Женькиного отца она очень хотела полюбить, вышла за него замуж и изо всех сил старалась свить с ним теплое уютное гнездо, но… так и не получилось. Павел Чесноков был неплохим мужиком, непьющим и работящим, но уж больно скучным. Ничего его не интересовало, кроме газеты «Правда», футбола с хоккеем по телевизору и игры в дурачка с соседом Николаем. Его трудно было вытащить даже в кино, а не то что в Дом культуры на концерт местной самодеятельности или на каких-нибудь ленинградских артистов. К ним в город даже сама Эдита Пьеха два раза приезжала, так Чесноков и на нее не пошел. Антонина Кузьминична оба раза ходила на концерт знаменитости с соседкой Евдокией.

В общем, помучилась она, помучилась с Павлом, да и предложила развестись. Он долго не мог взять в толк, в чем дело. Однажды даже, вразрез с собственными убеждениями и желаниями, выпил где-то на стороне с мужиками, а когда явился домой, спросил открытым текстом:

– Может, я тебя как мужчина не удовлетворяю?

Антонина не очень поняла, про какое такое удовлетворение он держит речь, а потому ответила напрямую:

– Всем ты, Пашка, хорош, да только… не люблю я тебя… а потому и жить с тобой более не хочу.

– А кого любишь? – встрепенулся Чесноков.

– Никого, – честно ответила она – не рассказывать же, что только одного Сеню в своей жизни любила, а никого другого полюбить, видать, уже и не приведется.

Павел еще долго сопротивлялся разводу, но потом все же вынужден был уступить. А потом еще долго заходил в гости, играл с сыном и просил Антонину, чтобы она бросила дурить и восстановила разрушенную ячейку общества. Она была непреклонна. Кому нужна эта ячейка, если в ней любви нет! Чесноков походил к ней, походил, а потом как-то быстро женился на тихой Анне Совковой, которая работала в хлебном магазине. И с этой Анной зажил он, похоже, душа в душу. Антонина Кузьминична была за него только рада и о том, что порушила свой брак, никогда не жалела. Всю свою кипучую энергию она направила на учеников и на собственного сына. И будто в награду за то, что она предпочла его отцу, Женька в общем и целом всегда был хорошим сыном. И лицом удался, и фигурой. Жизнь, конечно, его здорово побила, но в конце концов все утряслось, и он, похоже, на пятьдесят шестом году наконец абсолютно счастлив.

Вот один из Женькиных сыновей – Вовка – не удался… Это да… Но, опять же, кому все в жизни удается? А за счастье надо платить! Вот она, плата – Вовка!

Антонина Кузьминична отпила из удобной поилочки с носиком, которую ей принесла Лана, клюквенного морса и задумалась. А ведь похоже, что во всем дурном и страшном, что произошло с сыном, она одна изначально и виновата. Слишком любила… Хотела, чтобы все у него было хорошо, а получилось… Но ведь все матери любят своих детей! Все хотят им только хорошего! Или не все? Вот взять Татьяну – она ж сызмальства должного внимания Вовке не уделяла! С другой стороны, кто в юности подтолкнул Женьку к Ермаковой? Она, мать, которая безумно любила сына, нацелила его на Таньку, а эта Танька… Нет, конечно, она тоже хлебнула лиха… но все же… именно из-за ее козней погибла сначала жена Юры Майорова, а потом и он сам… Была бы Юрина жена жива – возможно, он так и не соединился бы с Ланой, их дети не познакомились бы и не поженились. А если бы не было их свадьбы, на нее не пошел бы Вовка, и Майоров остался бы жив… и тогда… А кто знает, что было бы тогда… Да и вообще, нечего все сваливать на Таньку. Это она, Антонина Кузьминична, во всем и виновата, когда захотела соединить десятиклассницу Татьяну Ермакову со своим сыном! А с другой стороны, может быть, только через такие тернии Женька мог добиться любви единственно нужной ему женщины – Ланы. Только вот таким чудовищно трудным способом. В награду за собственную любовь.

Антонина Кузьминична хотела крикнуть Лане, чтобы та принесла ей еще морсику, поскольку тот, в поилочке, незаметно закончился. Она даже набрала воздуху для крика, но услышала, что Лана о чем-то беседует на кухне с Женькой, и даже пить передумала. Пусть наконец наговорятся. Они столько времени разговаривали с другими… Конечно, она, старая и больная, им обуза, но невестка содержит ее в чистоте и даже виду не подает, что уход за больной свекровью ей в тягость. Антонина Кузьминична слышала, как участковый врач, который приходит раз в неделю ее проведать, говорил Лане, что вряд ли мать мужа переживет еще один гипертонический криз такой тяжести, но ее это нисколько не испугало. Пожила уже, хватит. Ее миссия на этом свете выполнена. Сын счастлив, а своих детей и внуков пусть сам воспитывает. Она, бабка, с воспитанием, например, Вовки, не справилась, так что нечего больше в воспитатели и лезть… Все. Конец. Всему.

* * *

Татьяна Бугаева, в девичестве Ермакова, чистила картошку для сырного супа. Боря его очень уважал, особенно с сухариками из белого хлеба. На второе у нее задуман жюльен с лисичками. Она недавно купила специальную жюльенницу с прехорошенькими маленькими кокотницами. Сегодня опробует. Конечно, жюльенчик – это так, Боре на один зубок, побаловать. Главное блюдо сегодняшнего обеда – это запеченная особым способом говядина в специях. Она уже однажды мясо так запекала. Боря сказал, что чуть язык не проглотил. Очень хочется его еще раз порадовать.

