— На то есть две причины, — сказал с усмешкой Генрих. — Во-первых, я приглашу с собой Гиза, а разве гугенот, собираясь бежать, предложит их злейшему врагу составить ему компанию? Во-вторых, я попросил должность верховного наместника королевства, и королева-мать намекнула, что они с королем намерены пожаловать ее мне. Чего ради мне бежать от должности, которой домогается столько людей? Все небось насмехаются над моей глупостью — неужели я и вправду надеюсь стать наместником? Да, есть и еще одна причина. Они считают меня слишком ленивым для бегства.

— И будут весьма удивлены, — сказал д'Обинье.

— Да, мой добрый старый друг, будут.

Он улыбнулся собравшимся и обратился к одному из них:

— Фервак, ты уверен, что никто не знает о нашем собрании в твоих комнатах?

— Полностью, сир. Никому не придет в голову, что я могу принять участие в таком заговоре.

— Добрый друг, когда мы покинем тебя, ты станешь сообщать нам, что делается при дворе.

— Можете положиться на меня, — пообещал Фервак.

— Со временем ты присоединишься к нам. — Генрих улыбнулся. — Друзья, вряд ли наш план сорвется, однако не будем слишком самонадеянны.


Король Наваррский поехал в Санли, его отъезду никто не противился. Путь охотничьей компании лежал мимо сен-жерменской ярмарки, и Генрих предложил походить по ней.

Отправился он вместе с Гизом; они шли сквозь толпу рука об руку — двое самых пылких мужчин во Франции. Острые глаза Наваррского выискивали самых миловидных девушек, он останавливался, болтал с ними, назначал свидания на тот день, когда будет возвращаться обратно. Гиз поглядывал на него с легким высокомерием. Грубые манеры, думал он, даже для незначительного короля. Герцог презирал этого человека, с удовольствием растрачивающего жизнь при французском дворе. Он недостоин быть королем даже маленького королевства; и скорее всего в один прекрасный день лишится своей Наварры. Потом они продолжали путь в Санли. Наваррский был словоохотлив, обсуждал прелести ярмарочных девиц, говорил, что король с королевой-матерью собираются дать ему должность верховного наместника королевства, и он ждет назначения через несколько дней.

«Глупец, — думал Гиз. — И бедняжка Марго замужем за таким человеком. Насколько лучше ей было бы со мной. Я отнял бы у него королевство, если они хотели в мужья для нее обладателя наваррской короны».

Когда приехали в Санли, Гиз сказал, что не хочет охотиться. Генрих тут же выразил сожаление и принялся его уговаривать. Чем больше он старался, тем увереннее Гиз считал, что присматривать за этим человеком нет нужды, он наверняка не попытается бежать, как Франциск. Более того, королева-мать отправила с ним двух шпиков, Сен-Мартена и Эспалена. Он назначил свидание девице с ярмарки, надеется на должность верховного наместника, которую может получить, лишь будучи добрым верным вассалом короля и королевы-матери.

Когда Гиз покинул охотничью компанию, Генрих засмеялся от радости. Все произошло так, как он и надеялся.

Фервак в Париже не находил себе места от беспокойства.

Пока никто не подозревает, что Наваррский собирается бежать, но через несколько дней поймут, что он сбежал. Начнутся расспросы. Вдруг кто-то видел, как они выходили из его апартаментов? Что тогда?

Темная сырая камера! Допрос! Отвратительный хруст костей при пытке «испанским сапогом»! Потом уже никогда не сможешь ходить. И скорее всего сдохнешь в каком-нибудь каменном мешке.

Наваррскому не удастся бежать. Он слишком бездумен.

Фервак побегал по комнате. Остановился у двери. Время еще есть. Наваррский уже должен приехать в Санли, но бежать, наверно, еще не пытался.

И Фервак пустился со всех ног к покоям королевы-матери.

Обинье не входил в охотничью компанию, он собирался покинуть Париж вскоре после своего короля. Он готовился к отъезду, когда к нему примчался друг, тайный гугенот по фамилии Роклор.

— Я только что видел, как Фервак торопливо шел к покоям Екатерины.

— Фервак? А почему бы ему…

— Агриппа, друг, послушай. Чего ради Ферваку нестись к королевским покоям? Разве такие, как он, мчатся просто так к их величествам? Притом с таким выражением на лице.

— Каким?

— Страха.

— Бежим отсюда! — выкрикнул Обинье. — Немедленно… сейчас же!

Обинье и Роклор нагнали Генриха неподалеку от Санли. Завидев их, он сразу догадался, что его предали.

Однако приветствовал друзей он беззаботно, потому что рядом находились Сен-Мартен и Эспален, шпики королевы-матери, получившие приказ караулить его.

Они были твердо настроены исполнять свою обязанность; и Наваррский обдумывал, как от них избавиться, когда появились его друзья.

— Очень рад видеть вас, — обратился он к Обинье и Роклору. — Вы очень вовремя. До Санли уже рукой подать. На ночлег я хочу расположиться в городке, вечером там выступают странствующие актеры. Посмотрю представление, повеселюсь с добрыми горожанами; а завтра… едем на охоту.

