— Так и было.

— А что потом? Вы все-таки убежали? Что стало с Коппербриджем?

Леонора пригладила плотную черную ткань на коленях и заговорила так тихо, что Абигайль пришлось напрягать слух:

— Да, мы сбежали. Сели на коня и скакали всю ночь сюда, в Сиену. Моя любовь, мой Артур…

— Артур!

— Si. У него был друг здесь, в храме, который дал нам приют и… — Она нетерпеливо щелкнула пальцами.

— Убежище?

— Si. На следующий день приехал мой дед Медичи — отец моей несчастной матери и друг моего отца. Он и его люди окружили монастырь. Он требовал, чтобы мы вышли, хотел отомстить, но мы были в безопасности в стенах монастыря.

— И все же оставались пленниками.

Леонора пожала плечами.

— А можно было что-то сделать?

Леонора, казалось, погрузилась в воспоминания. На лимонном дереве печально запел жаворонок, и Леонора шевельнулась.

— Я умоляла Артура уехать назад, в Англию. Но он хотел остаться из-за ребенка.

— Ребенок! Ну конечно, вы же были беременны.

Леонора вновь посмотрела на лимонное дерево.

— Да, я была беременна, и Артур не хотел уезжать. Он поклялся защищать нас. Проходили месяцы. Мой дед поселился поблизости со своими людьми и ждал.

— Как паук, — прошептала Абигайль.

— Он ждал и ждал, и наконец решающий день настал. Я почувствовала боль и вышла в сад, чтобы помолиться.

Абигайль ошеломленно посмотрела на Леонору.

— В этот сад? К этому кресту?

— Si. Я молилась за моего Артура и за ребенка. Просила Господа помочь им вернуться в Англию и хранить их до конца дней, взамен обещала взять проклятие на себя и понести наказание. Я дала обет ждать и молиться до тех пор, пока наши грехи не будут отпущены.

— Святые небеса!

— Боль усиливалась. Я легла в постель и промучилась всю ночь. Монахини помогали мне, но я истекала кровью и была близка к смерти. Однажды я увидела возле своей постели ангела.

Абигайль не могла произнести ни слова. Она взяла руку Леоноры, лежащую на коленях.

— Ангел сказал, что поможет Артуру с ребенком переправиться в Англию и будет следить за тем, чтобы они прожили долгую и счастливую жизнь. А я в обмен на это должна остаться в монастыре, молиться и ждать триста лет, пока сюда не вернется наследник Коппербриджа, чтобы возвестить миру о своей вечной любви. Таково мое наказание.

— О, Леонора! — Глаза Абигайль наполнились слезами.

— На следующее утро Господь подарил нам сына — крепкого здорового мальчика. Я приложила его к груди и поцеловала его маленькую теплую головку, а потом завернула в одеяльце и отдала послушнице. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы не видеть его волосики, его крошечные темные глазки, глядящие на меня. — Она опустила голову. — Мой бедный Артур ждал под дверью всю ночь, я написала ему записку, просила его вернуться в Англию и забрать с собой нашего сына. Но Артур не хотел этого. Он стучался в дверь, умолял меня и плакал. Я слышала, как кричал от голода мой сынок. Сестры не разрешили Артуру войти в комнату. И он наконец уехал.

— И вы остались одна на три сотни лет.

— Нет, синьорина, — возразила Леонора и накрыла руку Абигайль своей. — Я не одна. Со мной мой брат.

Абигайль ошеломленно охнула.

— Ваш брат? Он все-таки вас разыскал?

— Si. Он такой же, как я. Мой любящий брат спорил с отцом, пытался убедить его взглянуть на вещи трезво, но все без толку. Поэтому он поклялся уйти в монастырь, но сначала помог Артуру с малышом бежать под покровом ночи, а потом вернулся ко мне. Мой брат решил разделить со мной наказание. Проклятие будет лежать и на нем тоже до тех пор, пока не будет снято с нас обоих.

— О Господи! А Морини и Джакомо?…

Леонора кивнула:

— Они присматривают за замком.

— Морини была вашей служанкой, верно? Это она помогала вам встречаться с Артуром?

— Si, — тихо ответила Леонора. — Она была моим доверенным лицом.

— А Джакомо?

— Он был камердинером моего брата. Они помогали передавать записки, вот отец и проклял нас всех.

— Тогда понятно, почему Джакомо так обижен на весь свет. И они все это время жили в замке? Все три сотни лет встречали и провожали путешественников?

Леонора вновь кивнула:

— С тех самых пор, как мой сын стал мужчиной и приехал в замок. Его отец прислал туда же невесту для него, но этого оказалось недостаточно, чтобы снять проклятие. Любовь была не настолько сильной, они не нашли счастья. Когда у моего сына родился свой сын, он тоже послал его в замок, но проклятие так и не разрушилось.

— Боже правый, — прошептала Абигайль, не в силах двинуться с места от ужаса. — Из поколения в поколение никто не мог разрушить проклятие? Их любовь не была вечной?

