— Как ты могла подумать такое?

— Ты так резко побледнел…

Она действительно была напугана тем, что произошло. Тяжело вздохнув, Эрик медленно погладил ее по щеке.

— Это совсем не то. Клянусь, всё уже позади…

— Но что это было?

Он мягко покачал головой.

— Прошу тебя, не нужно больше волноваться. — Он даже не мог благодарить ее за объятия, которые спасли его, потому что тем самым укрепил бы ее мнение в том, что ему действительно была нужна помощь. — Всё хорошо.

Она замерла, будто бы поняв, как ему невыносимо говорить об этом.

Осторожно скользнув рукой по его груди, не представляя, как это действует на него, Клэр дотронулась до ворота его рубашки и, задумчиво глядя на его шею, тихо заговорила, комкая между пальцами мягкий лён.

— Знаешь, в детстве, когда я однажды заболела, очень сильно болела, так что неделю не могла встать с постели, Руперт, мой брат, как-то утром проник в мою комнату. Оказалось, что он принес мне горстку свежей клубники. Тогда все стремились помочь мне, чтобы я поскорее поправилась. Руперту было всего три годика, но он тоже волновался. В тот день он посмотрел на меня красивыми зелеными глазами и сказал, что если я съем всю клубнику, которую он принёс, мне обязательно станет лучше. Я едва мола двигаться, мне было трудно глотать, я вообще ничего не могла есть. Но я съела все пять ягод клубники, которые он протягивал мне. Я как сегодня помню их. Всего пять, но они были такими сочными и сладкими. Я съела все до последнего. — Клэр заглянула ему в глаза и тихо добавила: — И всё действительно прошло.

Эрик слушал ее с благоговением. Потому что даже сейчас она делилась с ним самыми своими сокровенными воспоминаниями, не представляя, что это значит для него.

— Твой брат любит клубнику?

Она медленно кивнула.

— Не то, чтобы очень, а вот я…

— С тех пор ты полюбила клубнику, — изумленно договорил Эрик, почти как вечность назад, когда заканчивал за нее фразы, угадывая ее мысли.

Что ей понравилось. Продолжало нравиться. Клэр снова кивнула. Мягко, почти одобряюще.

— В тот год, когда сезон клубники закончился, папа велел нашему повару варить из них джемы, чтобы я могла есть их даже зимой.

Он не смог не уловить грусть, перемешанную с болью, когда она заговорила об отце.

— Сейчас конец мая, конец сезона цветения ландышей и начало сезона клубники.

Клэр вновь нахмурился, взгляд стал вопросительным.

— Сегодня… скажи, ты сегодня ел клубничный джем?

Эрик удивленно замер, убрав от ее лица свою руку. Замерла и ее рука на его шее.

— Что?

Взгляд ее стал острее.

— Клубника… от тебя пахло клубникой, когда ты поймал меня у дерева.

О Господи, она заметила, чем он пах? Эрик даже не думал, что такое возможно.

— Да, пробовал, — как в тумане пробормотал он, не в силах утаить от нее эту правду.

На милом лице застыло недоумение.

— Почему? Ты ведь не любишь сладкое.

Невероятно, но она запомнила даже это. Запомнила и пожелала воскресить воспоминания почти так же, как сегодня днем, когда вытащила листок из его волос. Она даже не представляла, как это было важно для него. И чтобы хоть как-то дать ей это понять, он ответил так же честно, как в день прогулки.

— Не люблю, но я хотел знать, какой вкус у твоей любимой клубники.

Глаза ее потрясенно расширились, будто бы она не ждала от него такой честности, а потом быстро опустила голову, пряча от него свой взгляд.

— И тебе… тебе понравилось?

Эрик вдруг заметил, как порозовели ее щеки, а потом ошеломленно догадался, что это румянец. От волнения. Это стало очевидно еще и потому, как быстро она убрала от его шеи свою руку. Но Эрик не хотел терять чувство ее прикосновения, поэтому тут же схватил ее руку. И когда она вновь посмотрела на него, он тихо заговорил:

— Не поверишь, но очень понравилось.

Глаза ее мерцали, будоража и околдовывая.

— На самом деле?

Эрик подумал о том, что мог бы поцеловать ее сейчас. Мог бы коснуться ее губ и ощутить еще раз их вкус, их сладость. Их неповторимое тепло… Если бы это было возможно.

— В детстве, когда я много учился и до вечера пропадал в комнате для занятий, Алан и Дилан прибегали ко мне и приносили с собой теплый, густой бельгийский шоколад, который часто привозил отец. Они говорили, что это полезно и улучшит мою работоспособность, чтобы я больше запоминал.

— Ты любил теплый шоколад? — изумленно спросила Клэр.

Только сейчас Эрик вспомнил, что и она любит шоколад.

— Твой шоколад разбавляется молоком, а мой не был таким жидким и быстро затвердевал, когда начинал остывать. Такой способ выжимки масла какао из тёртого какао запатентовал четыре года назад в 1828 году голландец Конрад ванн Гутен. Мои братья обожали этот вид шоколада и регулярно снабжали меня этим лакомством целых два года, но потом…

— Что произошло?

— Я наелся шоколада так много, что он перестал мне нравится. Мне становилось плохо уже от одного его запаха, с тех пор я не могу есть сладкое.

