась к себе, ее лицо пылало радостью победы. Раньше, когда заставлял ее Пако, она не любила петь для публики в корчмах, но теперь это было другое. И вела она себя по-иному. Софья не сидела в углу, как мышь под метлой, а всматривалась в лица мужчин, пытаясь обратить их внимание на себя. От этого ее сердце билось быстрее и к ней возвращалось чувство, которое возникло тогда, когда ей впервые удалось сломить Пако.

У Софьи был с собой тлеющий уголек, который она принесла снизу. Прежде чем зажечь свечу, она надежно заперла дверь на засов. Глаза этих мужчин говорили о многом и здесь не действовали законы цыган и некому было защитить ее от насилия.

Софья, после долгих поисков, нашла подсвечник на стене и поднесла к фитилю уголек. Сначала возник крохотный огонек, потом пламя постепенно разгорелось и осветило комнату. У нее перехватило дыхание от того, что предстало ее глазам. В комнате царил хаос. Вся одежда ее была разбросана, на полу валялась перевернутая корзина. Заглянув в нее, Софья обомлела – она была пуста, оставшиеся в ней шестнадцать реалов исчезли.