Татьяна почти закончила с уборкой, когда пришел Лёня. Это не было сюрпризом, он говорил, что зайдет. По этому поводу Таня тоже весь день нервничала, но виду не подавала. Все свои самые болезненные переживания давно уже научилась прятать от чужих глаз.

Открыв дверь, привычно коснулась губами его щеки. Привычно, потому что она и раньше с Лёней, да и со всеми друзьями Дениса, в щеки расцеловывалась.

— Ой, Лёня, привет! — Настя выбежала из комнаты. — А мы тебя как раз вспоминали! — выдала с ходу.

— Да? — Лёня с лукавой улыбкой посмотрел на Таню, и она глубоко вздохнула. — Как приятно‑то… Я прям польщен. Вот видишь, Настька, хорошего человека вспомни — он обязательно появится. Гулять пойдем?

— Куда? — девочка тут же загорелась вниманием.

— В парк, например. Сахарной ваты пожуем или в кино сходим. Куда хочешь?

— Ну ничего себе, — Настя подбоченилась. — Я даже не подготовилась, ничего не придумала.

— Думай быстрее, — засмеялся мужчина.

— Тогда в парк, — быстро решила малышка. — А в кино темно и холодно, как в гробнице. Лёня, чтобы ты меня в парк водил, я тебя теперь каждый день вспоминать буду.

Таня рассмеялась такой непосредственности. Настя вообще очень прямолинейный ребенок. Близкие хоть и привыкли, но забавлялись от души. А в окружении незнакомых бывало и неудобно.

— Давай. А я буду появляться, как джинн из бутылки, и выполнять любое твое желание. Беги, Очаровашка, платье надевай.

— А джинсы подойдут? У меня новые.

— И джинсы подойдут, — с улыбкой кивнул Лёня и посмотрел на Таню. Она жестом пригласила его в гостиную. Там он поправил на диване несколько красных бархатных подушек и удобно уселся.

— Лёня, это что за культпрограмма? — Татьяна устроилась на подлокотнике серого кресла. Легко устроилась, как птичка, словно вот — вот вспорхнет и улетит.

— А ты против? — столкнулся с ее нахмуренным взглядом, ответив своим невозмутимым. — Если не хочешь идти — оставайся дома, мы с Настькой сами пойдем погуляем.

— Так я вас и отпустила, — хмыкнула молодая женщина. — Знаешь же, что одних не отпущу.

— Конечно, знаю. Тогда или иди собирайся, или попробуй сказать ребенку, что в парк мы не пойдем.

Говорили они тихо, чтобы Настя не услышала. Оттого разговор казался немного напряженным.

— Вот ты манипулятор! — приглушенно воскликнула Таня.

— Я манипулятор? Танюша, да я добрейшей души человек! — театрально оскорбился, приложив руку к груди.

— И к тому же очень скромный, — проворчала, хотя губы сами собой растягивались в улыбке.

— Сама скромность. Совершенная скромность.

— Мне времени надо больше, чем Насте, — уступила Татьяна.

— Я тебя не тороплю, — чуть пожал крепкими плечами. — Давай вперед — чулочки — юбочка…

— Лёня…

— И мамку выключи, нечего меня одергивать.

Таня распахнула голубые глаза, собираясь возмутиться, но вовремя прикусила язык. Прав Лёня. Еще как прав. Она привыкла быть мамой и совершенно забыла, как это — быть женщиной. Постоянно прорывалась попытка всех воспитывать, побеспокоиться, дать какой‑то совет. И да, даже Лёню она постоянно одергивала. Это все шло на инстинкте, неосознанно. А после его слов, как со стороны себя увидела, и почувствовала сразу свою ограниченность, зацикленность на ребенке, неумелость в обращении с мужчинами. Теперь вообще стало непонятно, что Лёня в ней нашел, почему вдруг решился на близкие отношения. Мало в ней осталось от той романтичной, летающей на крыльях Тани. Та окунулась бы в эти отношения, как в омут с головой, ни о чем бы не думала, не боялась, не сомневалась. Потому что влюбленные женщины ничего не боятся, кроме потери любимого. Та Таня Лёньке вздохнуть бы свободно не дала, задушила бы своей слепой любовью. А эта, нынешняя, пыталась взять чувства под жесткий контроль, сцепить колючей проволокой. Но тщетно, кажется. Одно только «чулочки — юбочка» из уст Вуича, и щеки вспыхнули румянцем от бурного внутреннего отклика. Черт его знает, отчего так реагировала. Может, потому что в тот вечер на ней были чулки…

Чулочки да юбочку Таня, само собой, надевать не стала. Как‑то прогулка по природному парку не располагала к таким откровениям. Потому надела джинсы и легкий пуловер, вечер все‑таки. Прохладно.

— Настя, давай семечек возьмем, белочек покормим, — предложила Таня.

— Конечно, а то белки, наверное, голодные, шишки‑то новые еще не наросли, — малышка припрыжку побежала на кухню.

В парке девочка совершенно позабыла про обещанную сахарную вату. Только и разговоров было о «бедных животных».

— Насте прямая дорогая в партию «зеленых», — посмеялся Лёня. — Или кто там занимается проблемами голодающих животных.

— Она очень мягкосердечная девочка, — улыбнулась Таня, глядя, как Настя стремглав несется по аллее в поиске хоть одной голодной белки. — А вообще, это тебе надо в партию «зеленых». Вечно меня по лесам таскаешь.

