В коридоре прозвенел звонок. Тут бы встать, уйти, не слушать ничего из того, что может сказать немолодой, потерявший голову человек. Но это походило бы на бегство, а Лера уже немного оправилась. Ей не хотелось показывать своего страха перед таким ничтожеством. Подняв голову, она смотрела прямо перед собой на книжную полку, стараясь сосчитать в уме, сколько книг в среднем умещается в одном ряду.

Всегда такой пунктуальный Егор Никитич перескакивал с одного на другое, не в силах сосредоточиться. Он говорил о своей случайной незадавшейся женитьбе и о том, как нужен юной девушке друг-наставник, знающий жизнь. Его больная жена давно уже не женщина, а он, черт побери, полноценный мужчина, хотя не все могут это оценить.

Тут он ударил сухоньким кулачком по столу так, что, подпрыгнув, скатилась на пол крышка чернильницы. Подняв ее, он аккуратно поставил крышку на место.

Никогда и никому еще он не раскрывал горькую тайну своей жизни, продолжал Егор Никитич, потому что никогда и ни к кому он не относился так чисто и так возвышенно, как к Валерий Павловне. Ее есть за что любить и уважать, он-то знает, как нелегко ей живется. Но она молодец, во всяком случае, до последнего времени была молодцом. Предупреждая ее протестующее движение, он заторопился.

Нет, он не хочет, не смеет упрекать ее ни в чем, она вольна поступать, как желает, но его долг, святой долг старшего товарища предупредить ее, сколько существует в мире соблазнов. Чтобы уберечь ее от них — он готов на все. То, что она подрабатывала у него машинкой, — мелочь, чепуха. На его сберкнижке кое-какие сбережения, не очень большие — около десяти тысяч, и все их он готов отдать ей, чтобы сделать ее счастливой. Само собой разумеется, что все его будущие гонорары, все его труды отныне будут посвящены ей и только ей...

До Леры начал доходить истинный смысл его слов. Ей предлагают сожительство, даже назначают плату. Какая гадость! Ездил к ней домой «по линии месткома», прикидывался отцом родным, шпионил... Червяк, жалкий червяк! Считает себя благодетелем за то, что она перепечатывала его скучные статейки, за которые он, кстати, платил ей меньше, чем профессиональной машинистке.

Егор Никитич, не слыша возражений, как-то незаметно сполз со стула и, оказавшись на коленях, пополз к ней.

— Ругайте меня, п-презирайте, но не отталкивайте... Не могу без вас, жизни лишусь... Видеть вас и не иметь возможности коснуться... Валерия Павловна... Валерия, жизнь моя!..

Напряжение, державшее нервы девушки туго натянутыми, только что пережитый ею страх разрядились вдруг нервным смехом, незаметно перешедшим в слезы.

Если смех озадачил, почти разозлил Егора Никитича, поднявшегося с пола, то рыдания ужасно напугали его. Он заметался по комнате, налил из графина воду в стакан и, не решившись передать его девушке, поставил перед ней на стол.

— Валерия Павловна, что с вами?.. В-вы не так меня поняли... Я люблю вас, но как? Как старший друг. Я в отцы вам гожусь... И ничего дурного я не хотел... не то что другие... В-выпейте воды, успокойтесь!.. Войдет уборщица — что она подумает?

Последние слова дошли до ее сознания. Не хватает только, чтобы вошел кто-нибудь посторонний и увидел ее плачущей.

- Вон отсюда! — тихо, но настойчиво потребовала она. — Немедленно вон, или я закричу... позову на помощь...

- Позвала?! — воскликнул в этом месте Кирилл, сидевший во время ее рассказа как на иголках. — По морде ему дала?

Лера покачала головой.

- А зачем?.. Он и так выкатился из комнаты, как побитый пес... Такой человечишка, как Егорычев, еще и против меня все бы повернул. Сказал бы, что я сама к нему, семейному человеку, пристала. Или что-нибудь в этом роде.

Кирилл мельком взглянул на электрические часы.

— Послушай, он еще там?

— Ну, конечно. Сидит и ждет тебя... Успокойся, Кирюша, вахтер не пропустит тебя.

— Ну, ничего... приду в другое время.

— Вот-вот... Приду, набью морду и получу пятнадцать суток за хулиганство. А меня оскандалишь на все учреждение. Честное слово, я жалею, что рассказала тебе все. Но тетке ведь не расскажешь...

— Хорошо, можно действовать по-другому. Пойти к вашему начальству, в партком. Нельзя оставить такое безнаказанным.

- Такое?.. А что, собственно, произошло?.. Слова, только слова... Как я докажу, что он все это говорил?.. У Егора Никитича, наверное, ни одного замечания в трудовой книжке.

— Значит, по-твоему, таких гадов надо оставлять в покое, не разоблачать? В комсомольском патруле мы жалкого пьянчужку берем в оборот, а тут...

— Та же Мария Михайловна, которая хорошо ко мне относится, — продолжала Лера, — перегрызла бы горло любому, кто сказал бы хоть слово против ее обожаемого начальника.

— Вот потому, что мы не боремся с такими слизняками, они совращают наших девушек.

— Во-первых, меня пока еще никто не совратил. И не совратит, будь спокоен! А во-вторых, я тебе сто раз говорила: скоро у меня отпуск. После отпуска моя нога не ступит туда.

— На твое место придет другая.

— Тебя и другая интересует?

— Дура! Никто, кроме тебя, меня не интересует!

