— Сейчас я вас выдам, — лукаво сказала Нина, протискавшись в купе. — Лера, он тут без тебя в кино собирается. Спрашивал меня, где идет «Возраст любви».

Лера не успела ответить — вмешалась Юлька:

— Это он другое выпытывал: с кем Валерия ходила в Дом кино. Успокойтесь, молодой человек, со мной.

Увидя выражение лица Кирилла, Нина уже пожалела о своей выходке. Расцеловавшись с подругами, Лера выпроводила их из купе, вышли в коридор курить деликатные лейтенанты.

— Ну, что ты, Кирюша, скажешь мне на прощанье?

— Я тебя ни в чем не упрекаю, — начал он мрачно. — Но за время отпуска ты должна серьезно подумать... взвесить все.

— Не понимаю... — В ее глазах было неподдельное изумление. — А если виною всему эти бедные розы?.. Обещаю тебе выкинуть их в окно, как только поезд тронется.

— При чем тут цветы?.. Я о другом говорю, о самом серьезном... — Кирилл все еще был мрачен, хотя ее отношение к подарку Одинцова несколько успокоило его. — Ты подумай на досуге, сделай окончательный выбор...

— Выбор? — удивилась она. — Да разве любовь выбирают? — Лера порывисто прижалась к нему. — Люби меня!.. Не забывай!.. Работай спокойно!.. Ты пришлешь мне поэму, когда закончишь?

— Там видно будет... — Но он уже улыбался, оттаяв.

Приоткрыв дверь купе, проводница предложила молодому человеку «очистить» вагон. Поезд отходил через минуту.

Когда Кирилл спрыгнул на платформу, толпу провожающих растолкал красный, запыхавшийся Гриша. С обезьяньей ловкостью он вскочил на подножку трогающегося вагона. Художник с маху влепил поцелуй в губы вышедшей в тамбур Леры, сунул ей в руку рисунок в красках — роскошный букет красных пионов — и, победно крутнув воображаемый ус, соскочил в конце перрона, едва не сбив с ног старушку, махавшую платком вслед поезду.

— Молодец! — прокричали в открытое окно лейтенанты.

— Псих ненормальный! — сказала проводница.

Художник подошел к Кириллу и девушкам сияющий; он был доволен тем, что все успел: и Леру поцеловал и подарок сделал. Лучшие цветы завянут, а его букет — никогда, утверждал он. Но ни шутки друга, ни болтовня девушек, которых они поехали провожать, не могли рассеять тяжелого чувства, оставшегося у Кирилла после проводов.

15

С утра лил дождь, словно Лера увезла с собой лето. Просто не верилось, что еще вчера было жарко. Уж не осень ли наступает? Глинистый грунт на площадке строительства развезло, снова самосвалы буксовали в грязи. Каменщики спешили вывести стены корпуса № 7—9 под крышу.

— Прикроюсь крышей — сам черт мне не страшен, товарищи начальники, не то что вода с небес! — храбрился Драгин.

А храбрился он потому, что первый же затяжной дождь показал, к чему приводит самоуправство и работа во имя одних кубометров. Если б работа велась планово и все здание равномерно, по всему периметру, поднималось в высоту, то каждый построенный этаж был бы накрыт потолочным перекрытием следующего этажа, как крышей. Но, увлекшись фасадом, прораб задержал кладку перегородок, что, в свою очередь, вызвало задержку с перекрытиями. И вот два верхних этажа напоминают собою пустую каменную коробку, которую перекрещивают косые потоки дождя.

Вернулся из отлучки инженер Красовский: состояние его больной жены улучшилось. Он добился, чтобы не отдавали соседям башенный кран, задержал на время лучшую бригаду монтажников — словом, всеми способами выправлял драгинское «единоначалие». А прораб то с тревогой, то с надеждой взирал на график организации работ: быть может, впервые он увидел в нем не просто бумажку, а своего рода гарантию от бед, которые сам накликал на себя.

И Кирилл почувствовал отсутствие Одинцова, неожиданно для всех собравшегося в отпуск: руководство треста удовлетворило просьбу инженера, после того как его бункер был принят на «ура» комиссией из министерства. Виктор Алексеевич умел почти шутя помочь технику выйти из любого затруднения, направив мысль по верному пути, а теперь приходилось с каждым пустяком обращаться к и без того занятому Павлу Ивановичу.

— Да, что с вами, Кирилл Васильевич? — удивлялся добряк. — Вы ж недавно подобную чепуху, как орешки, расщелкивали!

Наденьки и чертежник Шитиков, больше всего терпевшие от насмешек Виктора Алексеевича, с первого дня его ухода в отпуск признались, что в отделе стало чего-то не хватать. О Люде и говорить нечего: бедная девушка столько раз в течение дня с тоской поглядывала на пустой стул у окна, что концы линий на ее чертеже невольно скашивались в ту сторону, словно лепестки растения, тянущегося к солнцу.

Никто в отделе не знал, какая сцена разыгралась за день до отъезда Одинцова между ним и Кириллом. Узнав, что Виктор Алексеевич оформляет отпускные документы, молодой человек всполошился: а как же с долгом?

— Пустое, Малышев! Отдадите потом, после отпуска. Даже если я не вернусь в трест, придется заходить за документами.

— Павел Иванович знает о вашем решении?

— Догадывается. У нас с ним в последнее время наметились принципиальные разногласия. Старик взял курс на железную организацию работ, копытом землю роет. Ничего, кроме лишних забот, это ему не даст. Тихая жизнь отдела кончилась.

