— Сумасшедший! — сказала Лера, когда он опустил ее перед семиэтажным кирпичным домом. — А если б кто увидел?

Кирилл хотел ответить ей, что увидевший лишь позавидовал бы ему, но не мог вымолвить ни слова: он задыхался. Лишь поднимаясь по лестнице на пятый этаж, он немножко отдышался.

Отперев дверь квартиры, Кирилл провел гостью по коридору — они оба тихо ступали на цыпочках.

— Не заденьте велосипед! — предупредил он шепотом.

В темноте он уверенно открыл еще одну дверь. В комнате, куда они вошли, было так светло, что можно было не зажигать света.

— Чистое белье в нижнем ящике шкафа. Во сколько вас будить?

— В половине восьмого... А разве вы?..

— Я пошел домой, — сказал он твердо. — Верните мой пиджак, и спокойной ночи! Вернее, доброго утра!..

За дверью он постоял минуту. Все было тихо. Он вырвал листок из записной книжки и, написав несколько слов, воткнул в замочную скважину.

На улице Кирилл постоял еще немного, раздумывая обо всем. Похоже, он свалял дурака, оставив ее одну. Но если бы он остался, это походило бы на западню... Нет, это не по нем!

А деваться все же некуда. Ближе всех жил Лешка, но кто знает, как он отнесся к похищению Леры с вечеринки?.. Был еще Гриша, но до него не близко... Нет, идти некуда и незачем!

Ноги сами вынесли Кирилла на Арбатскую площадь. Женщина в комбинезоне накладывала трафарет с вырезанным в нем отверстием на мостовую, другая проводила кистью, и, оставив на асфальте белый ромб, они передвигались дальше. Электромонтеры, стоя на подъемной площадке грузовика, чинили троллейбусные провода.

Пожалуй, лучше всего посидеть на лавочке в сквере.

С Москвы-реки донесся низкий, надтреснутый гудок парохода. Удивительно, как далеко разносятся звуки на рассвете! И спать совсем не хочется!..

Но не успел Кирилл додумать эту мысль до конца, как задремал и вдруг клюнул, едва не упав со скамейки.

— К черту! — сказал он вслух. — Надо прилечь.

Хорошо бы растянуться на скамейке, но может пройти милицейский патруль, объясняй тогда, что ты не пьян. Кирилл оглянулся. За скамейкой рос невысокий, но очень густой кустарник, выстриженный аккуратным прямоугольником. Если прикорнуть за кустами, с дорожки его не увидят.

Земля была теплой, в носу запершило от пыли. Казалось, он только закрыл глаза, как чей-то мокрый язык лизнул его в нос. Кирилл присел: черный бродячий пес стоял над ним. Отогнав собаку, он накрылся пиджаком с головой и заснул, как провалился.

2

А Лера долго еще не ложилась. Сняв туфли, она бесшумно ходила по комнате, разглядывая фотографии на стенах. Вот Кирилл на стартовой стойке в бассейне: руки отведены до отказа назад, ладони вывернуты вверх, взгляд устремлен вперед — классическая поза пловца на старте. А вот он еще подросток — пухлогубый, смешной. Правой рукой обнимает за плечи моложавую круглолицую женщину, а левой незаметно дергает за косичку девочку лет десяти, стоящую впереди. Наверное, его сестренка и мать. Славная семья! И сам он славный. Только чудак какой-то. Ну, куда он удрал из собственного дома?

Кирилл чем-то напоминал ей парней-одноклассников. Игорь Потехин, лучший гимнаст их школы и трубач ученического оркестра, тайком от своей матери учился готовить обеды: он решил жениться на Лере сразу после окончания учебы, забыв, правда, о «мелочи» — не спросил ее мнения на этот счет. Когда в вечерней тишине за садами слышались звуки грубы, то все слободские мальчишки знали: Игорь исполняет соло в ее честь. Второй Лерин друг, Петя Величко, начитанный, серьезный и скромный, еще в седьмом классе наколол большую синюю букву «Л» на руке. Сейчас Игорь в летном училище на Дальнем Востоке, мечтает прилететь за ней, когда получит офицерское звание. А Петя поступил в Горный институт в Сталино, все еще пишет ей, хотя, кажется, потерял надежду увлечь ее горным делом. Нет, она никуда не уедет из Москвы. И, уж конечно, не вернется в тихую Слободку под Харьковом.

Прошлой осенью, не выдержав экзамены на филологический факультет МГУ, Лера решила твердо: днем работать, вечерами готовиться в педагогический институт — туда, говорят, поступить легче.

Родная тетя, у которой девушка временно поселилась, не торопила племянницу с устройством на работу. Бездетная, жившая в собственном домике под Москвой с мужем старше ее почти на двадцать лет, она радовалась возможности быть хоть чем-нибудь полезной Лере. Она баловала племянницу чем только могла. «Успеешь еще наработаться, — любила приговаривать тетя. — Когда же и погулять, как не в молодости!»

Дядя, всю жизнь проработавший механиком на фабрике и лишь недавно вышедший на пенсию, смотрел на все иначе. Он считал, что нынешняя молодежь, испорченная всеобщим образованием, избаловалась. Разве это дело, что детей рабочих на сорок первом году советской власти надо заново приучать к труду? Нет, только труд, причем труд физический, лежит в основе всех основ. А может быть, ему не давало покоя еще и то обстоятельство, что комнатку на втором этаже, где поселилась Лера, до приезда племянницы супруги сдавали на лето временным жильцам.

