Барбара Дэн - Непослушная невеста

– Наверное, прежде вы жили на ферме, – сказала она, заметив, с какой легкостью лесоруб выдаивает из Бесси жирное молоко.

– Точно, до шестнадцати лет. – Его глаза блестели. – Каждое утро мой отец, мой брат Ганс и я вставали до рассвета, чтобы делать это. – Он кивнул на ведро с молоком.

Кэтрин надеялась, что если она заставит его подольше поговорить, ей удастся полностью избавиться от этой работы, но когда ведро наполнилось на три четверти, Эклунд встал.

– Теперь вы.

Когда Кейт села на скамеечку, учитель встал позади нее, пристроив ноги по обе стороны ее юбки, и потянулся, чтобы управлять ее руками на коровьем вымени.

Как только ван Эклунд прижался к ней своим телом. Кэтрин поняла, что он задумал большее, нежели просто урок дойки.

– Мистер Эклунд, думаю, я сама с этим разберусь.

Голос ее дрожал. Дыхание Ланса нагревало ей ухо, и это, как и движения руки на все еще разбухшем вымени Бесси, ясно показывало его намерения. Ван Эклунд засмеялся:

– Не надо бояться меня, миссис О'Рурк! – Его пальцы сжались на ее пальцах, отправив в ведро теплую струю молока.

– А я и не боюсь! – Смятение Кейт сменилось гневом, и она попыталась высвободиться из его объятий. – Здесь мало места, так что у меня одной получится лучше.

Не слушая ее, ван Эклунд прижал ладонь к ее пылающей щеке.

– Но мне ведь положен один поцелуй за то, что я дал вам урок, а? – Он снова засмеялся, наслаждаясь растерянностью ученицы, и, сграбастав ее в объятия, крепко прижал к себе. – Твой муж ревнивый, а? – шутливо поинтересовался он и просунул ногу между ногами Кейт, заставив ее потерять равновесие, так что она упала на землю, оказавшись под ним.

– Да, черт побери, я ревнивый! – неожиданно услышала Кэтрин прямо над собой голос.

Ланс ван Эклунд странно завис в воздухе и заболтал ногами, а Кэтрин с трудом села. Затем датчанин плюхнулся на пол, и О'Рурк помог ему встать. Кэтрин глазам своим не верила: вместо того чтобы избить оскорбившего ее негодяя до полусмерти, Питер засмеялся – он не только не ревновал, но и вел себя так, словно выходка лесоруба была всего лишь забавной шуткой.

– Ладно, Ланс, кончай веселье. Моя жена немного наивна, и немудрено, что ты принял ее желание научиться доить это жалкое создание за нечто иное.

– Никаких обид? – спросил датчанин, про себя изумляясь тому, что его поведение не привело к драке или увольнению.

– Разумеется, нет, – жизнерадостно заявил Питер, поднимая ведро с молоком и провожая Эклунда к двери коровника. – Сделай одолжение, отнеси молоко повару.

– Конечно, босс. – Ланс кивнул, не вполне понимая, в чем причина такого поведения О'Рурка.

– Надеюсь, это больше не повторится, – дружелюбно, но твердо бросил ему вслед Питер, после чего повернулся к все еще пребывавшей на земле супруге.

– Как мило! Выходит, это я во всем виновата? – возмущенно воскликнула Кейт. – А моя репутация тебя разве не интересует?

– Ты с ним кокетничала, иначе он не стал бы к тебе приставать, – уверенно заявил Питер. Втайне он был, конечно, рад, что с Кейт ничего плохого не случилось, но не собирался этого показывать.

– Ты мог хотя бы для виду его ударить!

– И дать этому бешеному датчанину превратить меня в котлету? Нет уж, спасибо, я не собираюсь получать синяки из-за невинного флирта!

– Он не был бы таким невинным, если бы ты не пришел сюда в нужный момент.

– Но я же пришел, разве нет? – Питер принялся вытаскивать соломинки из растрепавшихся волос жены. – Веди себя примерно, и да поможет тебе Бог! Если в следующий раз меня не будет рядом, на тебе может оказаться дюжина мужиков.

На этот раз Кейт не сомневалась, что О'Рурк прав: прибегать к такой тактике, чтобы подразнить Питера, было слишком рискованно.

– Впредь я буду осторожна, обещаю.

– Да уж изволь. – Питер, прищурившись, посмотрел на нее. – А теперь возвращайся на кухню: Эл уже устроил скандал из-за того, что его помощница забыла о работе.

Кэтрин уныло поплелась из коровника на кухню. Равнодушие О'Рурка не на шутку ее задело.

Когда она вошла в столовую, где ждали завтрака лесорубы, все взгляды устремились на нее. В комнате стало так тихо, словно они все были присяжными, которые признали ее преступницей. Кейт судорожно сглотнула: она почувствовала себя так отвратительно, словно у нее на лбу образовалось клеймо, какое в прежние времена ставили прелюбодейкам.

Стараясь ни с кем не встречаться взглядом, она вернулась на кухню за мисками с мамалыгой и колбасой, затем подала яичницу и тут поняла, что больше не сможет выносить это молчание. Прокравшись в кладовку, она закрыла дверь и дала волю слезам.

Кейт вышла из своего убежища только после того, как последняя пара тяжелых сапог протопала по деревянному настилу столовой. Вытерев глаза краем фартука, она прошла к длинным столам и начала собирать тарелки.

