Рэчел прошла по выложенной кирпичом дорожке к входной двери, и та медленно отворилась, показав улыбающуюся Доминику.

— Мадемуазель Галлагер, как любезно с вашей стороны навестить меня!

Рэчел тоже улыбнулась и проследовала за ней в дом. Доминика ввела ее в гостиную, помещавшуюся прямо за вестибюлем. Миниатюрная негритянка принесла серебряный кувшин и чашечки китайского фарфора на деревянном подносе. Она поставила все это на низенький столик и молча удалилась.

Доминика и Рэчел уселись на диван орехового дерева.

— Хотя наш новоорлеанский кофе и хорош, я подумала, что для разнообразия стоит угостить вас чашечкой шоколада, — предложила Доминика, наливая ей в чашку дымящийся шоколад и добавляя сбитые в пену сливки и щепотку корицы.

Она передала чашку Рэчел, и та с интересом попробовала новый для нее напиток.

— Замечательно, — проговорила она.

Доминика дружески улыбнулась.

— Я люблю шоколад, если честно сказать — даже больше, чем кофе. — И, рассмеявшись, добавила: — Хотя с тех пор, как началась война, не так-то просто его раздобыть.

Рэчел почувствовала себя свободней. Быть может, этот визит окажется гораздо менее тягостным, чем она опасалась.

Доминика допила свой шоколад и лишь после этого спросила:

— Вам, наверное, интересно, почему я вас пригласила.

— Я действительно думала об этом, — заметила Рэчел.

— Есть несколько причин, — сказала Доминика и, поставив чашку с блюдцем на стол, обеими руками обхватила колено. — Во-первых, еще раз поблагодарить за помощь в тот день.

Ей не нужно было уточнять, о каком дне идет речь, — они обе прекрасно помнили его. По телу Доминики пробежала легкая дрожь, она уставилась на натертый паркет.

— Не будь вас, я бы сейчас здесь не сидела. А кроме того, — добавила она, — я хотела встретиться с женщиной, которую так любит Мэтью. — Она подняла голову и взглянула прямо на Рэчел: — А он действительно любит вас, вы это знаете. Больше, чем кого бы то ни было.

— Так же как я его, — призналась Рэчел. Она допила шоколад и поставила чашку на столик.

— Вы верите в судьбу? — серьезно спросила Доминика.

Рэчел на минуту задумалась:

— Пожалуй, да.

Доминика удовлетворенно кивнула:

— Я тоже. Судьба свела нас обеих с Мэтью Деверо, а затем распорядилась так, что наши пути пересеклись.

Рэчел обдумала ее слова и спросила: — Вы жалеете об этом?

— О том, что он влюбился в вас? — Доминика пожала плечами. — Именно так распорядилась судьба.

— Но ведь это было для вас неожиданностью?

— Я знала, что рано или поздно это произойдет, Рэчел. Вы разрешаете мне называть вас так? — Рэчел кивнула, и она продолжила: — И я и Мэтью с самого начала понимали, что отнюдь не безумная любовь связывает нас. Нас связывало своего рода соглашение, удобное и приятное для нас обоих. — Доминика разгладила воображаемую складку на шелковом платье. — Человеку иного мира зачастую трудно бывает это понять.

Рэчел взглянула ей прямо в лицо.

— Мэтью объяснил мне все это, — сказала она.

— Eh, bien[26], — отозвалась Доминика. — Мэтью был и остается очень щедрым человеком. Он подарил мне этот дом. Благодаря его доброте у меня сейчас столько денег, что я могу всю жизнь прожить независимо, если сама того пожелаю. Я могу путешествовать, если захочу, в любой момент могу выйти замуж — если захочу. И все это благодаря Мэтью.

Эти слова, произнеси их другая женщина, могли бы казаться ядовитыми, обидными или самодовольными, но Рэчел знала, что в устах Доминики это простая откровенность.

— Вы любите его?

— Oui, — ответила Доминика. — Если бы я не любила его, я бы не стала делить с ним постель в течение шести лет. — Она налила себе еще шоколада. — Кроме всего прочего, он потрясающий любовник, вы сами убедитесь в этом.

При этом замечании Рэчел покраснела.

— Я была девушкой, когда впервые пришла к Мэтью, — пояснила Доминика. — И он очень бережно и деликатно, научил меня получать удовольствие. И с вами, — заметила она, — он будет таким же. Он не эгоист в постели, отнюдь нет. — Увидев густой румянец на щеках Рэчел, Доминика улыбнулась. — Excusez-moi[27], — воскликнула она. — Я забываю, что вы не привыкли к беседам на столь откровенные темы, мадемуазель. Получать удовольствие в постели должны не только мужчины. — В ее глазах загорелся огонек. — Креолы — люди темпераментные, и креольские мужчины особенно гордятся своим умением заниматься любовью. Вы не будете разочарованы, Рэчел. Мэтью настоящий мужчина.

— Нельзя ли переменить тему? — нервно кашлянув, спросила Рэчел.

Доминика рассмеялась гортанным смехом.

— Oui, ну конечно. Я вовсе не хотела, вас как-то задеть, — оправдывалась она. — Я хотела только заверить вас, что вам не надо страшиться первой брачной ночи.

— Я доверяю Мэтью, — просто сказала Рэчел.

— И правильно делаете, — одобрила Доминика.