Тем и кончился разговор. Кириллу пришлось дать Лере честное слово, что до ее отпуска он ни под каким видом не заглянет в ее учреждение. Что же касается того, чтобы ей самой прийти к Кириллу в гости... Боже, да в первый же свободный день! Ей давно хочется познакомиться с его семьей...

13

Никогда еще Кирилл не проявлял столько заботы об уборке квартиры, как в то воскресное утро. Он натер до зеркального блеска паркет в обеих комнатах, подвернул занавески так, чтобы не было видно протершихся от частой стирки мест, поставил на видное место букет роз.

— Ты посмотри, мама, на какие подвиги способен наш спартанец! — посмеивалась Варя. — Так и невесту не встречают.

— А тебе, Варвар, разве хочется ударить в грязь лицом? Перед какой-то своей Танькой и то выставляешься!

— Во-первых, не какой-то. Таню я десять лет знаю...

— Тш-ш! — остановила их Антонина Ивановна. — Смени-ка скатерть на столе, Варя.

...Лера понравилась Малышевым. Антонина Ивановна все поддакивала, слушая девушку, и значительно поглядывала на сына, видно одобряя его выбор. Варя была в восторге: гостья похвалила фасон ее платья.

— Хотите, сошью вам такое же? — предложила Лере Антонина Ивановна.

Кирилл вздрогнул: не хватает, чтобы мать объявила себя портнихой.

— Вы сами шьете? Так хорошо? — удивилась Лера.

— Жаль, не могу показать лучшие свои работы. — Не обращая внимания на красноречивые взгляды Кирилла, хозяйка продолжала: — Сыну не нравится, что я шью, но вы женщина, поймете меня.

— О, если б моя мама умела так шить!

— На вашу фигуру шить легко. Какая у вас тонкая талия! Ну-ка, смеряем...

— Уж не думаешь ли ты, мама, сразу и к работе приступить? — занервничал Кирилл. — Лера в гости пришла, а не на примерку. И не к вам. Идем, Лера, в мою комнату. Ты «Три товарища» читала?

Варя сделала за спиной брата гримаску, которая в равной степени могла относиться и к «его» комнате и к Ремарку, которого она не дочитала.

В своей комнате Кирилл показал девушке чертежи разработанных им конструкций и авторские свидетельства, словно бы случайно забытые на столе, а когда увидел, что она листает роман Ремарка, подарил ей эту книгу. Было ли что-нибудь в этой комнате, чего он с радостью не отдал бы девушке!

За чаем разговор зашел о профессиях. Как Кирилл ни старался переменить «опасную», по его мнению, тему, Лере пришлось рассказать о своей работе в архиве. Антонине Ивановне специальность архивариуса казалась очень ученой и почтенной.

— Вот бы тебе, дочка, избрать что-нибудь в этом роде, ты ведь любишь книжки.

— Скажешь тоже, матерь! — фыркнула Варя, считавшая, что уж она-то добьется в жизни большего, чем кто-либо.

— Все дело в том, дети...

— Что в наше время... — перебил ее семейный дуэт.

Лера не сразу поняла, отчего Антонина Ивановна весело смеется вместе с детьми, прикрывая ладошкой рот, чтобы не было видно дырочку на месте недавно выпавшего переднего зуба.

Провожая гостью, Антонина Ивановна и Варя вышли на лестничную площадку; такое внимание оказывалось далеко не всем.

Лере понравилось у Малышевых.

— Хорошо тебе жить на свете! — вздохнула она. — Иногда я так скучаю по мамочке.

Вот когда бы сказать: переезжай ко мне, будешь в семье жить! А ему показалось, что нельзя вот так, с наскока, предлагать себя в мужья. Он еще сто раз успеет сказать все.

Вернувшись домой, Кирилл застал следующую картину: мать, сняв с обеденного стола клеенку, озабоченно мерила сантиметром отрез из голубого крепа, Варя уткнула заплаканное лицо в диванную подушку.

— Что тут происходит?

— Не суйся в женские дела, сынок! Мы с Варей вместе решили, что такая красавица, как твоя Лерочка, не должна ходить в вискозовом готовом платье.

— Вместе?.. А почему ж тогда Варя плачет?

— Потому, что я тебя предупреждала, — взорвалась сестра. — Подлость отдавать другим недочитанные книги!

У Кирилла отлегло от сердца.

— Я тебе, дуреха, завтра же достану Ремарка.

Он хотел обнять сестру, но та ударила его по руке:

— Не подлизывайся!

— И отрез куплю. Поднебесного цвета.

— Да, купи, попробуй! — Варя горестно вздохнула. — Мой лучший материал.

— Ты жалеешь, дочка? Я еще не раскроила...

— Я не жалею, мама. Я только переживаю.

— А под каким предлогом, женщины, вы хотите преподнести платье? Такой подарок не всякая девушка примет.

— Мы и не подарим его «всякой», сынок, мы твою девушку имеем в виду. А предлог — твоя забота.

— Узнай, когда ее день рождения, — подсказала сестра, успокаиваясь. — Мой — не забудь! — двадцать шестого октября.

* * *

Прораб Драгин, ратовавший на молодежном собрании за единоначалие, неожиданно получил полноту власти на строительной площадке корпуса № 7—9. Начальник объекта Афанасий Петрович Егоров выехал в служебную командировку, а тут, как на беду, у его заместителя инженера Красовского внезапно заболела жена, и он взял внеочередной отпуск.