Теперь он уходит из ее жизни, теперь она накажет его за то, что он не любил ее так, как она желала. Но она уверяла себя, что не сожаление, не упреки совести волновали ее сейчас. Просто — воспоминание о той радости, что умерла и не вернется.

Джон надел шляпу, надвинув ее, как всегда, на лоб. «Какие глупые мелочи подмечает и любит иногда женщина в мужчине», — с досадой сказала себе Кэро. Шофер уже пускал в ход машину. Джон уселся впереди.

Посмотрит ли он вверх на ее окна?

Он посмотрел. Поднял вдруг голову, и Кэро показалось, будто его взгляд устремлен прямо в ее зрачки.

— Передайте, пожалуйста, привет Кэро, — донеслось до нее явственно, — и автомобиль двинулся. Исчез из виду.

Кэро снова лежала на подушках, мрачно глядя перед собой.

Венеция проходила перед ней в видениях. Вот они с Джоном в солнечное утро. Смех, нежная интимность. Вот — они в компании других, непринужденные, беспечно-веселые. Вот — одни в гондоле плывут мимо наглухо запертых дворцов, закрывающих небо, и ни одна живая душа не видит их. Джон, устав грести, растянулся на скамейке, она проводит пальцами по его волосам… Но все это — отрицательное счастье. Ей надо больше, чем это. Полуребяческая, застенчивая ласковость Джона не искупала вины. А вина его была в том, что он не стал — и не станет настоящим влюбленным.

— Он мне надоел, — сказала вслух Кэролайн, — и сказала правду. И тут же прибавила, чтобы заглушить минутное недовольство собой: — Я освобождаю его столько же ради него самого, сколько ради себя.

Глава VIII

Мчась в Броксборо, навстречу резкому ветру, под бледно-голубым зимним небом, Джон чувствовал себя ужасно счастливым и освобожденным от всех неприятностей и забот.

Кэро была сегодня так мила с ним, лорд Кэрлью так ласково ободрял его. А впереди — открытая дорога к будущему, о котором он мечтал.

В Эндовере он нашел Чипа и Туанету, закусывающих в «Лебеде».

Туанета, похожая на миниатюрную французскую маркизу, переодетую эскимосом, увидев его, вскочила и закричала:

— Джон! Джон! Мы здесь! Скорее! Этот тушеный кролик — просто объяденье, не так ли, Чип, миленький?

Джон вошел и уселся, придвинув стул ближе к пылающему огню. Он тоже нашел, что кролик — «объяденье»; похвалил новое пальто Туанеты.

— Я говорила Чипу, что оно должно иметь «богатый вид», — объяснила серьезно Туанета. — Это — ради выборов. Мы все должны выглядеть хорошо, Джон, это ужасно важно! Я заставила Чипа купить себе новую шляпу, знаете, такую мягкую и с перышком сойки, воткнутым за ленту.

— Это, должно быть, нечто умопомрачительное, — заметил Джон с приличной случаю серьезностью. — Чип, ты, вероятно, выглядишь в ней божественно!

Чип сказал ворчливо:

— Это какая-то идиотская плюшевая штука, цвета морской травы приблизительно. Ничуть не буду удивлен, если распугаю всех избирателей!

— Не верьте ему, он в ней очень хорош, — вступилась с негодованием Туанета. — Чип, как ты можешь так… так хитрить?! Ведь когда примерял, сам сказал «отлично» — и был так доволен, так доволен! Ты отлично знаешь, что это правда!

Чип, отмалчиваясь, налег на сыр. Туанета, бросив ему еще один взгляд упрека, снова повернулась к Джону:

— Я купила у Хэтчерда биографию разных политических деятелей: Питта, и Мельбурна, и Диззи. Я о всех них слышала, конечно, но решила, что теперь должна вникнуть в политику, раз мне предстоит принимать в ней участие.

— Это добросовестно с вашей стороны! — похвалил Джон.

Она слегка пожала ему руку.

— О, Джон, я так хочу, чтобы вы добились успеха! А кто такие ваши враги?

— То есть другие кандидаты? Их два, — сказал, невольно расхохотавшись, Джон.

— Я их возненавижу, — заявила с убеждением Туанета; затем она взяла на руки гревшегося у камина котенка, подобранного где-то в дороге, и понесла его к автомобилю. Мужчины пошли за ней.

— Да она уже совсем большая, честное слово! — изумился Джон, словно в первый раз увидел ее.

— Порядком выросла, — с гордостью согласился Чип. — Через год или около того она вернется домой совсем, да будет тебе известно!

Туанета, прижимая котенка к щеке, нежно разговаривала с ним. Джон, занятый мыслью о предстоящем состязании, рассматривал ее несколько рассеянно, но все же отметил про себя, какая она рослая для своих пятнадцати лет, и вместе с тем по-детски стройная и тонкая. У нее был тот цвет лица, который иногда встречается в соединении с темными волосами и глазами, — чудесный оттенок бледного коралла.

Если Чип был некрасив, то о сестре этого никак нельзя было сказать. Но в характере у них было много общего. Оба отличались большой внутренней скромностью.

