Я поставила хризантемы в воду, смотрела на мелкие нежно-сиреневые цветки и вдруг обнаружила, что у них славные, мохнатые, наивные, удивленно-любопытные мордашки. Как у щенков.

А на другой день мне показалось, что Пал Палыч специально поджидает меня возле своего «форда».

– Будет настроение покататься, пригласите меня.

– Куда прикажете? – обрадовался он и открыл передо мной дверь.

– Знаете деревянный мост между Петровским и Крестовским островами?

И мы покатили на Петровский остров. Это очень глупо, но я волновалась, с бьющимся сердцем чуть не бежала через мост, оставив Пал Палыча позади, чтобы предстать перед Валеркой Спиркиным. Но сон не был вещим. Не шел мне Валерка навстречу. А мост был точно таким, как во сне, только деревья еще не зазеленели и летние, красные цветы, взвихренные, как язычки пламени, еще не выросли. Но красота все равно была удивительная: синющие небо и Невка, и тростник тускловато-песочного цвета на отмелях. Белоснежные чайки реяли у берега Крестовского, где за деревьями светился розовый дворец, плавали на воде и льдинах и сидели на ледорезах, вертикальных бревенчатых сваях, опоясанных хомутами, которые стояли рядом с мостом. И кряквы плыли на льдинах и кучковались на берегу. И все это так ослепительно сверкало на солнце, что я поняла: хочу рисовать, хочу рисовать!

Я выздоравливала. Это было заметно прежде всего по мужским взглядам, которые я ловила на себе. Но я еще не была готова войти в контакт с внешним миром, тихо и радостно жила в себе. И кроме прогулок с Пал Палычем на острова, бродила по улочкам Барселоны и Гранады, Кордовы и Севильи.

Мое реальное путешествие в Испанию длилось неделю, но за это время мы проделали три тысячи километров в комфортабельном автобусе, и я не могла оторваться от окна, от красно-кирпичных полей, оливковых рощ, горных склонов, холмов, увенчанных руинами замков, и белых городов. Кажется, всю бы жизнь смотрела и не насмотрелась бы. Поездка случилась два года назад, но не тускнела в памяти, и теперь я укрывалась в этих лечебных воспоминаниях, ведь они никак не ассоциировались с моей работой, Юриком, болезнью. Эту безопасную, отрадную территорию я лелеяла и украшала своими фантазиями.

Листая свои замечательные книги с множеством ярких фотографий, я вглядывалась в глубокую синеву неба, охристый песчаник древних стен, тротуары, выложенные плитняком и галькой, словно рисунчатый паркет. Я ловила особый момент и выискивала особую фотографию, чтобы закрыть глаза и продолжать видеть ее перед собой, а потом дышать глубоко, пока легкие не наполнятся свежим воздухом, не погладит кожу вечернее щадящее солнце, а ноги сами не проследуют по улочке, бегущей ступенями вниз, такой узкой, что не раскинуть рук, чтобы не упереться в высокие стены с зарешеченными окнами и фонарями в кованых оправах.

И вот уже я иду, не зная, что за поворотом, а там обнаруживается маленькая площадь с сувенирными лавочками, веселая от множества витринок, густо заставленных завлекательными мелочами; с кафешками и вынесенными из них столиками; с массой цветов в горшках, закрепленных прямо на стенах домов, с окнами и балкончиками, утопающими в зелени, с пальмами в кадках возле дверей, обрамленных каменной резьбой, с гербами, львами и всякими украшательствами. Людей почти нет. Несколько прохожих да пузатый дядька в белом переднике и колпаке застыл, скрестив руки, в дверях кондитерской, а у одной из витрин что-то обсуждают две юные особы, одна покачивает коляску с ребенком. Эта витрина полна щитами, мечами, ножами, золотыми тарелками с чеканным узором, с обязательным Дон Кихотом и Санчо Панса в глубине магазина и рыцарем у входа, а точнее, одними латами, без рыцаря.

И я догадываюсь: это же Толедо! Здесь издревле трудились прославленные оружейники. В магазинчике и сейчас сидит мастер-чеканщик, демонстрирует публике мастерство. Но я не смотрю на его кропотливую работу, не захожу в кондитерскую, не останавливаюсь у витрин с веерами, керамикой, альбомами, я углубляюсь все дальше и дальше, в лабиринт улочек, в просвете которых толчея черепичных крыш или затейливая колокольня. Думаю о встрече с единственным мужчиной, иду без цели, куда ноги вынесут, пока не оказываюсь на площадке и вижу панораму: река Тахо, холмы, зеленовато-голубые дали, а в необъятном небе, среди разорванных облаков – белокурый ангел в развевающейся желтовато-розовой тунике…

Переживания мои настолько реальны, что я пугаюсь: однажды, углубившись в паутину улочек, я могу заблудиться и не найти дорогу назад. А может, не надо этому сопротивляться?

Пал Палыча, честно говоря, мне и вспоминать неохота. Не моя вина, что не смогла отплатить ему добром, и сейчас подозреваю во всех смертных грехах. А история вышла такая. Повадился он ходить в гости. Первый раз меня это позабавило. Пришел с цветами, конфетами, бутылкой вина. Мы провели вечер за разговорами и даже танцевали под «Рио-Риту». Но он зачастил с визитами, стал являться с бутылкой коньяка, которую сам и выпивал, потому что я крепких напитков не употребляю. Конечно же, он ни о чем романтическом со мной не мечтал, не идиот же он. Просто его собственный дом с сумасшедшей женой ему сильно обрыд, вот он и искал прибежища. Естественно, мое общество было ему приятно, хотя следовало для этой цели найти старушку и у нее отсиживаться вечерами. В общем, я сплоховала, затянув эти посещения.