Она так пристально смотрела на него, словно стремилась добраться до всех его тайн. А потом к его удивлению сжала его руку, которой он держал ее, и… Эрик не мог поверить своим глазам, но ее восхитительные губы раздвинулись в такой манящей и ласковой улыбке, что у него чуть не остановилось сердце.

Господи, она улыбалась ему! Впервые за долгое время улыбнулась так, как не должна была улыбаться никогда. Улыбнулась так, что его сердце разбилось во второй раз.

— Зато шоколад помог тебе запомнить всевозможные даты и события. Удивительно, как при твоей нелюбви к сладкому, ты всё же попробовал клубничный джем.

Удивительно, что всё это не снится ему сейчас. Выпустив ее руку, Эрик как зачарованный коснулся пальцами ее губ, чувствуя крупную дрожь во всем теле.

— Ты… твоя улыбка! Никогда не видел ничего прекраснее. — Она замерла, а улыбка сбежала с милого лица. Эрик испытал настоящую боль от того, что так быстро развеял внезапно появившееся в его жизни чудо. Опустив руку, он покачал головой. — Прости…

Господи, что он делает! Что он творит! Еще немного и он окончательно потеряет голову. Прежде ему удавалось контролировать себя, но теперь когда даже прошлое не могло уже остудить его, Эрик был в полном отчаянии, потому что знал, что не может притязать на нее, не имеет права даже поцеловать ее. Черт бы побрал всё на свете, но он вёз ее в Шотландию, и единственная причина, по которой он мог бы дать ей развод — не консумировать брак.

Вот о чем он должен был помнить всякий раз, когда смотрел на Клэр. И всё же, даже его великая сила воли была неспособна бороться с силой притяжения к ней.

Отпустив ее, Эрик отвернулся, продолжая дрожать. Продолжая желать ее даже тогда, когда желание чуть не сгубило его. Проведя рукой по своим волосам, он рассеянно огляделся и внезапно увидел на столе книгу, которую заметил еще в ту ночь, когда принес ей воды. Нахмурившись, он потянулся к ней и взял…

— Биография Сальери?

Он удивленно посмотрел на Клэр, которая вдруг напряглась и пристально посмотрела на книгу.

— Да, я… я взяла ее в дорогу, чтобы читать.

Было в ее голосе нечто такое, что насторожило его.

— Сальери, который был учителем твоего любимого Бетховена и к которому стремился попасть любой начинающий композитор?

Глаза ее, эти восхитительные темно-золотистые глаза расширились от удивления почти так же, как и в тот день во время танца, когда он признался, что читал о Бетховене.

— Ты читал не только о Бетховене, верно? — спросила она, быстро взглянув на книгу.

Эрик вдруг замер, осознав одну важную вещь: после свадьбы они никогда больше не говорили о ее любимом Бетховене и тем более о музыке. И она больше не играла на пианино. Ни для кого. Это могло вновь заставить его ощутить чувство вины. Если бы не появилось другое желание: желание вернуть ей музыку. Эрик прочитал гораздо больше, но ничего не сказал Клэр, потому что в ней было какое-то странное напряжение, которое он не мог понять.

— Да, — медленно кивнул он.

Клэр протянула руку. К своей книге.

— Можно?

Эрик нахмурился, но вручил ей книгу.

— Конечно.

И только когда она забрала свою книгу, он увидел, как напряжение отпускает ее. Странная перемена, которая прошла так же быстро, как и возникла.

Вздохнув еще раз, Эрик вновь отвернулся от нее и на этот раз уже решительно зашагал к двери.

— Уже поздно. Тебе нужно отдохнуть. Запри дверь и никому не открывай.

Он услышал позади легкие шаги, и когда перешагнул порог и обернулся, она стояла почти рядом, придерживая свободной рукой дверь. Такая же восхитительная, юная и ошеломляюще красивая с собранными волосами.

— Спасибо, — обронила она.

— За что? — изумился Эрик, сознавая, что это он должен упасть перед ней на колени и благодарить за всё то, что она сделала для него.

Клэр медленно подняла к нему сове невероятно красивое лицо.

— За то, что заплёл мои волосы.

Она сказала это так, будто он подарил ей все сокровища мира. Он был готов ради нее не только на это. Эрик кивнул, и как бы мучительно ни было уходить, он всё же прошептал:

— Я всегда помогу тебе. Что бы ни произошло. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — молвила она и, наконец, прикрыла дверь.

Застонав, Эрик привалился к двери и закрыл глаза, потрясенный тем, что произошло. Что продолжало происходить. Что он не мог остановить, но должен был сделать это во что бы то ни стало. Иначе погубит Клэр окончательно. А этого он точно не смог бы допустить.

После возвращения Эрик не допускал и мысли о том, что когда-нибудь вновь сможет ощутить это мучительное, почти парализующее чувство, от которого едва не ослеп в прошлый раз… А теперь, когда Клэр превратила его кошмары в чистое безумие, Эрик не представлял, как будет видеться с ней, как будет разговаривать с ней, не желая дотронуться, поцеловать ее… Как он мог перестать желать ее тогда, когда его тянуло к ней с такой сокрушительной силой?