«Можно подумать, что это я виновата!» – с горечью думала Кейт, наклоняясь, чтобы поднять с пола разбитую чашку.

Когда она внесла на кухню третью стопку грязных тарелок, Эл внимательно посмотрел на нее.

– Вас что-то беспокоит, миссус? – спросил он, заметив ее опухшие глаза.

– А вас, мистер Эл? – Кейт прикусила губу, чтобы снова не расплакаться. – Вы ведь слышали, как тихо было в столовой!

Эл бросил на нее изумленный взгляд:

– А я-то обрадовался… Хотелось бы мне, чтобы там всегда было так же тихо!

Только тут Кэтрин вспомнила о том, что повар требовал тишины за едой, и чуть не засмеялась от облегчения. Выходит, она неправильно истолковала молчание лесорубов. Единственное, в чем она не ошиблась, – это в бесчувственном равнодушии Питера: в нем совершенно не чувствовалось ревности, и ей придется приложить больше усилий, чтобы найти его слабое место; но все равно рано или поздно она с ним сквитается!

Все утро Питер листал платежные ведомости, пытаясь понять, как Макгиллакатти организовал работу лесозаготовок и лесопилки. Он был хорошо знаком с основами учета, так как в свое время изучил бухгалтерские книги отца. Это умение не забылось и во время его театральной карьеры, потому что любой мало-мальски достойный актер приучался отстаивать свои интересы, не желая становиться жертвой бессовестных театральных антрепренеров. Полученное в частной школе хорошее образование теперь тоже оказалось очень кстати.

В итоге Питер без труда понял, что его тесть снимал со своих рабочих деньги абсолютно за все, начиная со специального мыла, которое использовалось для разделения жира и сосновой смолы, и кончая инструментами для работы. Сверяясь с платежными ведомостями и счетами рабочих в лавке, он обнаружил яркие доказательства недобросовестности: человеку было почти невозможно не обрасти долгами, если только он не обходился практически без всего, превращаясь в животное, которое только ело, спало и работало.

Предыдущий учетчик работал кое-как, о чем свидетельствовали частые подчистки и изменения цен. Вероятно, это делалось из опасения настроить лесорубов против себя, поскольку эти люди были печально известны своей склонностью решать все вопросы с помощью кулаков.

За те несколько дней, пока Питер общался с рабочими в дороге, в лагере и в лесу, он увидел достаточно, чтобы понять, насколько это непредсказуемый народ. У некоторых были на коже шрамы от кованых сапог, полученные в драках, которые регулярно вспыхивали в бараках. Тем не менее лесорубы носили эти «татуировки» с такой гордостью, с какой солдат носит медали, – ведь они доказывали, что человек принадлежит к той вольнице, которая рискует жизнью каждый раз, когда отправляется в лес.

После двух часов работы с документами Питер приказал вдвое снизить цены на одежду, инструменты и предметы личного обихода, чтобы у рабочих оставалось хоть немного денег на личные нужды. В половине одиннадцатого утра Питера оторвал от бумаг громкий вопль, донесшийся снаружи. Бросив карандаш, он прошел к окну и увидел Смайдти, который что-то кричал во всю глотку.

Едва Питер вышел из конторы, как Смайдти, оттолкнув его, прошел прямо в подсобку лавки.

– Рейми везут! – громко выкрикнул он.

Питер не мешкая последовал за ним.

– Что случилось?

– Вдовья доля. – Смайдти принялся рыться в большой коробке с бинтами.

– Что еще за «вдовья доля» и почему о ней без конца все твердят? – Питер был раздражен тем, что происходящее явно выходило из-под его контроля.

– Гадкое дело. – Смайдти вручил Питеру кипу бинтов, бутылку карболки и двадцатифунтовый пакет с гипсовым порошком. – Идите за мной, босс.

Проходя мимо кухни, Питер увидел на заднем крыльце Кейт и помахал ей. И тут же Смайдти крикнул Элу:

– Мне нужно много воды!

Как только Чарли Мейсон и Джо Варне подъехали к лагерю на повозке, в которую были впряжены два огромных коня-тяжеловоза, Эл быстро направился к ним.

– Плохо дело, да?

– Могло быть хуже, – мрачно ответил Варне.

После этого Эл направился на кухню за виски, а Питер, Смайдти и конюх, Хосс Лоукен, пошли за повозкой к бараку, где Мейсон и Варне, спрыгнув на землю, вытащили из повозки стонущего и ругающегося Рейми Гризуолда.

– Эй, осторожнее, парни! – запротестовал О'Рурк, гляди, насколько бесцеремонно Мейсон и Варне обращаются с пострадавшим.

Рейми Гризуолд был весь в смоле, древесной коре и красной глине; его левая брючина, разрезанная до бедра, открывала ногу, которую разнесло надвое.

Когда Рейми понесли к его койке, он начал отчаянно нырываться, но его сразу окружили несколько лесорубов, не позволив причинить кому-либо вред.

– Сукины дети! – вопил он. – Вышибите мне мозги к дьяволу!

– Как скажешь. – С этими словами Мейсон изо всех сил ударил Рейми в челюсть, и тот моментально обмяк.

О'Рурк с тревогой наблюдал за нетрадиционной медицинской процедурой. Если бы состояние рабочего не было настолько серьезным, он мог не выдержать и засмеяться, но это отнюдь не было комедией.