– Я все равно буду рожать!

– Но ведь тебе надо как-то закончить школу! – ужасалась директриса. Она и готова была понять десятиклассницу Ермакову, и даже устроить той обучение на дому, когда у нее, как говорится, живот на нос полезет, но что-то ей во всей этой истории не нравилось. Она помнила, как Антонина Кузьминична Чеснокова приводила в ее кабинет эту Татьяну вместе с Майоровым и Кондратенко. Помнила, как Ермакова отказалась от молодого человека, а также то, с каким жаром говорила о своей любви Светлана. Да и сам Майоров, похоже, был влюблен именно в Кондратенко. С ней же он до этого происшествия и ходил по школе чуть ли не за ручку и с самым счастливым лицом. Как же он так опростоволосился? Почему же Ермакова, а не Кондратенко носит его ребенка, если это дитя все же майоровское? Конечно, было бы лучше, если бы никто никаких детей не носил, но если уж носят, так носили бы… Заплутав в разных вариациях глагола «носить», Лидия Ивановна от своих любимых очков подняла глаза на Таню, которая дерзко ответила ей: «Ну и что!» – и спросила:

– А ребенок-то тебе нужен?

Ермакова опоздала с ответом всего лишь на пару минут, но этого вполне хватило на то, чтобы умудренная опытом директриса утвердилась в своих подозрениях: что-то здесь не то.

– Может быть, помочь от него избавиться? – спросила она. – Я знаю хорошего врача.

– Ни за что! – отбрила ее Таня.

Лидия Ивановна отпустила непокорную ученицу, потому что на данный момент не представляла, ни что сказать, ни что сделать. Одно знала точно: ей, как члену партии, придется хапнуть кучу выговоров по этой линии. Хорошо, если без занесения в учетную карточку. Впрочем, на это нечего и рассчитывать. За беременность, допущенную в детском учреждении, еще придется хлебнуть всякого полной ложкой.


Разумеется, Танина мать требовала, чтобы дочь сходила в женскую консультацию и даже собиралась идти туда вместе с ней. Таня как могла жестче заявила, что с того момента, как с ней эта беременность приключилась, она является полностью взрослой, уже практически матерью, а потому никакие провожатые ей не нужны. Через некоторое время она доложила, что к врачу сходила и что ее состояние подтверждено медицински. На просьбу показать карту беременной женщины Таня грозно рявкнула, что никому больше не позволит лезть в ее дела. Мать, которая всегда была скора на расправу и вплоть до этой истории запросто могла отвесить дочери хороший подзатыльник, почему-то съежилась, скукожилась и все свои требования сняла.

Если бы с Ермаковой и впрямь приключилась беременность, она, скорее всего, вела бы себя тише воды и ниже травы, поскольку состояние должно быть необычным и советы взрослых, прошедших через роды женщин никак не помешали бы. Наверно, Таня смущалась бы и плакала и в кабинете директора, и на заседании школьного комитета комсомола. В той же ситуации, которую она срежиссировала сама, плакать и причитать ей было не к лицу. А уж ничьи советы и вовсе не нужны. Она ходила и дома, и по школе с гордым, независимым видом и с глубоким моральным удовлетворением ловила за спиной уважительный шепот: «Это та самая…»

Среди одноклассниц Ермакова чувствовала себя героиней. Ее «беременность» очень быстро приподняла ее над всеми: и над своими девчонками, и даже над признанными школьными красавицами из десятых «А» и «В». Получалась, что она, Таня, уже изведала в этой жизни нечто такое, чего никто из ее окружения еще не удостоился. И было это «нечто» серьезным, взрослым, а потому уважаемым, несмотря на всю пикантность ее положения. Даже то, что Майоров не искал с ней встреч, в разговорах с приятельницами Ермакова трактовала в свою пользу. Она представляла дело так, будто их отношения с Юрой сродни любви Ромео и Джульетты, против которых ополчились не только родственники с обеих сторон, но еще и учительский коллектив школы во главе с роно, откуда то и дело присылают представителей для постоянного контроля над сложившейся ситуацией.

С Ланой Кондратенко, которая клятвенно заверила, что отнимать отца у ребенка ни за что не будет, Таня почти раздружилась. Поначалу, конечно, зорко следила за тем, чтобы Лана не бросала особые взгляды на Юру, но потом удостоверилась, что та не бросает никаких взглядов не только на Майорова, но и вообще ни на кого, и даже вообще не участвует в культурной и общественной жизни школы, и на этот счет совершенно успокоилась.

Через некоторое время спокойствию Ермаковой пришел конец. Она вдруг заметила, что лаборант Евгений Павлович теперь вместо нее приглашает для помощи в своих лаборантских делах Лану Кондратенко. Это ей очень не понравилось. Во-первых, потому, что вообще неприятно, когда мужчина, даже такой молодой, как Евгений Павлович, вдруг переносит свое внимание на другую особу. Хоть на какую. Во-вторых, на лаборанта у Татьяны Ермаковой были большие виды. Поскольку на самом деле никакого ребенка она не носила, а вся общественность уже ожидала его появления, первоочередной задачей Тани стало удовлетворение ее ожидания, а именно: немедленное помещение ребенка внутрь собственного чрева. Евгений Павлович как инструмент был бы очень кстати. Когда Ермакова подсчитала количество проявленных им знаков внимания, то сделала утешительный вывод, что уклоняться от той роли, которую она ему отвела, лаборант не станет. И вот теперь, когда Ермакова решила отреагировать должным образом на все его знаки, Евгений Павлович вдруг переметнулся. И к кому?! Все к той же Ланке Кондратенко, из-за которой у нее и так вся жизнь кувырком!