Татьяна положила в холодную воду последнюю картофелину, задержала взгляд на обрезанных под корень ногтях и счастливо улыбнулась. Ей больше не нужны длинные ногти. Ей нужны рабочие руки, чтобы удобнее было парить, жарить, варить… и вообще работать по дому, чтобы Боря приходил с работы, сгребал ее в охапку и шептал в ушко, что она самая-самая замечательная жена на свете, что все друзья ему завидуют черной завистью. Татьяна и за собственным весом перестала следить и сильно раздалась в талии. Боря был этим доволен. Говорил, что хорошего человека должно быть много. Да, он часто сыплет избитыми прибаутками, но Татьяне все в нем нравится: и эти прибаутки, и крупная фигура с небольшим мягким животиком, и крутой лоб с длинными розовыми залысинами, и низкий, чуть скрипучий голос, и спокойный веселый нрав. А особенно она довольна его крупными теплыми губами, которыми он так сладко целует ее, что каждый раз заходится сердце.

Иногда Татьяна просыпалась в холодной испарине, как ей казалось, – от звуков Вовкиного голоса, доносящегося из коридора. Там, где Вовка – непременно быть беде, а потому женщина резвой ланью вскакивала с постели и, как была, в ночнушке, бежала в коридор, чтобы сразу указать сыну на дверь. При этом Татьяна понимала, что он может и не уйти, а потому у нее заранее сводило страхом скулы, а ткань мягкой рубашки холодным пластырем приклеивалась к вспотевшей спине. Каждый раз коридор оказывался пустым. Татьяна, окончательно очнувшись от сна, соображала, что Вовке, осужденному за убийство и тяжкие телесные, еще сидеть и сидеть и, отдышавшись, шла на кухню, чтобы запить свой страх и вернуться в постель к Боре. Тот непременно просыпался, притягивал ее к себе, тесно прижимался горячим пухлым телом и тут же засыпал снова, довольно громко похрапывая ей на ухо. Этот его храп был для Татьяны лучше любой музыки, поскольку исходил от горячо любимого мужа. Вдыхая его теплый родной запах, она окончательно успокаивалась: у нее теперь есть защитник, и никакие Вовки ей больше не страшны. Она утыкалась носом в Борину руку и спокойно засыпала, умиротворенная и счастливая.

Иногда, правда, заснуть не удавалось, потому что, как ни крути, Вовка – не сосед-уголовник, на которого можно в случае чего и в милицию пожаловаться, а родной сын. Когда отсидит и вернется, никому не пожалуешься. А кроме как к ней, ему возвращаться некуда. Конечно, эта квартира – собственность Бориса, а сам он – мощный, крупный мужик, но какая разница Вовке, в кого вонзать нож… Вовкина бабка Антонина всегда винила ее, Татьяну, в том, что сын преступником-рецидивистом вырос. А что она могла поделать одна с мальчишкой-хулиганом? Она же не виновата, что не было крепкой мужской руки!

В такие бессонные ночи Татьяна вспоминала свою жизнь и удивлялась, как много сил и энергии потратила напрасно. Сейчас, купаясь в любви мужа, она не могла понять, зачем так упорно добивалась того мужчины, который вообще-то всегда был ей непонятен и чужд. Она не знала, о чем разговаривать с Майоровым, казалась себе при нем туповатой и недалекой. Даже то единственное настоящее свидание с ним в юности не могла вспоминать с нежностью или душевным трепетом. Помнились только неловкость, мешающая дышать, и стеснение. Но тогда ей казалось, что все переменится, как только Юра поймет, что именно она, Татьяна Ермакова, должна стать единственной его любовью в этой жизни. И именно ради того, чтобы стать единственной его любовью, она и плела свои интриги. И плод ее интриг – сын Вовка – лишил в конце концов Майорова жизни. Иногда в припадке самобичевания женщине казалось, что сидеть за убийство Юры должен вовсе не Вовка, а она, Татьяна Ермакова, собственной персоной. Она всю жизнь будто подталкивала к гибели мужчину, который был чужой судьбой. Пыталась, как на шахматной доске, расставить фигуры по собственному усмотрению вопреки правилам игры, и потому игра не шла, сбоила, из нее выпадали не те персонажи. Она пробовала перестроиться, поменять фигуры – белые на черные, но все равно выходило нескладно и неладно. Евгений Чесноков, которым она несколько раз пыталась подменить Майорова, тоже был не ее мужчиной. Она всячески мешала ему жить, заставляла расхлебывать то, что сама заваривала, провоцировала на циничные поступки, но он во всех щекотливых и жутких ситуациях, в которые попадал по ее вине, всегда оставался самим собой и был ягодой не ее поля. Может, сын Вовка и дан ей в наказание за то, что она пыталась манипулировать людьми. Когда-то в юности она получила от Ланы Кондратенко урок такой манипуляции и взяла этот прием себе на вооружение. Как много бед удалось бы избежать, если бы она простила Лане Юру и приветила какого-нибудь из тех парней, которые пытались за ней ухаживать! Не родись Вовка, плод обмана, – Майоров был бы жив.