В воздухе повисла тишина, наполненная теплом и ароматом растущих лимонов. Абигайль подумала об Уоллингфорде, поджидающем ее у калитки на самом солнцепеке. Уоллингфорд сказал, что она его жена, дарил ей наслаждение ночью и подавал кофе утром. Уоллингфорд — ее любовник, ее любимый. Возможно ли, что он, единственный из потомков лорда Коппербриджа, способен на вечную и преданную любовь?

— А что случится, когда проклятие будет снято? — спросила Абигайль. — Вы… вы снова станете смертной?

— Я верю в это. — Леонора склонила голову. — Я верю, что моя жизнь станет обычной. Что я состарюсь, умру, а потом отправлюсь на небеса, чтобы встретиться со своим любимым и сыном.

— А если проклятие не будет снято, вы так и станете ждать дальше?

Леонора высвободила свою руку.

— Нет, синьорина, дальнейшее ожидание невозможно. Ангел дал мне только три сотни лет. Другого шанса не будет. Мы должны освободиться от проклятия сейчас или так и будем находиться в земном чистилище до скончания мира.

И вновь наступила тишина. И вновь запел жаворонок. На этот раз Абигайль увидела его, перескакивающего с ветки на ветку и поглядывающего на сидящих на скамье. Абигайль опустила взгляд и увидела, как дрожат ее руки.

— Я сделаю все, что в моих силах, Леонора. Все, что вы попросите. Даже выйду за него замуж, если нужно.

— О, синьорина. — Леонора подняла голову, и в ее блестящих глазах отразилась вся скорбь мира. — Не вы должны что-то делать, не вам предстоит разрушить проклятие.

— Не мне?

— Нет, синьорина. Не вам, а потомку моего возлюбленного — лорда Коппербриджа. Человеку, в жилах которого течет моя кровь и кровь моего Артура. Только он один может спасти нас.

Глава 21

Казалось, он попал совсем в другой мир после нестерпимой жары на улице. В соборе было темно и прохладно. Уоллингфорд постоял некоторое время у входа в собор, давая глазам привыкнуть к полумраку после ослепительного солнечного света, потом вошел внутрь, сам того не осознавая.

Этот собор был весьма необычным сооружением, возведенным каким-то сумасбродом архитектором, решившим чередовать полосы из темного и белого камня, так что внутри собор выглядел точно гигантская зебра. Уоллингфорд заходил сюда однажды несколько лет назад, когда путешествовал с братом по континенту, но постарался как можно быстрее выйти наружу. Он не любил посещать соборы, потому что высоченные своды, холод и звенящая тишина вселяли в него чувство тревоги.

Так почему же тогда он ощутил сильное желание прийти сюда, едва только увидел претенциозный черно-белый купол, выделяющийся на фоне ярко-голубого неба, гуляя по окрестным улочкам в ожидании Абигайль?

Он был здесь не один. Какие-то люди, закутанные в темные одежды, преклонили колени. Небольшая группа туристов столпилась в самом центре, держа в руках путеводители по историческим местам, и разглядывала потолок, на котором несколько сотен золотых звезд сияло на фоне голубого неба.

Он обошел неф, и звук его шагов гулким эхом пронесся под сводами. Вокруг было изобилие образцов подлинного искусства — на полу и стенах, — и все же взгляд Уоллингфорда неизменно устремлялся на невероятно высокий потолок. Что вдохновило средневековое воображение на создание подобного свода? Простые мужчины, грешники, так же, как и он, сталкивающиеся с соблазнами, обращали свой взор к небу и к своему Создателю. И эта недостижимая высота вселяла в них надежду.

Уоллингфорд миновал черно-белые колонны. Впереди виднелась белая мраморная кафедра, а слева — небольшая молельня, щедро покрытая позолотой. Повинуясь порыву, он вошел внутрь и обнаружил, что она посвящена Джону Баптисту. В глубине виднелась его бронзовая статуя, а посередине располагалась купель. Рядом с алтарем молился монах в одеянии из коричневой шерстяной ткани, подпоясанном простой веревкой.

Не желая его беспокоить, Уоллингфорд сделал шаг назад, но монах поднялся с колен и повернулся к нему, снял с головы капюшон, что, судя по всему, означало приветствие.

— Buon giorno, — осторожно произнес Уоллингфорд, и волосы зашевелились у него на затылке.

— Buon giorno, синьор. Вы пришли помолиться? — Монах указал рукой на алтарь.

Уоллингфорд замахал рукой:

— О нет. Я всего лишь турист. Вы хорошо говорите по-английски, сэр.

— Говорю немного. Присядьте. Красивая молельня, правда?

— Красивая. — Уоллингфорд обошел молельню, рассматривая фрески на ее стенах, средневековую купель и статую в глубине.

— Статую создал Донателло, — пояснил монах.

— Она великолепна. — Уоллингфорд приблизился на несколько шагов, словно хотел рассмотреть статую повнимательнее. Его сердце отчаянно билось в груди.

— Вы приехали в Сиену один, синьор?

— Нет. Со своей… со своей невестой.

— А! Вы собираетесь жениться! Это хорошо, синьор. Жена приносит большую радость. Она дороже самого дорогого рубина.