Мы с Оливером работали над сценарием нашего пилотного выпуска, и Оливер был таким же милым и любезным, как раньше. Он даже снова называл меня Блуменкёльхен. Казалось, та единственная ночь навсегда вычеркнута из наших воспоминаний. Я сочувствовала ему, потому что сама была просто не в состоянии забыть ту ночь. И была не в состоянии думать о чем-то другом. Особенно когда мы садились вечером за стол. За тот стол, на котором мы тогда…

Но Оливер смог втянуться в обычный распорядок дня, как и все остальные. Мы подгоняли рамки нашего шоу к реалиям сада Элизабет. Ханна была посвящена в планы предстоящих съемок. Она должна была запудрить Элизабет мозги историей о том, что та выиграла приз одного из журналов. Потому что Ханна якобы под ее именем отправила правильно разгаданный кроссворд из этого журнала. Это была поездка на выходные в специальный санаторий красоты. Элизабет так радовалась полученному букету цветов и посыпавшимся затем поздравлениям якобы от читателей журнала, что все последующие дни мне приходилось очень тщательно следить за собой, чтобы не проговориться во время наших с Элизабет обеденных пробежек.

— Все выходные одни процедуры, маски для лица, массажи, парикмахеры, — сказала Элизабет. — Разве это не фантастика, что я оказалась такой счастливой?

— Вполне нормально.

— А как ты думаешь, у них там есть «Ботокс»?[27] — спрашивала меня Элизабет. — У меня с некоторых пор на лбу появились эти дурацкие морщинки. С ними я выгляжу как старуха.

— Морщины рано или поздно все равно появятся, — сказала я.

— Скажи, а это не свинство по отношению к Ханне? Ведь она разгадала этот кроссворд. Может, отдать ей это путешествие?

— Ни в коем случае! — вскричала я. И, немного успокоившись, продолжила: — Тебе это необходимо больше, чем ей. Она выглядит намного свежее и моложе тебя.

Это помогло.

Впрочем, я не рассчитывала на способность Ханны до конца держать все в секрете. Не прошло и трех дней, как Ханна проговорилась.

— Мне очень жаль, — извиняющимся тоном говорила она. — Но у Элизабет потрясающая способность вытягивать из людей информацию. И все вытекает, словно из стакана.

Элизабет, впрочем, была ничуть не расстроена, она стала радоваться вдвойне: курорт и новый сад — чем не повод для радости?

— Ты настоящая подруга, — сказала она мне.

— Что же нам делать? Меньше чем через две недели все должно быть готово. Где мы так быстро найдем замену?

— Ах, — сказала Элизабет, — только не впадай в отчаяние. Никто ничего не заметит.

— Я не знаю, — сказала я с сомнением.

Это была утопическая идея — привлекать к проекту подругу.

Но Элизабет весело щебетала:

— Когда я приеду из санатория, то сыграю такое удивление и восторг, что никто ничего не заметит.

— Ну да, — сказала я. — Мне остается только поверить в это. Но помни: если что-то будет сыграно не так, это будет означать конец моей карьеры на телевидении.

— Ох, спасибо, Оливия, я обещаю, тебе нечего опасаться. Я же мечтаю о террасе для завтраков. Ты сможешь ее сделать?

— Посмотрим, — любезно сказала я.

— Чудесно! — Элизабет расцеловала меня и с этого момента стала прежней, как будто ничего не знала.

Оливеру я не сказала, что Элизабет в курсе. Меньше оснований менять коней на переправе.

Даже Петра была такой же, как раньше. Она каждое утро приходила на работу, говорила, как плохо я выгляжу, и продавала бегонии. Я выдала ей письменное уведомление об увольнении, хотя Штефан сказал, что в этом нет необходимости.

— Я ясно дал понять госпоже Шмидтке, что ее работа здесь закончится, как только питомник будет закрыт, — сказал он. — И она поняла это. Поэтому нет никаких причин выдумывать повод для ее увольнения.

— Я только уволила госпожу Шмидтке, Штефан. — Я притворно закатила глаза. — А не сбросила ее в пропасть с автомобильного моста.

— Это всего лишь из соображений получения пособия по безработице, — сказал Штефан. — Если увольнение будет обусловлено закрытием предприятия, то она получит пособие сразу. В противном случае ей придется ждать три месяца.

— Тогда она активнее начнет искать новую работу. Я собственноручно напишу ей рекомендацию.

— Это я уже сделал, — сказал Штефан.

Я сделала трагическое выражение лица.

— И что же ты там написал? Что фрау Шмидтке исключительно исполнительный и трудолюбивый работник и показала себя с самой лучшей стороны?

— Олли, — сказал Штефан. — Когда ты прекратишь делать намеки?

— Наверное, когда ты отправишься в Чикаго, — сказала я.

Лицо Штефана сразу просветлело.

— Чикаго! Это ли не фантастика? Я всю жизнь мечтал обосноваться в Штатах. Там же совершенно иное мироощущение. Я так и вижу, как в выходные мы садимся в самолет и отправляемся в Сан-Франциско!

— Супер, — сказала я.

