Яна Перепечина - Непридуманная сказка

- Хорошая идея, - с энтузиазмом согласился Виталий. Сашино сердце потеплело от горячей волны благодарности за то, что он привязан к её друзьям и готов общаться с ними.

«Нет, я форменная идиотка, - устыдилась она, - из-за какого-то фильма усомнилась в нём. Стыдно!»

И Саша покраснела. Виталий, к счастью, этого не заметил. Он уже отправился на кухню за трубкой телефона.

А потом, конечно, началась адаптация, про которую Валдайцевы читали, но – наивные – надеялись избежать. Вернее, началась она у Ангелины. У Вадима же привыкание если и было, то лёгкое и незаметное. Зато у его жены – классическое: со слезами и отчаяньем, опускающимися руками и ненавистью к себе.

И Ангелина, и Вадим ещё не успели полностью оправиться после болезни и сильно кашляли. Вадим разрывался между работой, учёбой – в этом году он как раз решил получить второе высшее образование – и семьёй.. С дочкой целыми днями занималась одна Ангелина. Как на зло приболела Шпики, у которой начались непонятные проблемы с желудком. Да ещё и стиральная машинка сломалась. Вызванный мастер скептически осмотрел треснувший барабан и категорично изрёк:

- Новую надо покупать. Барабан менять – дорогое удовольствие. Не советую.

Но все небольшие сбережения бюджетников Валдайцевых были потрачены на ремонт детской и покупку вещей для Поленьки. Поэтому первые несколько недель Ангелина стирала в ярко-синей пластиковой «Малютке», которую, откопав в гараже под завалами разного добра, привезли её родители.

И если в конце первой недели её «мамской» жизни она чуть не плакала от усталости, то через месяц и вовсе была готова выть волком. У дочки болел животик, мучившаяся желудком Шпики каждые полчаса умоляюще смотрела на хозяйку и просилась на улицу, «Малютка» вяло крутила бельё (это называлось «стирала»), а менять воду и полоскать и отжимать вещи приходилось вручную.

Ангелина изнемогала, искренне не понимая, как раньше мамы справлялись без одноразовых подгузников, автоматических стиральных машин и прочих достижений цивилизации. Она металась между Полиночкой и собакой, полоскала бельё в огромном тазу и чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Копились усталость, злость и раздражение. Всё чаще и чаще вспоминались слова её директора, Полины Юрьевны Морозовой.

Ещё весной, узнав, что Валдайцевы собирают документы для усыновления, та сочувственно сказала Ангелине: «Вам будет тяжело привыкать, Линочка. Вы долго жили одни. А ребёнок – это совсем другой мир, совсем другая жизнь. Да ещё когда гормоны не помогают. Но я очень желаю вам терпения и любви. Они всё переборют».

- Любовь и терпение. Терпение и любовь, - как заклинание твердила про себя Ангелина, в очередной – восьмой! – раз за ночь наливая в грелку тёплой воды, чтобы погреть животик мучащейся коликами Полиночке. Глаза не открывались, ноги и руки отказывались повиноваться. Да ещё кидалась под ноги Шпики, которой срочно требовалось «до ветру», как называл это с трудом контролируемое желание Ангелинин дедушка Паша. А Вадим как назло был на сутках.

Чудом укачав уставшую от рыданий Полиночку, Ангелина нацепила джинсы, сапоги и, сунув таксу под мышку и ругая неурядицы последними словами, побежала на улицу. Счастливая жизнь молодой матери радовала разнообразием и буйством красок.

Спустя полчаса, даже не почистив зубы, – сил просто не было – Ангелина надела пижаму и, еле живая, поплелась к кровати. Рухнув в постель и кинув мутный взгляд на светящиеся в темноте цифры часов, она мрачно озвучила вслух:

- Московское время четыре часа двадцать восемь минут, - и мгновенно отключилась. Последней её мыслью была надежда на то, что новообретённая дочка-полуночница поспит хотя бы до восьми.

Проснулась она, вернее, не проснулась, а взлетела с кровати и только в полёте очнулась, от дикого крика Полины, в шесть тридцать утра. Девочка всегда просыпалась с таким плачем, будто стряслась какая-то страшная, непоправимая беда. И от этого истошного крика Ангелина вскакивала буквально в холодном поту. Вот и теперь она пару секунд постояла, приходя в себя и чувствуя, как от ужаса громко бьётся где-то в горле сердце. Под несмолкаемый плач, спотыкаясь и налетая на все углы, она кинулась к дочери, обречённо констатируя:

- Началось в колхозе утро.

За месяц приготовление смеси и собственно кормление были доведены до автоматизма. Так, достать бутылочку из стерилизатора, открыть. Налить сорок пять миллилитров кипятка, добавить холодной воды до ста сорока миллилитров – как раз получается нужная, примерно 37 градусов – температура. Теперь четыре мерные ложечки смеси, главное вровень с краями, а не с горкой. Закрыть бутылочку, несколько раз энергично потрясти. Но это уже на бегу в комнату, где заливается плачем голодная и обиженная Полина Вадимовна. Теперь взять рыдающую малышку, раздеть, протереть попку, помазать кремом, снять подгузник (из-за склонности Полиночки к срыгиваниям их меняли до, а не после еды, потому что малейшее движение сытой малышки заканчивалось выплёскиванием смеси наружу), надеть новый – и приступить к кормлению. В результате регулярных тренировок Ангелина на всё про всё тратила минут пять – не больше. Но все эти пять минут Полина кричала так, будто её режут. И Ангелина ужасно боялась, что соседи не выдержат и вызовут милицию. Но они терпели. Святые люди!