Кончилось все странно и неожиданно. Он сидел с бутылкой и о чем-то говорил, а я стояла к нему спиной и смотрела в окно. Сначала думала о своем и вдруг поняла, что пою: «Не покидай меня, весна, грозой и холодом минутным меня напрасно не дразни…» А пела я, чтобы заглушить его, своими разглагольствованиями он мешал мне думать. Я обернулась, Пал Палыч ошалело смотрел на меня. Наверное, я давно громко пела. Тут же я вышла в кухню, и прошло прилично времени, пока наконец-то хлопнула входная дверь. Он ушел. И все. Мог он затаить на меня обиду?

6

Эта дурацкая и прискорбная история случилась в тот день, когда я впервые увидела дом с подворотней, под аркой которого меня пытались душить.

Накануне позвонила Лёлька и сказала, что едет с испанцами на экскурсию «Петербург Достоевского» и может взять меня. Автобус будет у гостиницы, совсем рядом с моим домом, только встать нужно очень рано, потому что днем испанцы улетают. И странная мысль у меня мелькнула: вдруг среди этих испанцев – мой, единственный, которого я искала в своих виртуальных прогулках по узким улочкам Толедо или Кордовы?

День, как специально, выдался серый, дождь то закрапает, то перестанет, «достоевский» день, тяжелый. Мы загрузились в микроавтобус: экскурсоводка, Лёлька-переводчица, я и пятеро испанцев. Двое мужчин, из которых песок сыпался, однако не лишенных испанской внимательной сдержанности и любезности, а также чувства меры. Две престарелые испанки походили на древних латимерий. Латимерии, одетые в широкие полупальто из дорогого меха, зрелище обворожительное. И была с ними девица в длинном черном пальто, на плечи накинут и свободно завязан на груди павловопосадский платок в розах. Лицо у нее было выразительное с резкими грубоватыми чертами, глаза – уголья, настоящая Кармен, так ее и звали, только мы привыкли ставить ударение на последнем слоге, у испанцев ударный слог – первый. Все испанцы были из Барселоны, связаны каким-то родством, а один из мужчин, дон Мигель, преподавал в университете русскую литературу и говорил по-русски, но плохо.

Мы заехали на Гороховую к дому Рогожина, а на Сенной высадились и пошли к станции метро. Экскурсоводка возвестила, что здесь в давние времена стояла церковь, а перед церковью стоял на коленях Раскольников после убийства старухи-процентщицы. Отсюда и начался его тяжкий путь раскаяния. И наш пеший путь по местам героев «Преступления и наказания» тоже начался отсюда.

У дома убиенной Раскольниковым Алены Ивановны – и надо же такому случиться! – увидели скорую, а подошли как раз в тот момент, когда на носилках вытаскивали старушку. Пока ее загружали в машину, испанцы со скорбными лицами тихонько переговаривались по-своему, а я не удержалась и хихикнула, и Кармен подавилась смешком и закашлялась, прикрывая рот платком с розами. Старухи и Лёлька на нас строго глянули, скорая отчалила, и одна из латимерий заговорщицки нам с Кармен улыбнулась. От дома старухи до дома Раскольникова испанцы под бдительным руководством экскурсоводки считали шаги, их должно было оказаться семьсот тридцать, столько насчитал сам Родион Раскольников, не раз следуя этой дорогой. Однако что-то у наших не сходилось, и они спорили и волновались.

Дом Раскольникова с памятной доской и металлическим рельефным портретом писателя был угловым. Экскурсоводка вывела нас на самый перекресток, чтобы показать удивительную особенность этого места.

– Оглянитесь вокруг! Взгляд упирается в дома, и создается впечатление, что этот перекресток никуда не ведет, словно подчеркивает безвыходность положения героя романа, – сказала она, а Лёлька повторила по-испански.

Все стали растерянно озираться, и я посмотрела – точно! У меня даже голова на миг закружилась. А экскурсоводка показала подвальное окно дворницкой, где Раскольников нашел топор.

Все здешние дворы закрыты кодовыми замками, потому что жителей одолевают туристы. Но экскурсоводка знала код, открыла калитку в воротах и завела нас под арку подворотни. Двор был вычищен и вылизан, превращен в питерский образцово-показательный или обычный европейский дворик с дорожками, выложенными плитками, огороженными газончиками с подстриженными кустиками, скамеечкой и фонариками, словно кто-то специально и старательно стремился уничтожить атмосферу романа. И лестница в подъезде была по нашим меркам образцово-показательная: побеленные потолки и выкрашенные грязно-зеленой масляной краской стены. Что ж, все правильно. Одно дело прийти на экскурсию, чтобы ненадолго погрузиться в «достоевскую» атмосферу, а другое – жить в грязи и разрухе. Впрочем, кое-что из антуража не могло не сохраниться: архитектура лестниц с отсутствием площадок, с поэтажными языками коридоров, куда выходили двери квартир, а также звуки и запахи. На втором этаже стоял густой капустный дух, слышно было, как гремели крышки кастрюль и работал телевизор. На третьем этаже за дверями полным ходом шел безобразный скандал с матом. На четвертом – жарили рыбу.