Быстро споласкиваю кружку в раковине, хватаю полотенце, чтобы протереть руки, а Марк, словно пантера, бесшумно подкрадывается ко мне и внимательно следит за моими движениями.

– Когда скажешь своей семье радостную новость?

– А когда ты уберешься отсюда?

Он сдержанно улыбается:

– Грубиянка. Этому ты будешь учить нашего ребенка?

Нашего ребенка.

Что-то в этом слове задевает меня. До возвращения домой я с уверенностью полагала, что ребенок внутри меня – мой и только мой. А теперь, когда его биологический отец решил наглым образом ворваться в мою жизнь и завоевал доверие моей семьи, я путаюсь в собственных сетях, как маленькая безмозглая рыбка. Я признаюсь, меня тянет к Марку, но ровно так же, как и в Барселоне.

Исключительно физическое притяжение.

И Марк тоже чувствует это, но зачем-то пытается доказать обратное. Его не могут интересовать другие вещи, помимо секса. А может, он просто хочет попробовать себя в роли правильного?

– Ты высыпаешься, Марк? – спрашиваю я нарочито спокойным голосом. Сжимаю волю в кулак и как бы невзначай кидаю на мужчину рядом со мной томный взгляд.

Я докажу ему, что невозможно изменить свои принципы и правила за пару месяцев. Он все такой же похотливый мужик, каким и был с момента нашего знакомства.

– Да, здесь очень спокойно. Мне нравится жить за городом. – Он совершенно непоколебим. Просто смотрит на меня и даже не улыбается.

– А разве ночью тебе не бывает тоскливо? – Склоняю голову набок и придаю своему взгляду загадочность. Понятия не имею, как это выглядит со стороны, но мне кажется, что некую долю таинственности в моих глазах все же можно уловить.

Марк опирается плечом на холодильник и складывает руки на груди. Оценивающий взгляд темных глаз лениво проходится по мне, а я вопреки собственной воле ощущаю сладкое тепло в животе.

– Нет, солнышко, я не тоскую.

Мысленно чертыхаюсь и делаю небольшой шаг навстречу к нему.

– Не обманывай меня, здесь, в глуши, тебе должно быть, очень одиноко. Некуда сходить, негде повеселиться. – Подхожу к мужчине вплотную, и моя грудь касается его ребер. – Да и не с кем развлечься, да?

Поднимаю голову и смотрю в потемневшие глаза. Я помню этот хищный взгляд и знаю, что означает он лишь одно – возбуждение. Еще чуть-чуть, и Марк сорвется, а я с удовольствием тыкну его носом в эту мнимую мужскую ответственность, которой он прикрывается.

– Ну, почему же. Твоя бабуля задаст жару всем моим друзьям, с которыми я привык проводить свободное время. К тому же я давно нуждался в смене обстановки и отдыхе. Ни один курорт мира не сравнится с твоим домой и твоей семьей.

Что ж, пожалуй, придется воспользоваться тяжелой артиллерией, раз он так крепко сдерживает себя.

– Ну, хорошо. Рада, что не скучаешь. – Разворачиваюсь и не спеша подхожу к печке. Чувствую себя идиоткой, но сдаваться не намерена. Медленно наклоняюсь к потемневшей стеклянной дверце, за которой пылает огонь, давая возможно Марку насладиться моим мягким местом, но потом с ужасом понимаю, что на мне не обтягивающие джинсы, а широченные штаны, за которыми не видно совершенно ничего. Вуди Вудпекер истерично кричит, что больше не в состоянии вынести мой идиотизм, и, махнув крылом, уходит за успокоительными пилюлями. Скрипя зубами, чуть закрываю решетку, и огонь в печи успокаивается. – Что-то жарко стало, тебе не кажется?

Выпрямляюсь и, продолжая стоять спиной к Марку, снимаю толстовку, оставшись в бордовой тоненькой майке.

– Не знаю, по мне так здесь по-прежнему прохладно, – говорит он, совершенно спокойно. – Если хочешь, можешь и штаны эти снять. И майку. И белье. Главное, чтобы тебе было комфортно.

Я разворачиваюсь к нему и нарочито смущенно улыбаюсь:

– Не дождешься!

– Как и ты, зайка, – усмехается он. – Думаешь, я все так же хочу просто переспать с тобой?

Истеричный хохот Вуди Вудпекера доносится из хозяйственной комнаты, где хранятся коробки с лекарствами.

Меня же накрывает негодование, сменяющееся бешенством.

– Не спорю, даже в этом мешке ты выглядишь невероятно сексуально, и, будь ты не такой упрямой, я бы с удовольствием разорвал его и взял тебя прямо здесь, на столе. Но есть одно маленькое но, через которое я ни за что не смогу переступить.

Снова оглядев меня, Марк возвращается за стол и отпивает наверняка уже остывший чай. Он смотрит в витражные окна и делает вид, что меня здесь больше нет.

Я недоумеваю, глядя в темные глаза, излучающие серьезность и уверенность. И эта уверенность совершенно противоположна той, что всегда была с Марком.

Я все могу. Я все получаю. Я – красавец. Я – Аполлон.

Нет. Теперь в мгновение ока она превратилась твердую решительность, которой сложно будет противостоять.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, с опаской глядя в мужские глаза.

Марк допивает чай и, аккуратно поставив кружку на стол, переводит на меня серьезный и спокойный взгляд:

– Я знаю, чего ты добиваешься, и это понятно. Но дело в том, что та моя прежняя жизнь больше мне не нужна. И говорю сразу, тебе не удастся доказать мне обратное. Ты можешь хоть спать рядом со мной обнаженной – все равно проиграешь. Я хочу добиться тебя, и в конечном итоге я это сделаю. Хочешь капризничать – ради бога. Хочешь спрятаться – я тебя все равно найду. Если ты чего-то боишься – поделись со мной своими мыслями, мы все решим. Я не шутил, когда говорил о совместном проживании. И чем дольше ты будешь противиться, тем сильнее я буду давить.

– Ой, вы уже проснулись! – восклицает бабуля, подойдя к чайнику. – И печь затопили, какие молодцы!

Пока она звонко щебечет о морозной погоде, мы с Марком неотрывно смотрим друг на друга, как будто пытаемся помериться силой. Его слова взбудоражили меня, и, наверное, впервые, находясь рядом с ним, я почувствовала всю ту слабость, что скрывалась под маской ложной уверенности и неприступности.


Глава тридцать третья


– Послезавтра снова придется ехать в город, ведь колбаску, например, сейчас я не куплю! Она должна быть свежей, чтобы оливье получилось вкусным, – лепечет она, сидя на пассажирском сиденье. – Знаете, Марк, я так рада, что вы приехали к нам! Как будто Бог ответил на мои молитвы.