Своей женской судьбой Светлана Николаевна тоже была довольна. Муж любил ее. Не чувствовать этого она не могла. Называла она его почти официально – Евгений, но не для того, чтобы сохранять дистанцию. Это имя казалось ей красивым и мужественным, в отличие от простоватого уменьшительного – Женя. Иногда она думала, что за годы, проведенные вместе, тоже полюбила его. Разве может женщина не откликнуться душой на то обожание, которым постоянно окружена? Разве не будет испытывать приязнь к мужчине – замечательному отцу ее детям? Конечно, откликнется! Конечно, будет!

Но в другие дни приходило на ум, что она испытывает к Евгению именно только приязнь, дружеское расположение и даже родственные чувства. Скорее всего, любовью это не являлось. Но ведь сказал же кто-то из мудрых, что замуж надо выходить не за того, без кого жить не можешь, а за того, с кем можно жить. С Евгением жить ей было хорошо. Спокойно. Старшую дочку, Ритульку, Лана родила в тот же год, когда окончила университет в Санкт-Петербурге, куда из их Дольска за тридцать минут довозили электрички. Ни одного дня по полученной специальности учителя русского языка и литературы она не работала. Евгений предложил ей заниматься педагогикой внутри собственной семьи, на что Лана послушно согласилась. Она вообще соглашалась со всем, что муж ей предлагал, и ни разу не пожалела об этом. После Риты родилась вторая дочка, Олечка, а потом сынок Виталик. Забот прибавилось настолько, что об учительской доле молодая женщина даже не вспоминала. Ей было кого воспитывать дома, кому прививать вкус к русскому языку и литературе.

Лана ведь и замуж выйти за Евгения именно согласилась. Он предложил. Она согласилась. Он все рассказал ей про Татьяну Ермакову, признался в своем отцовстве, и этой своей откровенностью покорил. Ей захотелось сделать счастливым человека, который не знал, куда деваться от навалившихся на него проблем. Лана собиралась их с ним разделить. Помочь. Защитить. И у нее получилось. Она умудрилась оградить Евгения от Татьяны. Голосом, в котором явственно звенел металл, она потребовала от бывшей подруги, чтобы и духу ее возле Евгения не было. Пообещала, что ребенка они помогут ей вырастить и что она, Лана, никогда не будет препятствовать тому, чтобы отец встречался с сыном.

– Ты… ты змея! – крикнула ей тогда Танька. – Ты уже второй раз пытаешься разрушить мою жизнь! Сначала отобрала Майорова, а теперь Женьку! Неужели ты думаешь, что я тебе позволю?!

– Позволишь, – так спокойно сказала Лана, что Ермакова внутренне вздрогнула. Что-то раньше такой силы от Кондратенко не исходило.

– Поглядим… – сквозь зубы процедила Ермакова и добавила: – Я дождусь своего часа.

Лана ей ничего не ответила. Ушла. Танька пыталась еще как-то ерепениться, чего-то добиваться от Евгения, но потом стихла, нашла себе какого-то мужчину и стала с ним жить. Потом у нее появился другой, после третий. Ермакова порхала от одного к другому не только потому, что ей самой хотелось менять мужчин. Никто из них не мог долго выдержать скверный характер ее сына Вовки, который начал его демонстрировать с самых младых ногтей.

Иногда Татьяна все же являлась в дом к Чесноковым, слегка подвыпив, жаловалась на жизнь и даже плакала, но все непременно возвращалось на круги своя. Потом один из довольно богатых любовников подарил Татьяне однокомнатную квартиру и даже вполне обеспечил жизнь. Посещать Чесноковых она перестала.

Казалось бы, с исчезновением из их жизни Ермаковой Лана должна начисто забыть все, связанное с бывшей подругой, школой и первой любовью, но получилось с точностью до наоборот. От Таньки будто исходили какие-то особые эманации, которые питали Лану и без которых ей оказалось невмоготу жить. Сначала она решила, что просто соскучилась без подруги. Выйдя замуж через полгода после окончания школы и сразу погрузившись сначала в учебу, а потом – в материнские проблемы, других подруг вместо Ермаковой она так и не завела. Можно было, конечно, подружиться с кем-нибудь из молодых мамочек, вместе с которыми она иногда катала по парку коляску, стояла в очередях на кухне детского питания и у кабинета участкового педиатра, но как-то не получилось. Не смогла она близко сойтись и с женами друзей Евгения, хотя некоторые из них очень настойчиво набивались в подруги. Долгое время Лане хватало мужа и детей. Даже со свекровью, которая недолюбливала ее в девушках, она каким-то образом сумела найти общий язык. В общем, жила Лана в тесном семейном мирке и никуда из него не рвалась, решив, что это и есть ее удел на всю оставшуюся жизнь. Личная неустроенность Таньки Ермаковой, несмотря на приобретенные внешний лоск и холеность, оттеняла семейное благополучие Светланы Николаевны. Именно потому, почувствовав однажды тягучую тоску где-то под сердцем, она отнесла ее к проявлению самого отвратительного эгоизма: всегда приятно хорошо выглядеть на чьем-то не слишком удачном фоне (на ермаковском, например), а если этого фона нет, то выглядеть-то не перед кем! Особенно в отсутствие подруг вообще.

