— Если я дам клятву вечной любви, верно? Я, последний блудный сын Коппербриджа.

По саду пролетел ветерок, заставив зашуршать листья лимонного дерева.

— Уже поздно, — напомнила Леонора. — Луна восходит. Синьорина Абигайль, кто выдает вас замуж?

— Я… я не знаю…

Леонора повернулась и тихо что-то сказала. Повисла пауза, а потом вперед вышел герцог Олимпия:

— Я выдаю.

«Я собираюсь выйти замуж, — исступленно думала Абигайль. — Прямо сейчас. За Уоллингфорда». Она подняла глаза и встретилась взглядом с любимым. Что-то легкое и трепетное наполнило ее кровь, волнующее и пугающее одновременно.

— Мой брат будет подсказывать слова герцогу, — сказала Леонора. — А я — вам. Возьмитесь за руки.

Последовала пауза, и Уоллингфорд взял руку Абигайль в свою.

Они начали произносить слова клятвы. Леонора говорила тихо, а Уоллингфорд — громко, уверенно и решительно, обещая любить, лелеять свою жену и быть верным только ей одной. Голос Абигайль, повторявшей те же самые слова, казался ей самой каким-то слишком тонким и странным.

— Кольцо, — сказала Леонора. — Где кольцо?

Герцог Олимпия подошел к внуку и протянул ему золотое колечко. Леонора тихонько охнула, как если бы узнала кольцо.

— Этим кольцом, — сказал Уоллингфорд, надевая его на палец Абигайль, — я нарекаю тебя своей законной женой, обещаю быть с тобой и хранить тебя в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Он наклонился и запечатлел на губах Абигайль нежный поцелуй, и тут же над его темной головой взошел на вечернем небе желтый диск луны.

Казалось, все замерло вокруг. Только жаворонок выводил веселую песню на лимонном дереве.

— Ну вот и все. Теперь вы женаты, — объявила Леонора.

Уоллингфорд поцеловал пальцы Абигайль, как раз над кольцом, и тепло его губ, распространившись по руке, согрело сердце.

— Я люблю тебя, — прошептала новобрачная.

Кто-то глубоко вздохнул слева от нее — скорее всего Александра, — и глаза Абигайль затуманились слезами. Она повернулась к Леоноре, чтобы поблагодарить ее и впервые взглянуть на синьора Монтеверди, но место рядом с монахиней оставалось пустым, только золотой крест мерцал в сгустившихся сумерках.


— Этому нет объяснения, — сказал Уоллингфорд. — Все эти загадки выше нашего понимания.

Абигайль опустилась в кресло.

— Я так хотела освободить ее. Ты должен был увидеть ее лицо.

Герцог развязал галстук и расстегнул жилет. Комнатка была маленькой и провинциальной, без телефона, электрической лампы и ванны. Но в брачную ночь мужу необходимы лишь две вещи: постель и жена.

Его жена. Она сидела в старинном кресле и смотрела не на него, своего новоиспеченного мужа, а на деревянный пол. Ее изящное лицо феи вовсе не лучилось радостью. На нем было написано глубокое разочарование.

— Возможно, должно пройти какое-то время. Наверное, снятие проклятия происходит не сразу. А может, так случилось потому, что у моего деда нет сыновей, законнорожденных сыновей…

Уоллингфорд опустился на колени перед креслом и положил руки на колени Абигайль.

— Дорогая, посмотри на меня.

Абигайль подняла глаза.

Уоллингфорд улыбнулся.

— Ваша светлость, моя дорогая герцогиня Уоллингфорд. — Он коснулся пальцем ее носа. — Моя жена. Сегодня я вверил тебе свою руку и свое сердце. Я готов подписаться под каждым произнесенным мной словом. Разве этого недостаточно?

Абигайль едва улыбнулась.

— Для меня достаточно. Но не для Леоноры.

— Мы отпраздновали бракосочетание с нашими семьями. Я терпел твою торжествующую сестру, называющую меня «дорогим племянником». Мы произносили тосты и ели торт…

— Очень вкусный торт. Такой густой и сливочный, с восхитительной смородиновой начинкой…

— Я на руках принес тебя в спальню, рискуя собственной спиной. И теперь, моя любовь, моя обожаемая супруга, я хочу лишь одного: уложить тебя в постель и сделать наш брак настоящим. — Уоллингфорд поцеловал руку жены. — У тебя есть возражения?

Абигайль обняла мужа за шею.

— Никаких, ваша светлость. Приступайте.

Уоллингфорд раздевал жену медленно и терпеливо. Начал он со шпилек, которые вынимал из прически по одной и складывал на кресло, желая показать, что может себя контролировать.

А она стояла терпеливо и даже апатично, пока он слой за слоем освобождал ее от одежды. Лишь ее глаза блестели, понимающе взирая на действия мужа, и горящая в них невинная мудрость, казалось, проникала в самые глубины его души. Абигайль молча помогла Уоллингфорду расстегнуть пуговицы и снять рубашку, а потом положила руки ему на грудь. В комнате, нагретой за день солнцем, было нестерпимо жарко, лишь слабый ветерок влетал в приоткрытое окно. А от рук Абигайль веяло прохладой, хотя по ее лицу уже разливался румянец возбуждения.

