– Вот так… Кретин я… идиот… дебил…

От обуявшего ее ужаса Лана не могла даже расспрашивать дальше. Она явственно почувствовала сгустившиеся вокруг дачного домика электричество. Когда в их жизни появлялась Ермакова, последствия всегда были самыми отвратительными в своей безысходности. Главное, чего не могла себе простить Лана, – это того, что собственными руками все и устроила. Ведь именно она в школьной юности убедила тогда еще закадычную подружку Таньку в том, что та влюблена в Майорова! Если бы Лана сама решилась подойти к Юре, а не подсылала вперед себя Ермакову, будто бы на разведку боем, ничего дурного в их жизни, скорее всего, не случилось бы. Воистину, за все в этой жизни надо расплачиваться. Особенно за свою подлость. Впрочем, единожды сотворенная подлость человека уже не отпускает, и он продолжает и продолжает подличать, сам того не замечая или замечая, но не в силах остановиться. Вот и она, Лана, зачем-то вышла замуж за хорошего человека, никогда его не любила, а теперь окончательно предала. Она подла и низка, а он, ее муж, сумел подняться над обстоятельствами и даже не заметить пошлости ситуации, в которой они вчетвером оказались.

– Все из-за того, что нам совершенно негде встречаться, вот я и согласился на предложение Ермаковой… – продолжил Юра и рассказал о случайной встрече с Татьяной.

– Я думаю, что ваша встреча случайной не была, – проговорила Лана. – Этот человек давно уже не делает ничего случайного.

– Да… возможно… Я только не пойму, зачем она натравила на нас Иру… с твоим Евгением… Что она, Танька, от этого выиграла? Неужели не понимала, что я только возненавижу ее за это?

– Возможно, нормальным людям действительно не понять всей тонкости ее игры… а потому надо ждать дальнейшего развития событий, которые ни к чему хорошему, как я подозреваю, привести не могут.

– Да не стану я ждать! – выкрикнул Юра. – Сейчас пойду и… сверну ей шею! – Он вскочил и начал одеваться, спеша, а потому производя много лишних суетливых движений.

– Перестань, Юра! Нам сейчас надо думать не о Ермаковой, а о наших близких! – осадила его Лана. – Мы ведь не можем продолжать скрываться от всех на Танькиной даче! Придется же домой возвращаться! Что нам теперь делать-то?!

Майоров, который успел сунуть в брюки только одну ногу, в таком виде плюхнулся обратно на диван. Он обхватил голову руками, покачался взад-вперед, громко выдохнул и наконец сказал:

– Теперь у нас выбора нет. Надо разводиться… с ними…

– А если они не захотят?

– У них тоже выхода нет. Женька тебя отпустит, он же сказал… Любит он тебя, бедняга… зла не желает… А Ира… Думаю, она простить меня не сможет, а потому разводиться в любом случае придется.

– А дети?

– А что дети? С ними же мы разводиться не собираемся. А вырастут – поймут! В общем… собирайся. Поехали в город, надо начать расхлебывать ту кашу, что заварили… – Потом он помолчал немного, через плечо поглядел на Лану каким-то особенно пристальным взглядом и спросил: – А ты в себе уверена, Ланочка?

– В каком смысле? – испуганно отозвалась она.

– Ну… любишь ли ты меня до такой степени, чтобы порвать с Евгением? Он-то тебя обязательно простит… по нему было видно…

Лана обняла за шею Майорова, который так и сидел на постели в одной брючине, совершенно смяв в руках вторую, прижалась к его спине своим все еще обнаженным телом и ответила:

– Я не могу без тебя жить, Юра… Я же говорила, что все это время без тебя будто и не жила вовсе… да… Просто ждала, когда выполню свои обязательства перед семьей, выращу детей… да и… умру, наверно…

– Тогда все правильно… Жестоко, конечно, по отношению к Ире и Женьке, но… так все продолжаться не может. Даже если они оба решатся нас простить… Мы должны быть вместе, Лана… Должны!


Когда автобус, который вез Лану с Майоровым домой по окружной дороге, сделал крутой поворот, выруливая напрямую к Дольску, она дурным голосом крикнула на весь автобус:

– Же-э-э-ня!!! Не-э-э-т! – Потом рванулась с сиденья к кабинке шофера и замолотила по ней кулачками с воплями: – Выпустите меня немедленно! Выпустите! Там мой муж!!!

– Что, совсем сдурела?! – гаркнул во всю мощь своих легких шофер, здоровенный детина с бицепсами, которые шарами перекатывались под футболкой с длинными рукавами. – Здесь нельзя останавливаться вообще, а там еще и авария! А ну сядь на место, оглашенная!

– В той аварии машина моего мужа!!! Выпустите меня! Пожалуйста! – раненым зверем ревела Лана, и шофер вдруг понял, насколько ее требования серьезны.

– Ну если только муж… – понизив голос и уже с некоторой долей сочувствия произнес он, и автобус остановился у обочины. Когда с легким шипением сложилась гармошкой дверь, Лана прямо-таки вывалилась носом в пыль, но тут же поднялась и, зацепившись одной ногой за другую, свою же, но не желающую слушаться, упала бы снова, если бы ее не поддержал Майоров, который выскочил из автобуса вслед за ней.

