Кэтрин Коултер - Нескромное предложение

— Если немедленно не оставишь меня в покое, я закричу!

— Ну разумеется, ты не сделаешь ничего подобного, кошечка моя! Ты и сама знаешь, что принадлежишь мне, только мне одному, и твое предназначение — быть моей любимой игрушкой. Я стану ласкать тебя, гладить, где и когда захочу, и под моей рукой ты будешь лишь потягиваться и мурлыкать от удовольствия.

В этот час в портретной галерее стояли ранние сумерки — тусклые лучи умирающего зимнего солнца почти не проникали в высокие окна.

— Да, — кивнул он с улыбкой, медленно направляясь к ней и властно протягивая изящную белую руку, на указательном пальце которой поблескивал огромный изумруд. — Поверь, Сабрина, тебе понравится все, что мне придет в голову сделать с тобой. Я с самого начала знал, что тебе не терпится меня заполучить, но пришлось дождаться свадьбы с Элизабет. Надеюсь, ты понимаешь, это было необходимо. Но, слава Богу, все позади, и я здесь. Теперь мы можем быть вместе.

Сабрина с зачарованным ужасом наблюдала за его хищно скрюченными, как когти зверя, пальцами. Представив, как они впиваются в ее плоть, девушка вздрогнула и стала пятиться, пока угол огромной позолоченной рамы не впился ей в спину.

Внезапно перед глазами взорвалась ослепительно белая вспышка, и портретная галерея померкла. Тревор куда-то исчез. Она осталась одна.

Очередной приступ кашля оказался так силен, что девушка, согнувшись, схватилась за грудь. Боль осталась даже после того, как она немного пришла в себя. Ощущение было такое, словно чьи-то огромные лапы обвили ее стальным обручем, вдавив и переломав ребра, и теперь острые концы впиваются в тело. Сабрину трясло как в лихорадке, но она все же ухитрилась взять себя в руки, выпрямиться и медленно обвести глазами унылый пейзаж. Повсюду однообразная слепящая снежная белизна. Куда же она забрела? И где находится?

Сабрина вспомнила, что Данте в своей «Божественной комедии» изображал последний, седьмой круг ада ледяной пустыней. В эту минуту она была готова полностью согласиться с прославленным поэтом. Теперь она знала, как выглядит преисподняя — бесцветный безжизненный холод. Вылетавшие изо рта клубочки пара, казалось, замерзали на лету.

Девушка зябко обхватила себя руками и обессиленно прислонилась к большому узловатому вязу, ощущая, как грубая кора царапает щеку. Что же, по крайней мере лицо еще не обморожено и не потеряло чувствительность. Как это чудесно — опереться на что-то твердое, надежное! Она наслаждалась минутным отдыхом и слабым подобием убежища, хотя ветер бесцеремонно играл полами ее плаща, а низко нависшие голые ветки с неприятным скрипом терлись друг о друга, угрожающе раскачиваясь, переплетаясь, потрескивая.

Сабрина подняла глаза. Снегопад еще только начался, но не пройдет и получаса, как буран всей силой обрушится на нее, и если к тому времени она не выберется из леса, то непременно замерзнет.

Девушка вынудила себя снова оглядеться. Кажется ей или снег в самом деле стал гуще?

Она неохотно оттолкнулась от дерева и решительно шагнула вперед, от души надеясь, что движется к югу. Ах, это ей возмездие за чрезмерную самоуверенность! Даже когда кобыла охромела, Сабрина легкомысленно посчитала, что сумеет найти дорогу из Эппингемского леса. Что ни говори, она восемнадцать лет живет в этих местах и прекрасно знает все здешние тропинки. Но теперь, когда все вехи покоятся под толстым белым покрывалом, Сабрина совершенно растерялась. Сумеет ли она сориентироваться, пока последние приметы не исчезли в снегу?

Терновый шип вонзился в красивый плащ из алого бархата, подарок дедушки на прошлое Рождество. Сабрина нагнулась, чтобы высвободить полу, и боль в груди вспыхнула с новой силой. Лающий кашель разрывал легкие, и по щекам девушки покатились ледяные слезы. Она смахнула их ладонью, и, когда зрение прояснилось, перед глазами вновь всплыло лицо Тревора с идеально вылепленными чертами. Красивое. Пожалуй, для мужчины даже чересчур красивое. Зеленые глаза под тяжелыми веками, опушенные длинными ресницами, чуть потемнели и сверкали торжеством. Недаром Элизабет все твердила, что хорошо бы дочерям унаследовать прекрасные глаза отца!

Тревор тайком последовал за ней в восточное крыло Монмут-Эбби, где располагалась фамильная портретная галерея. В хорошую погоду Сабрина любила там рисовать. В тот день она хотела скопировать портрет графини Изольды, жившей в шестнадцатом веке и, если верить семейным преданиям, удостоенной внимания самого Генриха VIII. Но при виде Тревора Сабрина мгновенно забыла обо всем.

С каким невозмутимым видом, заранее уверенный в победе, он объяснял тогда:

— Не противься мне, малышка Сабрина. Ты давно водила меня за нос, бесстыдно флиртовала, а я не отличаюсь особенным терпением. Но ты не успокоилась, пока не добилась своего. Кокетничала со мной, мучила, пока мне не захотелось сорвать с тебя покров притворной невинности, которым ты себя окутала. Наконец-то мое ожидание вознаграждено! Больше я не потерплю никаких игр! Я знаю, почему ты ускользнула в этот уединенный уголок! Твой план превосходен, что и говорить! Ну же, иди сюда, признайся, как сильно хочешь меня!

