Анита Берг - Неравный брак

— Хочешь вздремнуть? — В голосе Фрэн сквозило явное разочарование.

— Так, самую капельку. Непременно разбуди меня перед обедом. — Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. Фрэн порой словно угадывала самое сокровенное. Было такое чувство, что она знала про письмо.

Джейн положила руку на сумочку и принялась ее поглаживать, легонько, как любимую собаку. На губах заиграла счастливая улыбка. В сумочке находилось письмо, изрядно потрепанное от многократного прочтения. Еще пару лет назад ей не составило бы никакого труда ответить на подобного рода послание, но сейчас… В некотором смысле Джейн благодарила Бога, что в этот миг, пролетая над Атлантикой, она могла спокойно размышлять и ей никто не мешает. Джейн Рид должна была принять какое-то решение — не исключено, что оно тотчас перевернет всю ее и без того необычную жизнь. Перевернет в очередной раз.

Детство запомнилось шумным, с обилием самых разных звуков. По шоссе бесконечно мчались автомашины, в двух кварталах от дома грохотали поезда, с утра до позднего вечера игравшие на улице дети оглашали улицу криками, визгом, писком, ревом и спорами. За тонкой стеной постоянно бранились соседи. С равными интервалами звучала фабричная сирена, собирая рабочих на очередную смену.

Джейн спокойно спала в своей узкой-преузкой кроватке. Прикроватная тумбочка, небольшая книжная полка, детский столик и стул занимали все остальное пространство крошечной комнаты. Видавший виды коричнево-черный коврик лежал на линолеумном полу; некогда розово-голубой рисунок от постоянного мытья стерся, и само покрытие сделалось грязно-бежевым. Над кроваткой торчал газовый рожок. Стены комнаты были выкрашены клеевой краской; от времени краска высыхала и сыпалась, приходилось снова перекрашивать, — и с каждым годом стены делались все темнее и темнее. Некогда розовый цвет превратился в огненно-оранжевый. Зеленые занавески на окнах теперь совершенно не сочетались с цветом стен, равно как и голубой в складочку материал, которым была задернута ниша, используемая как шкаф для белья.

Джейн пробудилась с первым громогласным фабричным гудком. Через тонкую стену послышался истерический звон соседского будильника. Донеслась ругань, затем сосед швырнул часы на пол; а вот и постельные пружины заскрипели. Девочка представила, как мужчина, откинув с лица пряди жирных черных волос, напяливает свои огромные ботинки. Раздались тяжелые шаги, потом скрипнула оконная рама. Джейн зажмурилась, словно это могло помочь ей заглушить ненавистные звуки, которые она слышала каждый Божий день, кроме воскресенья. Только по воскресеньям не было слышно всех этих харкающих звуков, этих плевков, которые звучно шлепались на металлическую крышу сарая, как раз под соседским окном. Позднее в комнату к соседу приходила его мать с ковшиком кипяченой воды и смывала всю эту мокроту с крыши сарая. В воду она добавляла какое-то дезинфицирующее средство, запахом которого прямо-таки пропиталась комната Джейн. При виде одного только ковша к горлу Джейн подкатывался комок. Естественно, соседи считали ее чересчур гордой, но она никак не могла себя заставить вот так запросто остановиться и заговорить с ними.

Под комнатой Джейн располагалась кухня, и ей было слышно, как отец размешивает сахар в чашке. Удивительно уже одно то, что после вчерашнего скандала он не изменил своим привычкам и ложка его звонко ударялась о края кружки. Шарахнула дверь, по ступеням зазвучали тяжелые шаги. Дверь в комнату распахнулась, Джейн едва успела подумать: «Как было бы замечательно, если бы он хоть однажды догадался постучаться…» Отец поставил чашку на прикроватную тумбочку, невнятно хмыкнул. Джейн в его сторону даже не взглянула.

Разливая сладкий, апельсинового цвета чай, она хотела во что бы то ни стало позабыть вчерашнюю сцену; однако память цепко удерживала множество подробностей. Все произошло практически мгновенно, впрочем, ссоры и драки здесь всегда вспыхивали по самым пустяковым поводам, а зачастую и вовсе без повода, с удручающей регулярностью.

Они сидели за столом и ели пирожки с рыбой, поскольку была пятница.

— Я говорил с мастером, Джейн. Ты можешь приступать к работе уже со следующего месяца, — объявил отец.

— Что?

— Ты прекрасно слышала.

— Слышала, но ничего не поняла.

— Вот как?! Ну так я тебе объясню, — зловеще произнес отец. — Тебе уже четырнадцать лет. Пора бы заняться настоящим делом и помогать семье, как положено.

— Чарли, не говори глупостей! — поспешно вмешалась мать.

— И вовсе это не глупости! Четырнадцать лет — взрослая уже. Хватит учиться, могла бы, между прочим, и сама сообразить. А то, ишь — дожидается, когда ей отец об этом скажет.

— В четырнадцать из школы уходят те, у кого плохая успеваемость, и ты прекрасно это знаешь. Пусть Джейн учится в шестом классе, получит образование и потом сможет рассчитывать на хорошую работу. Наши нынешние расходы впоследствии будут с лихвой возмещены.