Уже вместе они бросились назад, к тому крутому повороту, где вокруг двух столкнувшихся машин сгрудились инспекторы ГАИ. У машины Евгения оказался сильно смят передний бампер, выбиты стекла, а одна дверца висела, что называется, на честном слове. Салон автомобиля и асфальт под этой безвольно повисшей дверцей были усыпаны стеклом и залиты кровью. Людей в машине Лана и Юра не увидели.

– Где он?!! – крикнула Лана, повиснув на руке одного из гаишников.

– Чё надо? – грубо отозвался тот и попытался стряхнуть с себя женщину, будто случайно прицепившийся сухой лист, но сделать ему это не удалось: пальцы Ланы одеревенели и не разжимались.

– Где мой муж? Это его машина… – прошептала Лана, потому что ее разом оставили силы, и только пальцы продолжали держаться за рукав гаишника.

– А-а-а… – протянул он, все-таки отцепил от себя ее руки и добавил: – Понятно… В общем, так: мужика уже отвезли в хирургию… Жив он, жив… Врачи «Скорой» сказали, оклемается, а вот женщина…

– Что с женщиной?! – незнакомым Лане, странно высоким голосом спросил Майоров.

Страж дорожного порядка бросил на спросившего быстрый взгляд, тут же его отвел и проронил в пространство:

– С женщиной хуже… Основной удар как раз пришелся на место возле водителя, где она сидела…

– Так что с ней?! – взревел Юра.

– А ты ей кто?

– Я ей муж…

– Сейчас вон та машина… – мужчина, не отвечая на вопрос, указал на один из автомобилей своей службы, – поедет в Дольск. Садитесь, подбросят вас до городской больницы… Там все и узнаете…

Лана видела, как Юра всем телом подался к гаишнику, хотел все же выяснить, в каком состоянии Ирина, но то ли ему вдруг отказал голос, то ли он решил, что действительно лучше все узнать на месте, и потому промолчал.

В машине ГАИ и Лана, и Юра напряженно молчали. Лане казалось, что они думают об одном и том же: из-за них пострадали близкие люди… так любовь ли то, чему они только что так сладко предавались на даче, или всего лишь блуд, за который теперь так страшно наказаны. Лучше бы они сами с Юрой попали в аварию…


В больнице выяснилось, что Евгений Чесноков жив и в довольно сносном состоянии, ибо сломано всего лишь одно ребро. Ранения и царапины от рассыпавшегося в мелкие брызги стекла никто особенно во внимание не принимал: ерунда, заживет. Ирина Викторовна Майорова была мертва. На Юру стало страшно смотреть. Лане показалось, что его виски сделались абсолютно седыми прямо у нее на глазах. Возможно, они и были такими, просто она никогда не заостряла внимания на степени их белизны. Даже сегодня, когда их застали в постели, она лишь отметила, что ее возлюбленный уже поседел. Сейчас Юрино лицо сделалось серым, губы пересохли и покрылись отслаивающимися чешуйками растрескавшейся кожи. Лана чувствовала его боль, как свою. Они оба виноваты в том, что случилось с их супругами. За Евгением-то она будет ходить, как сестра милосердия, до тех пор, пока все у него не заживет, а Ирину Викторовну не вернуть, как ни плачь по ней, как ни убивайся, какие требы ни заказывай в самых намоленных местах.

Все дальнейшее слилось в мозгу Ланы в один длинный-длинный, почти непрерывающийся кошмарный день. На похоронах Ирины она видела только вытянутые голубоватые личики ее детей. Те никак не могли уяснить, что происходит, и в этом изумлении даже не боялись. Конечно, они уже были в том возрасте, когда знают, что такое смерть, но, поскольку в лицо никогда ее не видели, продолжали рассчитывать на то, что, может, все-таки не она уложила их мамочку в черный с золотом ящик. И даже когда закрыли крышку этого ящика и опустили его в разверстую черную яму, девочка и мальчик, держащиеся за руки, не вздрогнули и не заплакали. Их заставили бросить на гроб по горстке земли. Они сделали то, что требовали странные взрослые, играющие в какие-то непонятные игры, и опять застыли недвижимыми столбиками возле Ирининой сестры. Рыдающая женщина пыталась их приголубить, но в тот момент они в этом не нуждались. Светочка иногда поводила плечом, чтобы сбросить с него руку тетки, а Саша, казалось, вообще не замечал ее прикосновений. Уже тогда Лана полюбила этих детей, как своих. Они ведь были Юриными…

Конечно, стоять вместе со всеми возле гроба и могилы жены Майорова, которую, как ей думалось, она сама и убила, Светлана Николаевна считала себя не вправе, но не пойти на похороны не могла. Таилась за высокой мраморной стелой, которую недавно поставил своей умершей жене известный в городе хирург. Собственно, и таиться-то особенно не надо было. Разве есть дело родственникам и друзьям на таком тяжком мероприятии, как похороны еще довольно молодой и цветущей женщины, которой жить бы да жить, до какого-то человека, пришедшего на соседнюю могилу…

Юра, постаревший лет на десять, сгорбившийся и потерянный, стоял по одну сторону гроба и могилы – один. Все остальные, присутствующие на похоронах, будто не хотели к нему, жениному убийце, приближаться. Прогнать не имели права, но и стоять плечом к плечу не желали – запачкаешься еще…