За исключением нового автомобильного пальто, которое Чип купил ей сегодня утром, да такой же коричневой кожаной, обшитой мехом, шапочки (которую она собиралась украсить розеткой цветов Джона), на Туанете было все «казенное». Монастырское форменное платьице из синей саржи. Волосы заплетены в косу. Она выглядела удивительно опрятной, свежей и милой. Все в ней было так четко и изящно, словно ее всю, от узеньких ножек до темных дуг бровей, вырезали превосходными острыми ножницами, не сделав ни одного промаха.

Она простилась с котенком поцелуем, и Чип, подсадив ее в автомобиль, сел с другой стороны. Джон подошел к дверцам, чтобы проститься с Туанетой.

— Как все это чудесно и весело, правда? — спросила она, хватая его за рукав. — То, что мы здесь с вами, и что впереди — борьба и… и что такая славная погода! Посмотрите, какое сегодня голубое небо! А изгороди — все в серебре, и на этом серебре ягоды, как кровь! Ах, Джон, ну разве не великолепно — жить и что-то делать?

— Еще бы! — откликнулся он, отходя, чтобы не мешать Чипу пустить в ход автомобиль.

Он поехал вслед за ними. Дорога блестела, как полированный металл, ни пылинки не поднималось из-под колес. Впереди золотилась на солнце меховая шапочка Туанеты.

Джон думал о последних словах девочки, выражавших не только ее, но и его настроение. Острое ощущение жизни, радостное возбуждение еще усиливались в нем по мере того, как день угасал. Солнечный свет сменился прозрачной синевой ранних сумерек, небо стало как будто чище и глубже и кое-где засветились на нем звезды. Узенький серп месяца, похожий на серебряный вопросительный знак, показался среди сапфировых облаков.

В окнах коттеджей зажигались огни. По дороге скользили, как тени, одинокие фигуры мужчин, возвращающихся после трудового дня. Раскрывались двери, пропуская струю света, и захлопывались за вошедшими, как бы торопливо отгораживаясь от холодного одиночества дорог.

Вот в долине у ног Джона показалось Броксборо. Автомобиль понесся быстрее. Красный фонарь Чипа мелькал, как блуждающий огонек, плясал как бы в упоении победы.

— Вот мы и приехали! — прокричал Чип. — Озябла, Туанета?

Нет, Туанета, по-видимому, не озябла. Она спустилась вниз к чаю такая сияющая, словно деревенский трактир был самым роскошным отелем в мире, а выборы — самым веселым праздником, какой можно придумать.

После чая явился агент их партии, Уайльдной, одетый кое-как, говорливый, язвительно-остроумный; очень полезный человек. Карманы у него были битком набиты газетами, за каждым ухом торчало по «вечному перу». Он изложил Джону план кампании, разработанный до мелочей.

Мужчины отправились в помещение комитета, где некогда был женский клуб. Там было неуютно. Дымившая печка плохо обогревала комнату. Уайльдной представил гостям своих помощников — шепелявого юнца и спортсмена, похожего на фермера и оказавшегося в действительности местным викарием.

Комната клуба завалена газетами, бумагами, плакатами. Викарий вгляделся в Джона и сказал, пожимая ему руку:

— Здорово, товарищ депутат!

— Чип, да это — Корнли! — воскликнул Джон, узнав его, и все трое стали вспоминать крокетный матч, на котором встретились десять лет назад и где Джон получил свое прозвище.

— Я так и знал, что это — вы, — гремел Корнли своим добродушным басом, — сразу догадался. Надеюсь, что смогу быть полезным, Теннент.

— Еще бы, еще бы, — вмешался агент. — Человека более подходящего для этого дела трудно найти!

Джон расспрашивал Корнли, каковы шансы его конкурентов, пользуются ли они популярностью.

— Видите ли, Дерэм — уроженец Броксборо. Это, конечно, дает ему большое преимущество. А насчет шансов Мэйнса вы, верно, осведомлены не хуже меня.

— Только насчет шансов в Лондоне, — отвечал Джон. — А здесь, на месте, его влияние каково?

— О, это трудно сказать наперед, — промолвил беспечно Корнли. — Конечно, его родня живет здесь давно, это тоже кое-что значит. Тетки и кузины Мэйнса из кожи лезут, хлопоча за него. А кто из женщин будет помогать вам?

— Мисс Тревор, сестра Чипа, — отвечал Джон. — Так, значит, Мэйнс решил сражаться вовсю? Жаркая же будет у меня работа! А интересно, кто агитирует за Мэйнса, есть кто-нибудь мне знакомый?

— Да вот Кейс, его кузен. Он бывал здесь у нас. И Винтоны. Вы, верно, встретитесь с кем-нибудь из них, их здесь целая куча. Их лагерь — аббатство.

После того, как Уайльдной надавал своим помощникам множество указаний и инструкций на завтрашний день, Чип, Джон и Корнли вышли вместе. Вокруг было тихо и темно. На дороге стоял чей-то автомобиль. Шофер, согнувшись, возился у колеса.

— Знакомое что-то, — заметил Корнли. — Это как будто одна из машин аббатства. Они все типа Дэмлеровских «Ландо».

Шофер, услышав его голос, поднял глаза и прикоснулся к шляпе.

— Хэлло, Франк! Что, поломка?..

— Шина лопнула, сэр. А у меня нет запасной.

В эту минуту раздался противный вой одного из этих новомодных рожков, способных вогнать в раннюю могилу ни в чем не повинного прохожего.