Как случилось, что эта крошечная женщина завоевала его, могущественного герцога Уоллингфорда? И ведь он по собственной воле стал ее рабом, на коленях умоляющим о благосклонности. Он был готов на что угодно, стоило ей лишь щелкнуть пальцами.

Уоллингфорд взял жену за руку, подвел к постели и откинул покрывало. Простыни оказались белыми и чистыми, да и кровать — достаточно большой. Или просто сидящая на ней Абигайль была слишком маленькой и хрупкой. Уоллингфорд понял, что она дрожит.

— Кажется, у нас остались еще неопробованными по меньшей мере двадцать три позы. Какую пожелаешь?

Абигайль обняла мужа за шею.

— Я хочу видеть твое лицо. Хочу чувствовать, как ты прижимаешься ко мне своим телом. Хочу слышать твой голос, нашептывающий нежности мне на ухо.

— Решено.

Уоллингфорд медленно накрыл губы жены поцелуем, уложил на подушки и принялся ласкать. Когда ее дыхание стало частым и прерывистым, он вошел в нее, наблюдая, как чудесно преображается ее лицо, как срываются с губ стоны удовольствия. Страстная Абигайль уже приближалась к развязке, но ему хотелось дать ей еще больше.

Он перекатился на спину, увлекая жену за собой, и вот они уже сидели на кровати в сплетении рук и ног.

— О, — удивленно выдохнула Абигайль, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

— Открой глаза, дорогая.

Абигайль повиновалась. Уоллингфорд взял ее руку и потянул вниз.

— Почувствуй это, почувствуй нас.

Ее пальцы коснулись плоти мужа и своей собственной.

— Ты понимаешь, что я имел в виду? — прошептал Уоллингфорд. Ему хотелось сказать больше: «Видишь, как мы соединились? Видишь, что я принадлежу тебе, только тебе? Мы стали одним целым, и так будет всегда». Но мысли так и не оформились в слова.

— Да, я понимаю, — прошептала Абигайль в ответ, обхватила голову мужа руками и слилась с ним в поцелуе. Исходящий от ее тела мускусный аромат окончательно затуманил его рассудок.

Абигайль слегка приподнялась, а потом опустилась снова, издав еле слышный вздох восхищения.

— Тебе нравится?

— Да!

Абигайль принялась раскачиваться сильнее, и Уоллингфорду показалось, что он вот-вот взорвется от прикосновений грудей жены к его груди, от ощущения ее разгоряченной влажной плоти, от ее попыток использовать его тело для собственного удовольствия. Пламя свечи позолотило ее кожу, с помощью теней обрисовав соблазнительные изгибы ее тела. Когда же ее движения стали более требовательными и ненасытными, Уоллингфорд уткнулся лицом в ее шею и вдыхал исходящий от ее кожи аромат лимона и ванили до тех пор, пока она, вскрикнув, не задрожала в его объятиях. Он не заставил себя ждать, последовав за возлюбленной.

Абигайль уронила голову на плечо мужа и замерла. Ее сердце билось в груди мерно и настойчиво.

— Я солгала тебе, — прошептала она.

— Ты о чем? — Охваченный сладкой негой рассудок Уоллингфорда отказывался воспринимать слова.

— Когда сказала, что мне все равно, сколько женщин у тебя было. Так вот знай: мне не все равно. — Ее голос сорвался, она была готова расплакаться. — Я ненавижу их всех и каждую по отдельности. Мне непереносима мысль о них и о тебе, но я не могу не думать об этом. Я постоянно представляю, как ты проделываешь то же самое с другой женщиной, в другой постели. Дотрагиваешься до нее там, где дотрагивался до меня. И это разрывает мне сердце!

— Ш-ш-ш…

— Мне так больно потому, что я люблю тебя, и то, что мы делаем… вот это… — Абигайль подняла голову. — Это так дорого мне, что я не хочу делиться ни с кем другим. Я не хочу делить тебя с другой женщиной.

Что он мог ответить? Его сердце тоже болело. Болело из-за ее боли. И все утешения: «Это ничего не значит. Я никогда не любил их. И жалею о том, что делал» — прозвучат банально и неискренне.

Но Абигайль теперь была его женой и попытаться стоило.

— Поможет ли тебе, — осторожно начал Уоллингфорд, — если я скажу, что все эти женщины были в прошлом, до того, как я познакомился с тобой? Тогда настоящего меня не существовало. Все это кажется какой-то другой, не моей жизнью. Это действительно была другая жизнь.

— Наверное, твои слова немного помогли. Но представляешь, что я почувствовала, когда увидела тебя на ступенях собора с красивой маркизой после того, как ты отсутствовал несколько часов? А если я увижу в одной из лондонских гостиных одну из твоих любовниц? Вот тогда прошлое и напомнит о себе. Нет, это не другая жизнь. Это твоя жизнь. Есть женщины, которые делили с тобой постель и знали тебя такого, и мне придется каким-то образом принять это. Принять возможность того, что в один прекрасный день в твоей жизни появится кто-то еще.

Уоллингфорд крепко прижал к себе жену и начал тихонько раскачиваться из стороны в сторону.