А утром веселый цинизм окончательно восторжествовал. Надо быть очень молодым и без памяти влюбленным, чтобы натощак, до завтрака, быть настроенным сентиментально.

Миссис Сэвернейк, сидевшая в постели в шелковом кимоно и читавшая письма, пока девушка наливала ей кофе, была совсем другое существо, чем та женщина, что вчера металась без сна, трепетала от стыда и радости, колебалась, мучилась сомнениями. Проснувшись, она вспомнила, правда, о Джоне, но небрежно отмахнулась от мысли о нем. И была довольна собой, довольна тем, что обычная ясность духа вернулась к ней.

— Боже, до чего мы бываем глупы! — пробормотала она, усмехаясь и принимаясь за чтение газет.

Лорд Мэйнс произнес прекрасную речь в Палате. Она приводилась пока в сокращенном виде. Мэйнс быстро выдвигался в политическом мире. Миссис Сэвернейк с удовольствием подумала о его настойчивом ухаживании за нею. Они и до сих пор оставались приятелями, и он приезжал к ней советоваться о своих делах.

Джон еще больше отодвинулся в ее мыслях на задний план. Завтракала она в обществе очаровательного иностранного дипломата. Сознание, что новая шляпа очень идет ей, привело миссис Сэвернейк в великолепное настроение. Разговор ее с дипломатом на его языке был более блестящим, чем всегда, она чувствовала себя в том «контакте» со всеми, который обеспечивает успех на всяком жизненном поприще.

После ленча миссис Сэвернейк отправилась по магазинам с леди Карней. Леди Карней было семьдесят лет, она была очень некрасива, устрашающе умна и красноречива и, вместе с тем, — милейшая из женщин. В ней не было ни тени вульгарности или мелочности, но в критике своей она подчас бывала беспощадна.

Обе дамы прошли по Бонд-стрит, заходя в магазины. Современные моды вызывали насмешливое неодобрение леди Карней.

— Огорчает тот факт, милая моя Виола, — говорила она своим скрипучим старческим голосом, — что нынешние женщины стремятся прежде всего к оригинальности костюма, но оригинальность эта весьма дурного тона. Одеваться выдержанно теперь считается неприличным. Вечерний туалет — и сапоги; деревенский сарафан — с шелковыми чулками и вышитыми туфельками! А это безобразное раскрашивание физиономии! Помню, Карней говаривал мне: «Слава Богу, Мари, что ты некрасива. Это такое освещающее зрелище! Смотришь на тебя и знаешь, что у тебя все — свое, не искусственное». Я никогда не знала наверно, хотел ли он, как рыцарь, выказать свою благодарность безобразной женщине, которая была его женой, — или он просто хотел сказать этим, что я бы выглядела еще безмерно некрасивее, если бы захотела помочь природе. Никогда не стоит особенно вдумываться в комплименты. Это рискованно. Можно открыть то, чего автор комплимента вовсе и не хотел сказать… Я очень рада, Виола, что вы не краситесь.

— Я бы боялась показаться вам на глаза! — сказала весело миссис Сэвернейк.

— Ну, однако, мне пора, — объявила через некоторое время старая дама чуточку ворчливо. — Я устала, мой друг. Если вы намерены ехать домой, я, с вашего разрешения, поеду с вами. Если же нет — возьму такси и отправлюсь домой.

— Поедем ко мне, — сказала миссис Сэвернейк.

Входя вслед за леди Карней в переднюю, она вспомнила, что Джон должен прийти в половине шестого. Было двадцать минут шестого.

Она уверила себя, что рада присутствию леди Карней.

Разговаривая с ней, все время прислушивалась, не раздастся ли звонок. Вот он прозвенел. Открылась и захлопнулась входная дверь. Через минуту Джон появился в гостиной. Леди Карней, по-видимому, в первый раз видела его. Он взял чашку из рук хозяйки и сел рядом с гостьей, в профиль к миссис Сэвернейк. Он едва взглянул на нее, здороваясь. И миссис Сэвернейк вдруг почувствовала испуг при мысли, что он сердится на нее.

Джон беседовал с леди Карней, а Виола смотрела на его четкий профиль и вспоминала вчерашние сомнения в серьезности его увлечения.

Леди Карней втянула ее в разговор. Джон тоже повернулся к ней и говорил легко и весело.

Пробило шесть. Да уйдет ли когда-нибудь леди Карней? Джон украдкой взглянул на часы на руке.

Наступило молчание. То молчание, которое бывает вызвано не истощением разговора, а тайным обменом мыслей между двумя из присутствующих. Такое молчание обыкновенно вызывает у третьего инстинктивное ощущение, что пора уходить.

Так было и на этот раз. Леди Карней встала.

Джон проводил ее к двери и со всеми необходимыми церемониями сдал на руки дворецкому.

Когда он закрывал дверь, миссис Сэвернейк уже знала, что он скажет ей.

Джон медленно подошел к ней.

— Хотите курить? — поспешно осведомилась хозяйка, вставая и разыскивая на столах золотую коробочку.

— Нет, благодарю. — Джон подошел еще ближе. — Взгляните на меня, — сказал он умоляюще.

Но она не в силах была поднять глаза — и сердилась на себя за эту «глупость».

— Милый мой Джон, — начала она тихо и вдруг заметила, что в первый раз назвала его по имени.