Сабрина вжалась спиной в раму прадедовского портрета. Дальше отступать некуда. Остается уговорить его, воззвать к рассудку.

— Ты ошибаешься, Тревор. Очнись! Я твоя свояченица. Ты только что женился на Элизабет. Она твоя жена, а я никогда не питала к тебе ничего, кроме самых дружеских чувств. Поверь, я и не думала завлекать тебя. Между нами ничего не может быть. Я не лгу, не притворяюсь. Прошу, оставь меня в покое. Я пришла сюда лишь за тем, чтобы скопировать портрет.

Тревор молча улыбнулся. Только слепой не мог разглядеть в его глазах неутолимый жадный голод. Голод и кое-что еще. Решимость. Он не послушается доводов разума. Тревор из тех, кто слышит исключительно то, что хочет, и видит лишь то, что пожелает. Господи, куда подевались слуги? Обычно от них прохода нет, а тут все словно сквозь землю провалились. И Сабрина, не видя иного выхода, наконец дала волю презрению, которое испытывала к этому человеку.

— Да очнись же, Тревор! Твоя жена без ума от тебя. Дедушка тебе доверяет. Только я с самого начала раскусила тебя, но сейчас и это не важно.

Тревор задумчиво склонил голову набок и рассмеялся. Лицо на миг исказилось похотью.

— Ты прелестна в этом темно-сером платье! Сначала мне показалось, что оно слишком тебя бледнит, но это не так. Все дело в твоих великолепных огненных волосах. В них словно играют алые блики. Никогда не видел такой красоты, Сабрина. Стоит тебе тряхнуть головой, и эта роскошная копна рассыплется по плечам. Ты часто так делала, когда была уверена, что я на тебя смотрю. Они притягивают к себе, как смертный грех. Такое же непреодолимое искушение.

Хотя Тревор отнюдь не мог считаться великаном, все же был куда выше и сильнее Сабрины. Что ей делать?

Не помня себя от бешенства, она погрозила ему кулаком.

— Немедленно прекрати, Тревор! Я ни в чем не виновата и, говоря по правде, давно тебя недолюбливаю. Жаль, что ты вообще появился в нашем доме. Увы, ты единственный прямой наследник по мужской линии, так что дедушка был вынужден признать тебя как своего внучатого племянника. А теперь оставь меня в покое и убирайся.

Она попыталась протиснуться мимо него, но Тревор не двинулся с места и лишь язвительно улыбнулся.

— О да, Сабрина, тут ты права, — вкрадчиво выдохнул он. Какой неприятно медоточивый голос и противно скользкая ухмылка! — Но все здесь станет моим, когда дряхлый пень наконец отдаст Богу свою чертову душонку! Осталось совсем немного! Скоро я буду тут полновластным хозяином и господином, как для Элизабет, так и для тебя. Мне доставит удовольствие слышать эти слова из твоих нежных уст, когда ты начнешь извиваться подо мной в порыве страсти. Плотью чувствовать теплое женское дыхание — что может быть приятнее! Ты ведь знаешь, я предпочел бы жениться на тебе, но, увы, этому не суждено было случиться. Граф навязал мне Элизабет. Все твердил, что раз она старше, то и должна по справедливости выйти замуж первой. Но я понял, что он просто не хотел отдать тебя мне. Зато теперь, поскольку ты еще здесь, мы сможем насладиться друг другом, пусть я так и не стал твоим мужем!

Он наклонился к ней, но Сабрина уперлась ладонями в его грудь и с силой оттолкнула.

— Вон отсюда, Тревор, иначе я закричу. Слуги пока еще подчиняются мне!

Тревор расхохотался. Его лицо было так близко, что девушка ощутила запах черепашьего супа, съеденного им за обедом.

— Вопи, пока не охрипнешь, Сабрина! Никто тебя не услышит, но ведь ты на это и рассчитываешь, не так ли, моя трепещущая голубка?

— Я не твоя голубка, ублюдок!

В ответ он легонько провел кончиками пальцев по щеке Сабрины. Кулак девушки врезался ему в живот, и как только Тревор скорчился, ей удалось вырваться. Но ненадолго. Его пальцы впились в ее руку, оставляя синяки. Разъяренный, Тревор, тяжело дыша, стал ее душить. Сабрина билась, вырывалась, царапалась, но не могла освободиться. Она теряла сознание, лицо ненавистного врага расплывалось перед глазами. Он неожиданно разжал руки, и Сабрина жадно втянула в себя воздух. Но губы Тревора впились в ее рот, а язык настойчиво толкался в сомкнутые губы, стараясь их раскрыть. Сабрина попыталась закричать, и его язык тут же проник глубоко, до самого горла. Сабрина подавилась и, пытаясь заглушить подступившую к горлу тошноту, сомкнула зубы. Тревор взвыл от боли и отшатнулся.

— Маленькая сучка! — завопил он и, не помня себя от ярости и боли, стукнул ее по лицу, раз, другой, третий, с такой силой, что девушка больно ударилась о стену и неловко взмахнула руками, чтобы сохранить равновесие.