Прижав к себе удовлетворённо пыхтящую дочку, она выдыхала и замирала, боясь потревожить капризницу. Теперь главной задачей было не заснуть и не уронить с колен Полиночку.

Вот и в очередной раз справившись с переодеванием и кормлением, Ангелина вздохнула: «И вечный бой! Покой нам только снится!». И, внушая самой себе, бодро ответила:

- Я этого хотела.

Но самовнушение помогало не всегда. И тогда она слабохарактерно плакала, размазывая слёзы по щекам так, что и уши оказывались мокрыми, и кроя себя почём зря. Проревевшись в очередной раз и обозвав себя бесчувственным бревном, Ангелина начинала звонить подругами или забиралась в Интернет, отыскивая то, что могло бы ей помочь.

- Златик, - стонала в трубку Ангелина, - я ужасный, ужасный, ужасный человек! Понимаешь, Вадим от Полечки без ума. Не надышится на неё. Свекровь моя просто чахнет над ней, готова дни и ночи над кроваткой сидеть. Все её любят… Кроме меня… Я… я её ещё не люблю. А себя ненавижу. Что ж я за дубовая-то такая!

Подруга дипломатично молчала, ожидая продолжения. Всхлипнув, Ангелина продолжила:

- Нет, она мне нравится! Очень нравится. Она такая красивая, такая умненькая, у неё такие глазки, такие волосики… И она так вкусно пахнет!

- Линочка, - мягко засмеялась Злата, - ты её тоже уже любишь. Просто тебе тяжелее всех. Вадим потискал, поиграл и ушёл на работу…

- Нет, - сразу вступилась за обожаемого мужа Ангелина, - он мне очень помогает, памперсы меняет, купает со мной, переодевает, и даже колыбельную на днях пел. Это Димка-то, который, по-моему, даже в детстве петь не умел! Я тут распсиховалась вся в очередной раз, а Поленька заплакала. Вадим к ней пошёл. Слышу, какие-то странные звуки из детской. Заглянула, а там он укачивает на руках Полю, а сам книжку с колыбельными на пеленальный стол положил и поёт, глядя в неё одним глазом, «Колыбельную Медведицы», ну, которая «ложкой снег мешая, ночь идёт большая». Представляешь, слов не знает, нашёл в книжке – и поёт! А Полиночка слушает… Я чуть не разревелась от умиления.

- Лин, да понятно, что он прекрасный муж и отец и тебе готов во всём помогать. Но, ты меня прости, конечно, его ведь дома не бывает! Как не позвоню, он то в командировке, то в институте, то на сутках. Четыре пятых времени, да что я говорю, - девять десятых с Полиночкой ты одна. Свекровь ведь и твои родители тоже лишь изредка приезжают. Хоть кто-нибудь из них догадался с внучкой погулять, пока ты поешь спокойно и душ примешь?

- Светлана Олеговна пыталась. Только у нас надо дорогу перейти, чтобы на реку попасть. А она боится одна. И коляску на первом этаже не может спустить и уж тем более поднять. И я её провожала, через дорогу переводила. Пока обратно вернулась, пришлось уже идти встречать. Она позвонила, что замёрзла. Там ветер сильный дул…

- Боже мой, Ангелин, я к твоей свекрови отношусь со всей симпатией. Но это ведь просто смешно – через дорогу не перейти и потеплее одеться не догадаться.

- Ну, она уже ведь не молода…

- Лин, сколько ей: шестьдесят пять?

- Шесть. Шестьдесят шесть.

- Вполне ещё в расцвете сил дама. Ты мне сама рассказывала, что Вадим долго у своих бабушки и дедушки в детстве жил. Сколько тогда им было?

- Когда он родился, шестьдесят четыре и шестьдесят пять соответственно, а когда его к ним надолго привезли – на полтора года больше.

- Ну вот, почти столько же, сколько твоей свекрови. Только ведь там бабушка постоянно с маленьким внуком жила. В небольшом посёлке. Там воды-то горячей, наверное, не было?

- Не было. В баню ходили мыться, - подтвердила Ангелина.

- И что? Та бабушка звонила, требовала забрать ребёнка, потому что она устала? Или слала телеграммы-молнии с призывами о помощи?

- Нет, Вадим у них два года жил. Ну, родители приезжали, конечно, на выходные…

- Слушай, не смеши меня. На выходные! Тоже мне – помощь! А в остальное время бабушка с дедом сами справлялись. И не боялись с ребёнком одни остаться. А тут бабушка дорогу перейти сама не может. И это взрослый, дееспособный человек… Я всеми силами стараюсь её не осуждать, но не понимаю, просто не понимаю…

Какая же это помощь, если тебе хлопот только прибавляется, когда родные приезжают? Вон, у Симоновых бабушки с дедушками спорят, кто будет с Илюшкой сидеть, пока молодая мама отдохнёт или в парикмахерскую сходит. Все хотят помочь. Такие молодцы! А ведь это нормально. Никто не просит, чтобы тебя ото всех хлопот освободили. Но хоть иногда, хоть на часок раз в две недели и тебе нужно отвлечься…