Рэчел сочла, что они уже достаточно откровенны друг с другом для того, чтобы задать самый животрепещущий вопрос:

— Вы получали известия от Мэтью с тех пор, как он покинул город?

— Боюсь, что очень давно, — ответила Доминика. — Я получила от него письмо в конце прошлого года. — Она прикрыла руку Рэчел своей и продолжила: — В нем он много говорит о вас. Он рассказывал мне, как он любит вас и как мечтает начать новую жизнь с вами, когда закончится война.

— Правда?

— Oui, он стал очень счастливым человеком благодаря вам, Рэчел.

— Я хочу, чтобы он был таким всю жизнь.

— И он будет, я знаю это, — заявила Доминика. — Я уже говорила, что вас связала судьба.

Позднее, по дороге домой, Рэчел вспоминала ее слова. Судьба. Предназначение. Выбор. Браки, совершающиеся на небесах. «Неважно, — думала она. — Как ни назови это, важно лишь то, что Мэтью — моя единственная настоящая любовь, и ничто не может разлучить нас».

Ничего.

Только смерть.

Одна лишь смерть могла разрушить все надежды и мечты о будущем. Одна лишь смерть была в состоянии сокрушить неколебимое здание счастья, обратив его в жалкие руины отчаяния.

«Мэтью!»

Рэчел проснулась о этим именем на устах. Она лежала, утопая в мягких подушках, наблюдая, как утренний ветерок колышет кружевные занавески на окнах.

Девушка откинула тонкую белоснежную простыню, служившую ей одеялом. Она спустила ноги на пол и сидела, прислушиваясь к беззаботному щебетанию птиц за окном спальни. Это было утро, сулящее радость. Рэчел покачивала ногой и мечтала, что будет вот так же просыпаться рядом с Мэтью.

Она обернулась и уставилась сонным взглядом на смятую постель. Она прикрыла глаза и попыталась представить лежащего в постели Мэтью, его загорелое тело на белоснежных простынях. Она с улыбкой вытянула руку и принялась гладить нижнюю простыню, воображая, что под рукой у нее теплая кожа Мэтью, шелковистые завитки волос, покрывающих его широкую грудь и спускающихся все ниже…

О Господи, что за распутное воображение, оказывается, у нее!

«Ну и что же?» — спросила она самое себя.

Ничего страшного.

Все, чего ей действительно хочется, — так это, чтобы скорее закончилась проклятая война и Мэтью вернулся домой. А если это невозможно, то хотя бы получить от него весточку, ведь их не было так долго! Хоть что-нибудь. Хоть пару строк.

Она потянулась, подошла к большому зеркалу и встала перед ним, разглядывая свое отражение. Она отбросила назад тяжелую массу светлых локонов и опустила руки вдоль тела. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивали контуры ее тела. Рэчел провела рукой по животу. Когда-нибудь она будет носить под сердцем дитя Мэтью, дитя их любви. Новая жизнь наполнит ее чрево. Рэчел поняла, что желает этого так страстно, как не могла бы и помыслить прежде.

Рука девушки скользнула вверх и коснулась золотого медальона, висевшего у нее на шее. Он составлял пару с тем кольцом-печаткой, украшенным их инициалами, которое она подарила Мэтью. Внутри медальона находились их миниатюрные портреты. Так будет, так должно быть с ними — вместе, неразлучно, навсегда.

Рэчел сидела за письменным столом, делая наброски для новой задуманной ею статьи. Ее мать только что вернулась из Филадельфии, вопреки желанию своего мужа, стремившегося уберечь ее от опасностей войны. Кэтлин привезла новости с Севера, и они натолкнули Рэчел на мысль осветить этот горестный конфликт с новой стороны. Ей захотелось поразмышлять о женщинах — как южанках, так и северянках, — в течение долгих месяцев ожидающих своих мужчин.

Из разговоров с женщинами, оставшимися в городе, перешедшем под контроль юнионистов, Рэчел знала, каково это, когда тебя считают врагом, возможным противником. На собственном же опыте она поняла, что значит, когда тебе не доверяют свои же соседи, ведь ее считали едва ли не предательницей из-за ее отца, из-за ее возлюбленного, из-за того, наконец, что она появлялась в обществе офицера-янки.

Рэчел имела возможность наблюдать жизнь новоорлеанских женщин. Они ждали вестей от своих мужчин, ухаживали за вернувшимися домой ранеными, по мере возможностей помогали нуждающимся и жадно читали газеты, выискивая сообщения о любимых. Они делали все, что могли, чтобы приспособиться к обстоятельствам, в которые поставила их жизнь.

Это были женщины, как рассуждала Рэчел, вынесшие всю тяжесть «нашего славного дела». Они всячески пытались сохранить довоенный стиль жизни, поддерживаемый иллюзией, что когда-нибудь все вернется на круги своя, что их жизнь войдет в прежнее русло.

Окунув перо в хрустальную чернильницу, Рэчел начала было новую фразу, когда в дверь заглянула Лизль:

— Извините, мисс Рэчел, но ваша мама просит вас немедленно спуститься.

Удивленная необычным тоном экономки, Рэчел подняла голову:

— Что случилось, Лизль?

— У вас гость.

Рэчел взглянула на часы в корпусе из черешневого дерева, стоявшие прямо у нее на столе. Было только пять минут десятого — рановато для визитов.