Кое-что из этих мрачных поучений Виола пересказала Джону, который с негодованием выслушал ее.

В тихий осенний день они поехали вдвоем без шофера посмотреть дом в Эгхэме. Там осень казалась похожей на весну, как это бывает в ясные, сухие дни, когда дует легкий ветерок с моря.

Дом нашли, одобрили и тут же обсудили, как обставить его.

— Наш дом, — сказал Джон, целуя Виолу, когда усаживал ее в автомобиль. Он сел с другой стороны и улыбнулся, натягивая толстые перчатки шофера.

«Такой уверенный, ласковый и счастливый! — подумала Виола. — Так бесконечно близкий…»

Счастье придало новый блеск красоте Виолы, она это знала и радовалась этому.

Лели Карней как-то раз сказала ей:

— Милочка, ведь весь свет угадает правду и без формального оповещения: женщина после сорока может так похорошеть только от любви!

Дом их был готов как раз к тому времени, когда Джону надо было ехать в Фельвуд. Чип ехал с ним.

Виола получала ежедневно письма и телеграммы от Джона Почта в эту деревушку доставлялась только раз в день, и у Виолы вошло в обыкновение ходить пешком в ближайший городок и получать свою вечернюю почту.

Однажды письма не оказалось. Она пришла напрасно.

Медленно направилась домой. Путь был не близкий, и она очень устала. Присела отдохнуть в березовой роще у дороги. Деревья стояли обнаженные. Мертвые листья ковром устилали землю.

Виола сидела и думала о том, как сильно, должно быть, срослась ее жизнь с жизнью Джона, если такой пустяк, как одна пропущенная почта, может на время омрачить ее счастье. С глубокой нежностью думала она о Джоне, о его стремительной жадности к жизни, к ее успехам, о живости его натуры. Да, таким она хочет его видеть. Ради того, чтобы поддержать в нем это «горение», она стала для него тем, чем была.

Вот скоро он приедет. Позовет поспешно: «Виола!» Вбежит, горячо расцелует, по-мальчишески крепко обнимет, а там вечер у камина и любовь, как пламя, и ее рука в его руке. Потом — долгие часы тишины, когда она будет прислушиваться к его ровному дыханию во сне и каждое его движение будет для нее как ласка.

Боже, какой малостью она пожертвовала и как много получила!

Мартин возился в саду, когда она пришла.

— Скучный сегодня день, мэм, — заметил он, поднимая глаза.

Да, скучный был день. И коттедж казался пустым и заброшенным.

«Через три дня Джон будет здесь», — утешала себя Виола. Она даже уже обдумала меню обеда: все — любимые блюда Джона.

Но время двигалось так медленно. Джон аккуратно посылал ей отчеты своих речей: их записывал Чип, который придумал какую-то свою собственную стенографию. Виола читала и страстно желала, чтобы Джон завоевал Фельвуд.

В ночь накануне выборов она не могла уснуть и весь день торчала у окна, ожидая телеграфиста.

Джон обещал выехать в ту же минуту, как все закончится. Письма его были коротки и говорили только о выборах. Чип телеграфировал аккуратно, но из его телеграмм трудно было уяснить себе истинное положение дел.

Этот день был еще «скучнее»: один из тех дней, когда в легком тумане каждый звук как-то особенно четок. Виола больше не могла выносить неизвестности: приказала подать автомобиль, решив вдруг ехать в Фельвуд проселочной дорогой.

Было уже темно, когда она приехала туда. Она отпустила шофера, рассчитывая вернуться домой с Джоном, и пошла по кишевшим народом улицам местечка.

Решилась спросить у двух-трех человек, какой кандидат всего популярнее и когда услышала в ответ «Теннент», сердце ее забилось от радости.

Она опустила вуаль и смешалась с толпой, переходила с места на место, прислушивалась к разговорам, ловила отрывки фраз. Какой-то непонятный инстинкт удерживал ее от того, чтобы разыскать Джона.

Внезапно люди сбились в кучу, Виолу притиснули к какому-то забору, на миг поднялся гул и смех, потом наступила мертвая тишина, в которой был ясно слышен голос человека, объявлявшего результат баллотировки.

Джон избран, избран тремястами голосов!

Вокруг выли, свистели, кричали «ура», а Виола не могла двинуться с места. Прошла еще минута — и она услышала голос Джона. Впереди кто-то отодвинулся, и она увидела лицо Джона, а за ним — Чипа, Туанету, Маркса.

В конце концов, ей удалось протолкаться. Она добралась до гаража и поехала домой.

Когда Виола рассказала Джону, что была в Фельвуде, он заметил:

— Господи, если бы я знал это! Ты — там! Я, вероятно, это чувствовал. Потому что перед тем, как начать речь, я почему-то подумал о тебе.

— Милый!..

Джон прибавил рассеянно:

— Но, пожалуй, тебе не следовало показываться туда. Что, если бы тебя узнали?

Он прожил в коттедже недели две до того, как окончательно уехал в Лондон. Они вдвоем гуляли, болтали; казалось, что корнуэлльские дни вернулись опять.

Затем Джон умчался в Лондон, а Виола осталась скучать в одиночестве, скучать, несмотря на ежедневные письма от него.