— Вот такой я дикий человек.

Таня засмеялась и кивнула. На самом деле не ничего она не испытывала против таких прогулок. Мягкий ветерок, запах сочной листвы, оголтело шумящие в кронах деревьев птицы. И Лёня — такой невероятно близкий и неожиданно родной. Со знакомыми шутками и теплым блеском в зеленых глазах. В силе шутки Таня никогда не сомневалась, Лёнькин юмор вмиг снимал ее забродившее по любому поводу недовольство. Она и сама не могла долго злиться. Не умела. Слишком душой мягкая.

Поджидая, пока Таня и Лёня нагонят ее, Настя присела на лавку и с интересом уставилась на противоположную скамейку. Там пожилой мужчина рисовал портрет сидящей рядом девушки. Не выдержав, Настя слезла с лавки и осторожно подошла к художнику. Он, бросив на девочку быстрый взгляд, улыбнулся. Его пушистые седые усы добродушно дрогнули. Тогда Настя набралась смелости и заглянула к нему в листок. Это был простой лист размером А4, и рисовал мужчина карандашом. Настя, видимо, поразившись сходству с натурой, открыла рот от удивления.

— Я тоже хочу, — настойчиво задергала девочка маму за рукав, как только Таня подошла ближе.

— Ты не высидишь. Тебя же и на пятнадцать минут не хватит.

— Высижу — у… — подвывала Настя и не думая отставать. Тем более лавочка освободилась, и седой дяденька, получив от молоденькой клиентки вознаграждение, достал чистый лист бумаги. Настя очень боялась, что сейчас кто‑нибудь усядется и займет ее место.

— Ладно, — вздохнула мама, соглашаясь, и тут же строго предупредила: — Только попробуй дернутся с места или заныть. И не доставай дядю вопросами, как скоро он закончит. Сиди молча. Поняла?

— Поняла, — возбужденно выдохнула Настя и устроилась на деревянной скамье.

Таня не стала мешать творческому процессу и потянула Лёню на скамейку напротив.

— Лёня, я оценила твой сегодняшний маневр, но только не надо вмешивать в наши отношения ребенка, — протянула фразу, как одно слово.

— А куда ж ты теперь ребенка денешь? — на удивление сурово отрезал Вуич, и Таня сразу растеряла свою убежденность.

— Лёня, я даже не знаю, что ей сказать — как объяснить… И потом… Неизвестно еще, как у нас с тобой сложится. Не надо, чтобы Настя заостряла на нас внимание. В общем, не надо в наши отношения впутывать ребенка. Мало ли со сколькими мужиками я буду встречаться, не хочу, чтобы Настя привыкала.

И хотя от слов про других мужиков, кровь заметно ударила в виски, Лёня не дрогнул ни лицом, ни голосом.

— Этот разговор имел бы смысл, если бы ты действительно решилась встречаться с чужим дядей. Трудно объяснить ребенку, почему вдруг чужой мужик стал спать у мамы в кровати, понимаю. Но тут ты припоздала. Будем мы с тобой встречаться или нет, я все равно никуда не денусь. Для этого мне придется перестать общаться с твоим братом и его женой, а я при всем уважении к тебе этого сделать не смогу. Так что глупо сейчас пытаться оградить Настю от общения со мной. Я твою дочь с пеленок знаю, она меня, кстати, тоже, — тут он усмехнулся. — И вижусь я с ней чаще, чем ее родной отец. Так что зря ты переживаешь за свой моральный облик. Он кристально чист.

Таня ничего не ответила. Да и что тут ответить? Посмотрела на дочь, которая сидела смирно замерев. Отношения Бориса с дочерью — это вообще больная тема. Не хотелось даже мыслью об этом портить себе настроение. Виделся он с ней редко, как будто и желания горячего не испытывая. Последний раз Таня не позволила ему взять дочь на прогулку, потому что Боря был пьян. Не совсем, но Тане и исходящего от него запаха алкоголя оказалось достаточно. Бывший муж и без того не вызывал особого доверия, а уж в таком состоянии ему около ребенка подавно делать нечего. Радовалась теперь Татьяна, что в свое время приняла правильное решение и ушла от Бориса, когда Настя была совсем крошкой. Иначе можно себе представить, как бы малышка мучилась, скучая по отцу.

— Танюш, — Лёня всмотрелся в ее лицо, обегая взглядом бледные щеки, губы.

Таня как‑то задумчиво на него посмотрела и неловко пожала плечами — не то извиняясь, не то от растерянности. Лёня обхватил эти женственные, чуть покатые плечи одной рукой и притиснул к себе. Некрепко, позволяя возразить. И к лицу нежному склонился, позволяя увернуться. Но Таня не увернулась. Сил не хватило сопротивляться. Только вздохнула прерывисто — знала, что Настя смотрит. Узкая ладонь доверчиво легла на крепкую мужскую грудь. Тогда Лёня коснулся мягко Таниной щеки, потом крепче поцеловал в губы.

Вопреки материнским ожиданиям, Настя не сорвалась с места, а досидела до конца. Ее даже поцелуй матери с Лёней не отвлек. Не отвлек, но заинтересовал.

— А чего это вы целуетесь? — спросила она без стеснения, как только с портретом закончили, и она получила заветный лист в руки.

— Когда люди друг друга любят, они целуются, — ответила Таня, решив, что так ей будет легче всего объяснить дочери, почему вдруг она стала целоваться с Лёней.