Он тоже заметил. Это слышалось по дрожанию голоса, когда он промолвил горячо и нежно:

— Вы должны посмотреть на меня — после этого… Виола!

Она подняла глаза и встретила его повелительный и вместе с тем умоляющий взгляд. Пыталась сохранить самообладание, унять трепет, который вызвал в ней этот взгляд. Инстинктивно сделала рукой отстраняющий жест и сказала с искусственным смехом:

— Вы сегодня ужасно настойчивы. Вы удивляете меня, право… вы…

— Да нет же, ничуть вы не удивлены и отлично знаете это. Может быть, были удивлены вчера вечером… но сегодня, сейчас — вы уже все знаете.

— Вы приписываете мне слишком много сообразительности…

— О, нет!.. Посмейте сказать, будто вы не догадываетесь, что я хочу и должен сказать.

— Я заинтригована, право… — миссис Сэвернейк все еще пыталась придать легкий тон разговору, но ей это плохо удавалось. Странная радость, как прилив, подымалась, захлестывала сердце, угрожала затопить ее совсем.

— Вы просто боитесь услышать это, — сказал смело Джон. — И меня радует ваш страх. Он подает мне надежду. Я так опасался неудачи… А теперь я знаю, прочитал в ваших глазах, что и вы что-то чувствуете ко мне. Вы не можете этого отрицать. Во всяком случае, если и будете, — я… я не поверю вам!

Он вдруг схватил руки Виолы.

— Почувствуйте же, — сказал он, тяжело дыша, — как все во мне рвется к вам! Нет, не отворачивайтесь, не останавливайте меня…

Он наклонился к самому ее лицу:

— Разве вам вправду хочется, чтобы я замолчал?

Виола высвободила руки и, откинувшись на спинку дивана, посмотрела в лицо Джону.

— Да! — сказала она слабым голосом. — Может быть, вы сочтете, что это жестоко, но я… я хочу, чтобы вы перестали. О Господи, неужели вы не видите, что это совершенно немыслимо? Захотите понять — и поймете. Сейчас вам кажется, что я вам нужна, может быть, оттого, что получить меня — трудно или потому, что вы… сильно увлечены. Послушайте, я честно буду говорить с вами. Вчера вечером я была немного взволнована. Должно быть, я слишком… впечатлительна, хотя до вчера я никогда этого не замечала за собой. Этот чудный вечер… ваше настроение меня заразило… Но, приехав домой, я забыла обо всем. Может быть, это вас рассердит, но я должна вам сказать, что весь день до вашего визита я ни разу не вспомнила о вчерашнем. Джон, я бы хотела, чтобы мы были друзьями…

— Ах, дружба… слова и слова! — возразил он страстно. — Я выслушал вас, теперь извольте слушать меня! Вы говорите, что вас «вчера тронула красота минуты». Заметьте же себе: в такие минуты люди находят друг друга навсегда, такие минуты меняют жизнь. То, что вы ощутили как «красоту мгновения», был зов моей любви. Вы сами признались, что слышали его! Вы не можете, услышав, не ответить на него. И вы уже ответили, когда позволили мне прийти сегодня, когда — вот только что — смотрели на меня и не отнимали своих рук! Вы почему-то боитесь любви. Не знаю почему, — мне все равно. Я это сумею победить…

Он сделал движение, как будто ломая какую-то преграду.

— Виола, барьеры, которые вы воздвигаете между нами, за которыми пытаетесь укрыть свое истинное «я», — так ничтожны. Я не буду считаться с ними. Я вас люблю. И имею право требовать от вас честного ответа. Хотите ли вы, чтобы я любил вас?

Он подошел ближе. В словах звучало требование, глаза молили с отчаянием.

— Нет, — сказала едва слышно миссис Сэвернейк, глядя ему в глаза.

Джон изменился и отступил.

— Пожалуйста… пожалуйста, уйдите!

— Хорошо. Ухожу. Каким дураком, каким самонадеянным наглецом я вам должен был показаться! Простите меня…

Он отвернулся, шагнул к двери и вышел, не оглядываясь. В передней не было никого, и только на стук двери прибежал лакей и, пробормотав что-то, чего Джон не расслышал, направился к лестнице.

Джон вспомнил, что входя забыл отдать внизу палку и шляпу, и их у него отобрали уже на верхней площадке. Очевидно, за ними и собирался идти лакей.

— Спасибо, не надо, я сам возьму свои вещи, — сказал он спеша за лакеем. (Джону в эту минуту не хотелось ничьей, даже такой пустячной, помощи, ничьего присутствия.) — И сам закрою дверь внизу, не провожайте меня.

— Слушаю, сэр.

Джон поднялся по покрытым ковром ступеням быстро и бесшумно. Дверь гостиной все еще была открыта. Он невольно заглянул туда.

Миссис Сэвернейк сидела в прежней позе на диване. Но в эту минуту она вдруг упала головой на вытянутые на столе руки. У Джона сильно забилось сердце.

Триумф, бесконечное смирение, страсть и жажда утешения — все смешалось в том чувстве, с которым он увидел этот жест тоски.

Он вошел и остановился у двери. Миссис Сэвернейк не видела его. Она плакала.

Еще шаг, и он схватил ее в объятия.

— Если вы меня не любите, зачем вы плачете о том, что я ушел?