Кроме того, Евгения Павловича можно даже заставить жениться в том случае, если Майоров это сделать так и не согласится. Конечно, Тане хотелось бы видеть своим мужем Юру, но на худой конец сгодится и лаборант. Парень он видный, лаборантом будет не всегда. Говорят, он поступил на эту не слишком хлебную должность только затем, чтобы иметь больше свободного времени для подготовки к поступлению в институт. О том, что она сама собиралась поступать на геолого-разведочный факультет Ленинградского горного института и после его окончания искать полезные стране ископаемые в тех землях, куда еще не ступала нога человека, Ермакова уже забыла и думать. Зачем ей надрываться, если она собралась замуж? Вот муж пусть учится, чтобы потом хорошо зарабатывать и содержать ее и ребенка. А сама она, этого самого ребенка ему родив, вполне может заняться разработкой новых планов завлечения в свои сети Юры Майорова, которого одного и любит. С мужем-лаборантом в случае успеха всегда можно развестись.

Поскольку ребенок вряд ли сможет родиться спустя месяц после означенного срока, времени у Тани Ермаковой было мало. Возможно, у нее ничего и не вышло бы, если бы не случился кстати день рождения Евгения Павловича. В этот свой день он ходил по школе не в обычном синем халате, в котором его все привыкли видеть, а в темном костюме, светлой рубашке и даже при галстуке. На большой перемене учителя заперлись у него в лаборантской для поздравления, и после того как они оттуда вышли, глаза у всех подозрительно блестели.

После уроков Ермакова быстро сбегала в близлежащий книжный магазин и купила в отделе канцелярских товаров три общие тетради с красивыми обложками ярко-зеленого цвета. Нерешительно потоптавшись некоторое время перед лаборантской, она все же постучалась и, не дожидаясь приглашения, открыла дверь. Евгений Павлович мыл в раковине чашки и стаканы, которые, видимо, были использованы учителями во время поздравления.

– Можно? – спросила Таня.

– Пожалуйста, – отозвался лаборант, поставил в раковину чашку, которую мыл, и даже завернул кран. После этого он вытер руки полотенцем, висевшим рядом с раковиной, и вежливо спросил: – Чем могу быть полезен?

Таня проскользнула в дверь, держа перед собой тетрадки. Потом обернулась и тщательно прикрыла ее за собой. Молодой человек с интересом следил за ее действиями. Ермакова откашлялась и произнесла таким же торжественным голосом, каким в детском саду читала стишки у елки:

– Евгений Павлович, поздравляю вас с днем рождения! Желаю вам обязательно поступить на будущий год в институт! Думаю, эти тетрадки вам как будущему студенту очень пригодятся.

Лаборант несколько смутился и даже решил уточнить:

– То есть ты мне эти тетрадки даришь, что ли?

– Ну да… Видите, какие красивые! Я первый раз увидела в магазине такие яркие. Вот и решила… подарить…

Евгений Павлович улыбнулся, подошел к ней поближе, взял тетради и поблагодарил. При этом Таня почувствовала исходящий от него легкий запах вина. Это ее устраивало. Жаль, конечно, что лаборант не в таком же невменяемом состоянии, как Майоров после Любкиной вечеринки, но и наличие в его организме той малости алкоголя, которую он успел принять, лучше, чем полное его отсутствие.

Вместо того чтобы уйти после вручения подарка, Таня, заглянув в глаза Евгения Павловича, с некоторой игривостью спросила:

– А почему вы больше никогда не приглашаете меня помочь вам приготовить класс к лабораторной работе?

Евгений Павлович опять улыбнулся и ответил:

– Я не думал, что тебе это так нравилось.

– Да, мне нравилось! – Ермакова рассмеялась, как могла серебристей, и добавила, решив идти до конца: – Вы мне вообще нравитесь, Евгений Павлович!

– Вот как? – изумился он, и его приветливая улыбка погасла, зато на лице стало четко прочитываться заинтересованное выражение. Заинтересованность девушка решила закрепить. Она подошла к лаборанту поближе и положила ладонь на его руку, которая опиралась о стол. У Евгения Павловича сначала приподнялась одна бровь, потом к ней подтянулась и другая. Он сжал пальцы девушки и, глядя ей в глаза, спросил: – Тогда, может быть, прогуляемся как-нибудь?

– Почему бы нет? – опять довольно игриво отозвалась Таня.

– Тогда давай завтра! Сегодня вечером у меня гости… День рождения все-таки… Двадцать один год! Полное совершеннолетие! Могу быть выбран – аж в парламент США! – Он раскатисто рассмеялся и продолжил: – А вот завтра… Приходи часикам к девяти ко входу в наш парк. Придешь?