Лана уже собралась бороться с дурными чертами, которые вдруг проявились в ее характере, как Танька опять явилась к ним в дом прилично подшофе, с плачем, причитаниями и даже просьбой дать взаймы денег. Евгений дал, как давал всегда, несмотря на то что все вокруг знали: Татьяну Ермакову очень прилично содержит главный инженер местного завода. Спрятав в сумочку купюры, Танька слез не уняла, еще довольно долго кляла свою незадавшуюся жизнь, а потом вдруг начала угрожать Лане. Вконец рассерженный Евгений затолкал не в меру разошедшуюся женщину в машину и отвез в ее квартиру.

Унизительное положение бывшей подруги, нынешней содержанки, которая вынуждена ходить плакаться в жилетку тому, кого ненавидит, да еще и занимать деньги у чужого мужа, Лану вовсе не обрадовало и настроение ей не подняло. Она поняла, что поселившаяся в сердце тоска имеет совсем другое происхождение. Светлана Николаевна вдруг окончательно уразумела, что мужа своего не любит. Не любит! На самом деле она знала это уже тогда, когда только выходила замуж, но бесконечные хлопоты и заботы не давали ей сосредоточиться на своих переживаниях и желаниях. Возможно, что эти самые собственные желания у нее усохли, атрофировались и отвалились за ненадобностью. Теперь, когда дети подросли и уже не требовали ежечасной заботы и внимания, Танькины пьяные слезы вдруг пролились благодатной влагой на засохший куст Ланиной души, и она дала новые побеги желаний. Тридцатисемилетней женщине вновь захотелось любить. Возможно, слезы Ермаковой были и ни при чем. Просто очередной приход бывшей подруги совпал с осознанием того, что она связала свою жизнь не с тем человеком.

У Ланы по-прежнему не было никаких претензий к Евгению, но он начал раздражать ее даже тем, что никаких претензий к нему нельзя предъявить. То есть можно, конечно, начать цепляться к мелочам типа скомканных рубашек в кресле или хлебных крошек на кухонном столе, но Лана считала эти промахи мужа слишком мелкими и ничтожными, чтобы раздувать из них скандал или просто ссору. Она не хотела с Евгением ссориться. Она хотела жить отдельно от него, что, конечно же, совершенно невозможно устроить. У нее нет никаких оснований к уходу от мужа, к разводу. Никто ничего не поймет: ни сам Евгений, ни дети, ни немногочисленные друзья семьи. Да и сама Лана мало что понимала, но тоска все глубже и глубже вгрызалась ей в душу. Женщина стала ощущать себя физически больной. Она скрывала свое состояние от близких, поскольку помочь ей никто не мог и лекарства от ее болезни не существовало.

Евгений, как всякий любящий, был чуток. Он видел, что Лана борется с депрессией, но считал ее состояние следствием переутомления от бесконечной работы по дому и заботы о детях. Предлагал поехать отдохнуть и развеяться, поскольку детей уже вполне можно оставить на бабушку. Лана отказывалась, потому что тогда придется постоянно находиться с глазу на глаз с нелюбимым мужем. Этого ей не вынести. Она боялась сорваться и совершить что-нибудь непоправимое. Евгений что-то понял и в этом ее отказе, а потому стал предлагать Лане путевку за границу, куда соглашался отпустить ее одну. Говорил о том, что догадывается, как за годы брака обрыдли ей стены их квартиры и, возможно, даже он сам, а потому предлагал жене съездить посмотреть свет. Светлана Николаевна не хотела смотреть на свет, поскольку понимала, сколь тяжким станет возвращение в объятия Евгения. Она не сможет развеяться. Она не любит мужа. Не любит – и все! Никакая заграница ей не поможет.

Когда она отказалась и от этой поездки, муж тут же предложил другой вариант:

– А может, тебе устроиться на работу в школу? Будешь в коллективе, в заботах совершенно другого плана, нежели домашние, и, возможно, у тебя настроение повысится? Сейчас как раз август, скоро новый учебный год!

– Да я… уже забыла все… – растерянно произнесла Лана, но какой-то лучик надежды на то, что брак можно спасти таким образом, у нее все же забрезжил.

– Брось… – Евгений махнул рукой. – Все вспомнишь. Училась-то в юные годы, а эти знания ничем не выбьешь! Сейчас как раз нехватка учителей. Школы еще будут тебя рвать друг у друга! Вот увидишь!

Евгений оказался прав. Когда Лана пришла в роно, ей обрадовались, как родной. Ни одного инспектора не смутило, что Светлана Николаевна Чеснокова, получив диплом учителя русского языка и литературы, ни одного дня по специальности не работала. «Не боги горшки обжигают! – сказали ей. – У нас сейчас в некоторых школах русский преподают инженеры-расстриги, и ничего – справляются! А вас в институте учили! Почитаете свои конспекты, подготовитесь, а опытные учителя поддержат и помогут!»

В роно Лане предложили на выбор более пяти школ, в которых не хватало преподавателей. Она намеренно выбрала самую отдаленную от дома, в котором ей стало совершенно невыносимо. У женщины поднималось настроение только от общения со своими детьми, но старшие девочки вошли уже в тот подростковый возраст, когда очень хочется выскользнуть из-под родительской опеки. Помня себя подростком, Лана старалась им не навязываться и не мешать. Сыну исполнилось только десять, но он был мальчишкой, обожающим отца. Евгений тоже очень любил Виталика и много времени посвящал ему. У отца с сыном были особенные отношения, какие-то свои договоренности и свои тайны. Лана никогда не испытывала чувства ревности. Только радовалась тому, что им хорошо друг с другом. А теперь вдруг почувствовала себя одинокой. Она мало нужна собственным детям, а муж не нужен ей.