В учреждениях, куда Лера заходила по объявлениям, требовались квалифицированные машинистки, секретарши со стажем. Идти на завод простой работницей ей не хотелось. Без всякой надежды на успех она зашла однажды сентябрьским днем в какой-то главк на шумной столичной улице. В отделе кадров девушке неожиданно предложили временную работу: только что ушла в декретный отпуск сотрудница технического архива. То, что работа была временной, вполне устраивало Леру: значит, она сможет уволиться, если ей здесь не понравится. Предложенный оклад показался высоким, она ведь никогда еще не зарабатывала самостоятельно.

Лифт с непрерывно ползущими по шахте кабинами доставил Леру на третий этаж, где помещались технический архив и библиотека главка. Большая комната, в которой остекленными перегородками был выгорожен кабинет заведующего, казалась полутемной: ряды полок, заставленных до самого потолка папками с чертежами, справочниками, технической литературой, почти не давали доступа дневному свету. У окна за ящиками картотеки сидела блондинка неопределенных лет, старший архивариус Мария Михайловна. Она скептически отнеслась к появлению юной и привлекательной сотрудницы. «Ну, милочка, долго ты у нас не задержишься!» — говорил ее понимающий взгляд. Тем не менее она старательно вводила новенькую в курс дела, внушая ей с первого дня безмерное уважение к своему начальнику и богу Егору Никитичу Егорычеву.

Заведующий архивом поначалу показался Лере старым, болезненным человеком, ей даже стало жаль его. Маленького роста, с впалой грудкой и вытянувшимся вперед, как это бывает у горбунов, востроносым лицом, с насупленными бровками и щелочкой по-стариковски плотно сжатого рта, отчего казалось, у него вовсе нет губ, он хранил в себе, однако, запасы неистощимой энергии. Она прорывалась в стремительной, летящей походке, в резких жестах рук, которыми он подкреплял свою речь.

Большую часть дня Егор Никитич проводил за громадным, «министерским», как он с гордостью подчеркивал, столом, вырезанным эллипсом с той стороны, где он сидел. Егор Никитич считал, что материалы, которые требуются для работы, должны окружать сидящего, это будто бы концентрирует внимание и обеспечивает наивысшую производительность труда.

В отношении своей собственной персоны Егор Никитич был олицетворением скромности и непритязательности. Зиму и лето он ходил в сером костюме и сорочках того цвета, который называют «смерть прачкам» («На службе никто не должен выделяться ярким костюмом или внешностью — пусть человека выделяет его работа!» — утверждал Егор Никитич). В нижнем ящике его стола хранились сатиновые нарукавники, которые заведующий надевал в начале рабочего дня, деревянные плечики для прорезиненного негнущегося плаща, мыло, полотенце, даже щеточка для рук (Егор Никитич был большой аккуратист). Позади его стула всегда кипел электрический чайник, а на столе в стакане дымился напиток, напоминавший по цвету деготь. («Чай — лучшее тонизирующее!» — утверждал Егор Никитич, хотя, глядя на его лицо нездорового коричневого оттенка, можно было сделать совсем другой вывод.)

Было у Егора Никитича любимое присловье, которого он частенько начинал разговор:

— Должен вас огорчить, Мария Михайловна, но эту карточку вам придется переписать. Шифр книги проставлен, увы, не в той графе...

Или:

— Как мне ни грустно, но я должен огорчить вас, Валерия Павловна: почему не обработаны вчерашние поступления? Вы говорите, что их пока никто не требовал. Ну, а если бы потребовал?! Кое-кому архивный учет может показаться скучным делом, пустой формалистикой, хотя Зинаида Савельевна так не считала. — Он никогда не забывал поставить новенькой в пример сотрудницу, которую она временно замещала, так что скоро Лера не могла спокойно слышать это имя. — Позвольте рассказать — вы присаживайтесь, присаживайтесь, Валерия Павловна! — к чему привела такая «мелочь», как отсутствие грифа «секретно», на одной будто бы ничтожной бумаженции. Случилось это в бытность мою в Монголии...

В первые дни Лера делала эту ошибку: присаживалась на стул, когда начальство пускалось в нескончаемые воспоминания о своей работе в советском торгпредстве в Монголии, бывшей, судя по всему, вершиной его служебной карьеры. Позже она всячески старалась отвести разговор от опасных воспоминаний или попросту сбегала, ссылаясь на срочную работу.

— Боже, какой он, наверное, скучный дома! — пожаловалась она как-то Марии Михайловне.

— Егор Никитич?! — изумилась та. — Не спешите с выводами, милочка, вы мало знаете жизнь. Любая женщина была бы счастлива, имея такого образцового супруга, как Егор Никитич!

Лера с недоверием слушала ее: уж не шутит ли она? Но Мария Михайловна не любила шуток, особенно в служебные часы.

Работа в архиве не нравилась девушке, но она с готовностью выполняла поручения Егора Никитича и Марии Михайловны: она теперь знала, что даже такую работу не просто найти. По собственной инициативе девушка перебрала папки и книги на полках, стерев с них пыль тряпкой, что было особо отмечено и одобрено Егором Никитичем. Узнав, что девушка мечтает изучить машинопись, начальник стал диктовать ей несрочные бумаги. Любивший, чтобы его приказания исполнялись немедленно, он был снисходительным, когда Лера буковку за буковкой отбивала текст. Однако Егор Никитич не забывал подчеркнуть описки и заставлял девушку перепечатывать испорченную страницу. Что ж, для нее это лишняя практика! Специальность архивариуса вряд ли пригодится в жизни, а знание машинописи никогда не лишне.