— Так это ж замечательно!

— Вы, Малышев, безусый энтузиаст, это мне давно известно. Меня ж года к суровой прозе клонят... Надоело жить средь молний...

После работы они вышли вместе. Одинцов был без машины: готовясь к отпуску, он поставил свою «Волгу» на профилактический ремонт.

— Виктор Алексеевич, вот вы говорите, не вернетесь в трест. Я давно хочу спросить вас... получить кое-какие разъяснения... — Из-за волнения Кирилл никак не мог приступить к сути. — Вы пользуетесь успехом у женщин, у вас, я слышал, невеста есть. Почему же вы... Лере морочите голову?

Одинцов казался изумленным.

— В каком, собственно, смысле морочу?

— Я не так наивен, как вы полагаете, Виктор Алексеевич! Вы проводили ее тогда домой с концерта, за это спасибо вам. Но вы и после ездили к ней в Подрезково. Зачем?

— Позвольте и мне спросить вас, Малышев: вы говорите от своего имени или Валерия Павловна просила вас об этом?

— Разве я не имею права спросить? Неужели то, что я ваш должник, позволяет вам...

Одинцов не дал ему договорить:

— Фи, Малышев, это уже запрещенный прием! О деньгах мы, кажется, договорились... Так вот: если вы не уполномочены на то Валерией Павловной, разрешите мне не вступать в объяснения, они могут завести нас слишком далеко. — Инженер сбоку взглянул на юношу. — Знаете, кого вы мне сейчас напоминаете, Малышев? Вы кутик, эдакий милый, полугодовалый щен... Ну, не щен... — поправился он, увидя выражение лица Кирилла. — Вы олень, гордый, благородный олень. Это вас устраивает?

Не дождавшись ответа, он продолжал:

— Я не стал бы разговаривать с вами, Малышев, если бы вы не были мне чем-то очень симпатичны. Может быть, тем, что при вашей внешности социального героя, при анкете, которая, без сомнений, устроила бы самого придирчивого завкадрами, вы законченный рыцарь печального образа. Вам бы серенады распевать под окном прекрасной Дульцинеи. И, пользуясь своей силой, закалывать на рыцарских турнирах каждого, кто взглянул в сторону вашей дамы... Ну, что это за домострой, что за тургеневщина? Нельзя же в век Пикассо и Хемингуэя, в век атома и рок-н-ролла ратовать за менуэт — он еще нашим бабушкам казался слишком медленным... Я человек современный, мне нравится все красивое — и что же? Кстати, ваша Лерочка — простите, что я называю ее по имени! — далеко не красавица. Самая обыкновенная девушка: милая, свежая, в меру наивная.

Кирилл не хотел обсуждать вслух качества любимой девушки.

— А если б за вашей невестой ухаживал другой?

— О боги мои! — В голосе Одинцова было неподдельное изумление. — Такого я не ждал даже от вас, Малышев, вы опоздали родиться лет эдак на сто, не меньше!.. Во-первых, я был бы просто польщен тем, что моя невеста нравится другим. Во-вторых, я абсолютно убежден, что вот в эту минуту, когда мы с вами возвращаемся с работы, за моей невестой тоже кто-нибудь ухаживает. А почему нет? Она мила, остроумна, очень современна, без всяких предрассудков.

— Ухаживают или сбивают с толку?

Одинцов расхохотался от души.

— Простите мне, Малышев, мой глупый смех, но... вы чудак! Можно подумать, что мы с вами не в современном, цивилизованном мире живем. Давайте я познакомлю вас с Ириной Владимировной — так зовут мою невесту — и попробуйте сбить ее с толку, как вы выражаетесь... По рукам?

Кирилл не принял протянутой руки. Идя по краю тротуара, над обрывом, он делал вид, что рассматривает дома и крыши противоположного берега Москвы-реки.

— Нет, голубчик, я не святой и тем более не святоша. Как сказал поэт: «грешник, развратник, безбожник, но он любил Беатриче». Люблю жизнь и лучшее создание ее — женщину. Люблю все, что заставляет трепетать сердце: соперничество, борьбу, преодоление препятствий, ну и, разумеется, победу... Ах, Малышев, Малышев, вы даже приблизительно не представляете себе, каким я могу быть, когда распущу свой павлиний хвост. Нежным и грубым, внимательным и черствым, недоступным и, как Паратов в «Бесприданнице», расстилающим шубу под ногами...

Как бы ни относился Кирилл к тому, что говорил инженер, он не мог не отметить про себя, до чего хорош был Одинцов в эту минуту! Его тонкое лицо казалось одухотворенным, движения маленьких, красивых рук были плавны и округлы, хорошо поставленный, воркующий голос мог убедить в чем угодно. Да, такие вот блистательные циники, наверное, нравятся девушкам больше, чем робкий парень со своей первой неумелой любовью! Соблазнительно-бесстыдные речи скорее зажгут иное сердце, чем застенчивое признание и недомолвки. Было от чего прийти в уныние!

И вдруг Кирилл насторожился: говоря о том, что гимназическое поклонение ныне не в моде, Одинцов рассказал о чеховском гимназисте, который повел даму в ресторан. Денег у него было рубль двадцать копеек, счет подали на сумму в три раза больше. Владелец ресторана выдрал его за уши, гимназист заплакал, после — скучный разговор с дамой об Абиссинии... Так вот почему весело хохотала Лера в электричке после «Эрмитажа», вот от кого она слышала эту историю.