Обинье не терпелось поговорить с Генрихом наедине, и он сходил с ума от беспокойства. Раз Фервак предал их, на все дороги, ведущие из Санли, вышлют гвардейцев, и эта попытка бегства потерпит неудачу. А когда представится возможность следующей, если станет известно, что замышлялась эта?

Улучив минуту, Обинье шепотом рассказал о случившемся.

— Через несколько часов дороги перекроют. Что будем делать?

— Уедем раньше, — ответил Генрих.

— Как избавиться от этих двух шпиков?

— Я обдумываю план.

— Есть только один способ. Внезапно наброситься на них и убить.

— Подожди, — сказал Генрих. — Я не хочу убивать тех, кто не сделал нам зла.

— Если намерены бежать…

— Дай мне подумать еще немного.

Они въехали в Санли. Наваррский искал приют на ночь очень старательно; у хозяйки гостиницы, на которой он остановил выбор, была красавица дочь, не скрывавшая восхищения Генрихом; он тоже не сводил с нее глаз. Обинье раздраженно подумал: «Кажется, он решил с ней переспать и забыл, для чего мы здесь!»

Генрих настоял, чтобы Сен-Мартен и Эспален выпили с ним.

— Король с королевой-матерью думают, что я замышляю побег, — сказал он, легонько икнув. — Неужели, друзья, вы полагаете, что я удеру… когда такая красавица, как дочь хозяйки, готова на все?

Нет, заверили они, им это и в голову не приходит.

В Генрихе Наваррском было нечто располагающее. Ни важности, ни королевских манер. Просто добрый малый, большой охотник до женщин. Политические интриги его никогда не занимали.

Эспален и Сен-Мартен отдали должное хорошему вину и пьяно таращились на своего поднадзорного. Он сказал им, что жалеет короля и королеву-мать. Они понапрасну мучаются и беспокоятся. И велел шпикам вернуться в Париж, сообщить, что бояться нечего.

— Расскажете, как проводит время король Наваррский, а завтра вернетесь ко мне. Думаю, охота начнется позже, чем намечалось.

Оба шпика были очарованы им. Он проводил их до конюшни, посмотрел, как они садятся в седла. Велел ехать в Париж, засвидетельствовать его почтение королю и королеве-матери, успокоить их страхи… сказать, что все хорошо, потому что Наваррский проводит ночь в теплой постели новой любовницы и сомневается, что одной ночи с ней ему хватит.

К его изумлению, шпики уехали.

— Готово, — оповестил он своих людей. — Едем немедленно.


Они ехали молча всю ночь; не останавливались даже поговорить, пока не пересекли Луару.

Тогда Генрих остановил коня.

— Слава Богу, — сказал он, — за мое избавление. В Париже отравили мою мать. Убили адмирала и моих верных слуг; со мной тоже собирались обойтись не лучше. Я не вернусь туда, если не буду вынужден. — И криво улыбнулся. — Сожалею лишь о том, что оставил в Париже жену и мессу. — Губы его насмешливо изогнулись. — Без мессы постараюсь как-нибудь обойтись. А без жены нет. С ней я намерен еще повидаться.

И оглядел небольшую группу друзей.

— Побег удался. Но радоваться будем потом. А теперь — в Беарн.

ДОЧЬ ГУВЕРНАНТКИ

Побег Наваррского сразу же воодушевил гугенотов.

Он оказался не бездумным мальчишкой, а человеком действия. Перехитрить Генриха де Гиза, королеву-мать и короля; они хотели удержать его в Париже и при всей своей власти не смогли. Заметил — правда, в своей излюбленной шутливой манере, — что вполне может обходиться без мессы. В устах Наваррского это равносильно отречению от католичества, которое его вынудили принять, — и возвращению в лоно гугенотской церкви.

Потом он еще добавил, что рад избавлению от французского двора, где враги в любое время могут перерезать тебе горло.

— Я только дожидаюсь, — заметил он, — удобного случая, чтобы дать небольшой бой, поскольку они хотят убить меня, и почувствую облегчение, если опережу их.

Это был клич для гугенотов по всей стране.

«Наваррский вернулся. Он тот вождь, какого обещала нам его мать, королева Жанна. Все же не обманул наших ожиданий. Все эти пустые годы после Варфоломеевской резни он играл роль, выжидал, берег свою жизнь, чтобы посвятить ее нашему делу. Дни угнетения для гугенотов позади. У нас теперь есть вождь — юный, энергичный король Наварры».


После смерти Карла IX и восшествия на престол Генриха III между католиками и гугенотами произошло несколько единичных стычек; но и те, и другие воевали без особого воодушевления. Гугеноты лишились своих вождей. Им казалось, что судьба отвернулась от них; Колиньи, Телиньи и Ларошфуко погибли, Наваррский и Конде стали пленниками, отрекшимися от своей веры. У католиков на совести была Варфоломеевская резня, и многие из них сожалели о ней. Король и королева-мать не были религиозными фанатиками, они пытались заигрывать с обеими сторонами.