Штефан не заметил моей иронии.

— И там можно будет заиметь великолепный садик, которым ты будешь заниматься только для себя.

Этот человек, похоже, игнорировал все, что ему говорилось. Только ради того, чтобы убедиться в этом, я спросила:

— А как же мое шоу?

— Ах, Олли, сладкая. Разве ты не знаешь, как это бывает на телевидении? Стоит вам сделать пилотный выпуск, как придет дядя и заберет у вас и идею, и программу. Оливер столько лет на телевидении, а так и не смог вскарабкаться повыше. Но этот проект будет очень кстати при твоем устройстве на новую работу.

— Ну, это само собой, — сказала я.


В тот день, когда Штефан направился на собеседование по поводу устройства на новую работу, Эвелин принесла в магазин огромное блюдо с выпечкой.

— Рождественские коврижки? — не скрывая отвращения, спросила Петра. — Уже сегодня?

— Нет, — ответила Эвелин. — Это совсем не рождественские коврижки.

— Но они же в форме звездочек, оленей, снеговиков и маленьких Николаусов,[28] — настаивала Петра, щупая выпечку длинными искусственными ногтями.

Похоже, Эвелин воспользовалась единственными имевшимися в нашем доме формочками, подаренными мне еще на восемнадцатилетие приемной матерью. (День рождения у меня незадолго до Рождества, и, очевидно, это должно было считаться наиболее подходящим подарком. Проблема в том, что готовка никогда не относилась к числу моих любимых занятий.)

— Это верно, — сказала Эвелин. — Просто по форме можно отличать их состав. Допустим, звездочки выпекались со специальным обезжиренным маслом. Так сказать, без холестерина. А Николаусы без сахара. В каждом олене не больше двух калорий. Эти коврижки приготовлены так, что при их употреблении можно больше калорий потерять, чем заработать.

— Вот это да! — воскликнула Петра, глядя на выпечку уже совсем другими глазами. — И даже шоколад.

— Да — и марципан тоже внутри. — Эвелин сделала серьезное лицо. — Можешь поверить, но когда-то я весила больше сорока килограммов.[29]

— Правда? — воскликнула снова Петра. — Никогда бы не подумала, — поколебавшись, добавила она.

Эвелин бросила на меня лукавый взгляд, ясно дававший понять, что никогда в жизни она не весила ни на грамм больше, чем теперь. Конечно, нет.

— С этими коржиками я сумела сбросить все за четыре недели, — сказала Эвелин Петре. — И если теперь меня мучает чувство голода, то я могу есть мучное столько, сколько захочу, не опасаясь, что на следующий день не влезу в свои самые узкие джинсы. Даже наоборот: если у меня появляется несколько лишних граммов, я просто съедаю пару Николаусов.

— Вот это да! — снова воскликнула Петра. — А я-то не то чтобы имею проблемы с весом, но всегда вынуждена себя во всем ограничивать.

— Это мне знакомо, — сказала Эвелин. — Иногда приходится брать себя в буквальном смысле за горло, чтобы противостоять соблазну. Очень жестоко.

Петра кивнула.

— А вот с этими коржиками можно положить конец постоянному чувству голода.

— А они хоть вкусные? — спросила я.

— Еще какие, — ответила Эвелин. — Возьми попробуй… вот хотя бы звездочку.

Петра завистливо наблюдала, как я беру с тарелки коржик. Я с опаской откусила кусочек. Нет, не то чтобы я опасалась за качество обезжиренного масла и некалорийного шоколада. Я просто боялась, что на вкус конопля такая же противная, как и когда ее куришь.

— Потрясающе! — восхищенно воскликнула я. Взгляд Петры стал еще более завистливым.

— Правда? — Эвелин сияла от радости. — Я долгие годы добивалась этого, потому что покупать такую выпечку было непосильно дорого. А раньше купить нечто подобное можно было вообще только за границей, здесь, в Германии, все никак не приобретут патент.

— Типично немецкая проблема, — сказала Петра, с жадностью рассматривая коржики. — Все равно лучшие нейтрализаторы аппетита можно получить только из США.

— Да, но здесь они еще и не облагаются пошлиной, — продолжала разглагольствовать Эвелин. — Я имею в виду мои коржики.

— Ага, — сказала я и задержала руку с половиной коржа на полпути ко рту.

Ага! Кажется, начинка уже начала действовать, потому что я почувствовала, как меня слегка повело.

— Итак, у меня появился интерес вот к этому снеговику.

Впервые с того времени, как я с ней познакомилась, тон Петры был невероятно вежливым. Эвелин помедлила:

— Но я не знаю, разрешено ли мне распространять этот рецепт в нашей стране.

— Ах, если бы ты знала, как мне нравится кушать то, что не разрешено! — рассмеялась Петра.

И это было новостью. Словно она уже попробовала кусочек коржика.

— Ну, хорошо, — сказала Эвелин и протянула Петре тарелку.

Петра с плохо скрываемой жадностью схватила снеговика и сразу откусила у него голову.

— Потрясающе! — воскликнула она.

— Да, правда? — Я с любопытством наблюдала за Петрой.