Сиделка Лэнгтри внезапно остановилась, как будто гигантская рука преградила ей путь. Господи, о чем я думаю? Разве я могу бросить их? На кого они останутся, если такие, как я, все кинутся, не разбирая дороги, в погоню за иллюзиями? Потому что это иллюзия! Глупая мечта незрелой девчонки. И вся моя жизнь была такой. Такова школа, которую я прошла. Майкл знал. И Салли Доукин права. Истина жестока, но убежать от нее невозможно, и если тебе больно, то молча терпи, вот и все. Да, они забывают нас. Восемнадцать месяцев, и ни единого слова от него. Нейл тоже забыл, забыл совсем. Тогда я была центром его вселенной, и он любил меня, я была ему нужна. А для чего я ему теперь? Почему он должен любить меня теперь? Я отправила его в другую жизнь, полноценную, волнующую, да-да, волнующую, освеженную присутствием женщин. Почему, Христа ради, он должен вспоминать о той части своей жизни, которая вся состояла из мучений и боли? А главное, почему я жду, чтобы он помнил? Майкл был прав. Майкл все знал. Сильной птице нужно много пространства для полета.


Ее долг — быть здесь. Многие ли умеют делать то, что дается ей без всяких усилий? Многие ли учились этому, столько знают и от рождения приспособлены к этому? Ведь на каждую сиделку, у которой хватает стойкости выдержать трехлетний испытательный срок, приходится десять, которые не выдерживают. У нее есть эта стойкость. И еще — любовь. Для нее это не просто работа — она вкладывает в нее всю свою душу, любит ее! Она всегда этого хотела. Ее долг — быть среди тех, кого мир забыл, или не может использовать, или просто не в силах на них, смотреть.

Сиделка Лэнгтри пошла вперед, быстро, без страха и колебаний, поняв наконец себя до конца, а также то, что долг — это самое чудовищное из всех наваждений — был всего лишь другим именем любви.