— В шестом классе! — протянул отец. — Интересно, кто же из нас двоих говорит глупости, я или ты, а?! — И он грозно посмотрел на жену.

— Но, папа, ведь школу можно оставить только в пятнадцать лет!

— Вот как?! А мне кажется, тебе бы не помешало бросить эту свою школу.

— Но мне осталось совсем немного! Если я уйду сейчас, то не получу никакого свидетельства, а значит, я столько лет проучилась зря.

— Я так всегда и считал. Но хватит без толку сотрясать воздух. Главное, что мне уже осточертело кормить тебя задарма, поняла? Я вкалываю как ломовая лошадь, гну спину с утра до вечера, тогда как ты сидишь на своей жирной заднице и ни черта путного не делаешь. Больше я не дам тебе ни единого пенни, так и заруби себе на носу.

— Подонок! — крикнула мать. — Так, значит, ты «гнешь спину с утра до вечера»?! Как бы не так! То-то я чувствую, ты замыслил что-то гнусное. Специально все это придумал, чтобы мне досадить, да?

— Прекрати болтать, дура. Я, по-моему, все внятно объяснил.

— Нет, ты не объяснил! — Мать тяжелым взглядом уставилась на отца. — Не объяснил! Ты, если уж на то пошло, вообще всегда был против ее учебы в школе! Всегда! А поскольку она хорошо учится, теперь ты хочешь ей все испортить. Неужели в тебе нет ни капли гордости?!

— Гордости, говоришь? — Отец презрительно сощурился. — Вырастил дармоедку на свою голову. Эта школа только голову ей всякой дрянью забивает. Ты посмотри на нее! Она же глядит на отца, как на кучу грязи, думает, что самая умная!

— Папа, но ведь это неправда…

— Ты завидуешь! — торжествующе оборвала мужа мать. — Завидуешь смертельной завистью, потому как перед твоей дочерью открываются такие возможности, о которых ты и мечтать не смел!

Джейн взглянула на отца. Она уже столько раз слышала его россказни: в свое время он получил возможность учиться в средней школе, но отец не позволил ему продолжать образование. Неужели именно этим все и объясняется? Джейн взглянула на морщинистое, некогда красивое лицо и как-то по-новому восприняла постоянную горькую усмешку на его губах. Злость немедленно улетучилась, уступив место жалости.

— Извини, папа. Я не думала…

— Заткнись, дура! Я понятия не имею, о чем это болтала тут твоя мать! Завидую… Да с какой стати мне тебе завидовать?! Я в поте лица зарабатываю свой хлеб и решил, что нечего тебе сидеть у меня на шее. И ничего более, все очень просто, как видишь. — Он улыбнулся, правда какой-то злобной улыбкой.

— Пьянчуга! — крикнула мать, не желая успокаиваться. — Отказываешь дочери в возможности учиться, чтобы оставалось больше денег на выпивку! Вот истинная причина, эгоист ты несчастный!

— Собственные деньги я буду тратить так, как мне заблагорассудится. И ни у кого советов не спрошу. А если ты наконец не заткнешься, Мэйв, то и тебе не видать моих денег, понятно?!

Родители, не сговариваясь, закурили и одновременно отставили стоявшие перед ними тарелки, словно освобождая место для поединка. Сверкая глазами, каждый из них гнул свое, пытаясь побольнее задеть другого. Джейн и не собиралась вмешиваться: родители все равно не обратили бы на дочь никакого внимания, главным было не дать противнику спуску, посильнее нанести удар.

Джейн уже привыкла к подобным перебранкам и потому спокойно собрала тарелки, вымыла их, аккуратно поставила на место, после чего выскользнула из кухни и поднялась к себе, в «райскую» свою комнатку.

«Да, сегодня пятница», — подумала она с некоторой горечью. Сколько она себя помнила, пятница всегда оказывалась особенным днем недели. Будучи совсем еще малюткой, по пятницам она принимала ванну. Медная ванночка позволяла мыться лишь в сидячем положении; сначала мать наполняла ее горячей водой, затем ставила на плиту две доверху налитые кастрюли. Только по пятницам маленькая Джейн могла нежиться в ванне и одновременно любоваться отблесками огня от плиты на мокрой коже. Мать намыливала ей волосы шампунем, затем поливала голову из ковшика: потоки воды заливали Джейн лицо, и девочка представляла, что сидит под собственным, только ей принадлежащим водопадом. По окончании процедуры ее поднимали из ванночки, заворачивали в теплое полотенце, после чего весь остаток дня Джейн позволялось ходить в теплой пижаме и слушать радиопередачи. По мере того как шли годы, ей перестали дозволять мыться перед плитой: в неуютном холоде кухни мытье сделалось занятием малоприятным.

Кроме того, один раз в месяц, по пятницам, Джейн через весь город отправлялась в гости к тетке, муж которой имел свой магазинчик. Она жила на холме, в доме с окнами «фонарем» и входной дверью из нержавеющей стали. Перед домом был разбит небольшой палисадник. Мать Джейн всегда мечтала именно о таком вот доме и таком вот палисаднике.