В первый раз Джон устроил так, чтобы приехать к ленчу в субботу, потом — вечером. В конце концов он стал приезжать регулярно с шестичасовым и возвращался в Лондон в понедельник утром.

Райвингтон Мэннерс не забыл о нем и усердно снабжал его работой. Но вот подошел рождественский перерыв занятий.

Всю осень шли дожди. Они продолжались и теперь, несмотря на то, что обычный сезон их прошел.

Дождь (за исключением летнего, так хорошо описанного поэтами) мало благоприятствует романам. А дождь в глухой деревне — тем более.

Итак, день за днем шел дождь, и никто не приезжал. Собственно, некому было и приезжать, кроме Чипа и леди Карней. Только этим двоим людям было известно о местопребывании Виолы, для всех остальных она была просто «в отъезде».

Как-то Джон предложил Виоле поехать в город и побывать в театре. Они обедали у Карльтона.

За соседним столом оказались Кэролайн и Рендльшэм. К счастью, они пришли поздно и Джон не видел их. Кэролайн холодно посмотрела на него, сказала что-то Рендльшэму и затем пристально оглядела Виолу.

Мучительное чувство охватило Виолу. В нем не было ни возмущения, ни ревности, но была вся горечь того, и другого. И ужасная печаль.

Она любовница, да. Но она женщина того же круга, что и эта бесцеремонная особа.

Она взглянула на Джона, овладела собой, продолжала разговор. В зеркале напротив увидела себя, и страх исчез, сменился торжествующей уверенностью.

Джону и ей кивали, улыбались. Она решила, что поедет вместе с ним в театр: ведь она оделась для этого, приготовилась!

Она словно читала мысли окружающих. Больнее всего было то, что там были и люди, чьей дружбой и мнением она дорожила.

Но ведь у нее есть Джон! Что ей друзья? Какая дружба стоит внимания, если рассматривать ее с высот любви?

Они встали из-за стола, и Джон увидел Кэролайн. Он тотчас посмотрел на Виолу. Кэролайн усмехалась.

В автомобиле он сказал, обнимая рукою плечи Виолы:

— Ужасно жаль, родная… что так вышло там, в ресторане…

— Вот еще, пустяки какие! — слабо засмеялась Виола в ответ.

В театре Джон шепнул ей:

— Ты сегодня ослепительна! Как давно я не видел тебя в вечернем туалете. Ты ударяешь в голову, как вино, моя красавица!

Он казался еще больше обычного «ее собственным». Виола была вознаграждена за тяжелые полчаса, пережитые в коттедже, перед решением появиться вместе с Джоном в Лондоне.

А поездка домой вдвоем была сплошной радостью.

На другой день к ленчу приехал Чип.

— Видел вас вчера вечером. И решил, что вы не рассердитесь, если я теперь явлюсь с визитом.

Виола как-то съежилась внутренне в его присутствии. Ее тревожил вопрос, что чувствует Чип.

— Вы — наш первый гость, — сказала она ему.

Первый гость оказался на высоте положения: всем восторгался, даже садиком и деревней. Починил испорченную лампу.

Джон сиял от удовольствия. Просил Чипа погостить у них подольше. И в эти вечера они сидели у огня уже не вдвоем, а втроем.

В один из вечеров, когда Джон поздно задержался в городе, Виола спросила Чипа:

— Чип, дурно я поступила? Ведь это все — дело моих рук.

— А вы счастливы? Именно вы?

— Да, ужасно.

— Тогда, значит, все хорошо, как бы ни судили об этом другие, — сказал Чип твердо.

Вошел Джон, усталый, возбужденный. На будущей неделе партия посылает его в Йорк выступать от ее имени.

— Поживи до моего отъезда, — упрашивал он Чипа. Но Чип отговорился делами и уехал на другое утро.

Иногда Виола встречала Джона на станции. Дожидалась, пока в свете коптящейся лампочки, висевшей на стене, появлялась его фигура, его улыбающееся лицо. Потом они мчались вместе домой. И Джон принадлежал ей, только ей, пока назавтра, в половине десятого, мир не отнимал его снова.

Из Йорка он написал ей, что дал согласие на предложение объездить фабричные центры.

«Это все — вода на мою мельницу, — писал он, — Мэннерс ничего мне не обещал, но все время не оставляет меня без дела».

В письме Джона говорилось только о его деятельности.

Виола работала в саду, читала, ездила верхом, ожидала. Наконец, поехала в Лондон и прожила несколько дней в своем доме на Одли-стрит.

Побывал у нее Леопольд Маркс. Как всегда, остроумный, разнообразный, дружески внимательный.

Мэйнс встретился с ней как-то на Бонд-стрит и попросил разрешения прийти. Говорили, что Мэйнс помолвлен.

Виола неожиданно бежала обратно в деревню. Там она скучала, но зато действительность не врывалась в ее мечты.

После своего триумфального «рейса» Джон приехал прямо к Виоле. Она ждала его на вокзале и увидела раньше, чем он отыскал ее взглядом. Джон похудел и казался еще более юным.

В его поцелуях, в торопливых вопросах (ответа на которые он никогда не дожидался) была все та же пылкая влюбленность. За обедом он успел рассказать всю историю этих недель.