— Я знаю, что ты собираешься бросить вызов сэру Юстасу, — тихо сказала леди Милдред, и в голосе ее прозвучали свечная печаль и страх за жизнь сыновей. Впрочем, протеста в нем не было, поскольку оба они понимали, что этот ее страх не заставит Экстона отказаться от боя.

— Отправляйся-ка ты лучше отдыхать, мама. Завтра я устраиваю показательные бои, чтобы как следует подготовиться к схватке с де Монфором. Ему не удастся снова лишить нас замка, хотя де Валькуры и сам герцог Генри будут оказывать ему всемерную поддержку. Черт, и зачем я вытаскивал этого щенка из воды при переправе через Рисл, когда имел возможность преспокойно наблюдать за тем, как он тонет?

Леди Милдред кивнула в знак того, что понимает его, но, однако ж, из комнаты уходить не торопилась. И снова заговорила, не обмолвившись при этом ни словом о двурушничестве молодого герцога.

— В сущности, я должна ненавидеть эту женщину, но не могу. Хотя я презираю ее за ложь не меньше, чем ты… мне кажется, я начинаю понимать, почему она на это пошла.

— Неужели? — саркастическим тоном осведомился Экстон.

— Кроме того, я уверена, что, если бы ей представилась возможность распутать этот узел, она с удовольствием бы это сделала.

Экстон презрительно поморщился.

— По-моему, сейчас бесполезно рассуждать на эту тему, поскольку у нее такой возможности нет. Иди к себе, мать, — со значением произнес он. — Иди и молись, чтобы мне удалось одолеть де Монфора.

Леди Милдред внимательно на него посмотрела.

— Да, я буду молиться за тебя, сын мой. Я буду молить бога, чтобы он дал тебе победу и принес мир твоей измученной душе. Но я буду молиться также и о том, чтобы ты не пытался облегчить свою сердечную боль, заключая в объятия падшую женщину — или даже двоих.

Экстон не мог вспомнить случая, когда бы его любящая, деликатная мать обсуждала с ним дела такого рода.

— Тебе не понять желаний мужчины, мама! — вскипел он.

— А ты не понимаешь женского сердца, — ответила она. — Экстон так и не выяснил, что она имела в виду — то ли свои чувства, то ли чувства Линни. Когда она направилась к выходу, он не стал ее окликать. В конце концов, какое ему дело до переживаний Линни? Тем более что ей наверняка было наплевать на то, что испытывал в данный момент он, Экстон.

Питер отослал в покои брата двух женщин, то есть поступил, как ему было ведено. Одна из них была молодая, свежая и весьма опытная жрица любви, в чем он уже успел убедиться на собственном опыте. За серебряную монету она была готова вытворять черт знает что. Вторая женщина была поплотнее и постарше и обладала парой самых больших грудей, какие ему когда-либо доводилось видеть. Ходили слухи, что Рейнолд уже не раз пускался в странствие меж этих двух белоснежных холмов.

Тем не менее, велев женщинам подняться в опочивальню лорда, Питер не мог избавиться от нахлынувшего на него чувства вины. Он плохо разбирался в тонкостях супружеских отношений, но догадывался, что Экстон поступал не совсем хорошо. Хотя эта женщина — Питер никак не мог приучить себя к мысли, что ее зовут Линни, — и предала Экстона, он, Питер, продолжал считать, что брату следовало воздержаться от разгула.

Но поскольку он все же испытывал неприязненные чувства к жене брата, это в какой-то степени уравновешивало чувство вины.

Интересно, раскаивалась ли эта женщина хоть немного своем поступке? Ведь она соблазнила и всерьез увлекла брата — в том, что все именно так и было, Питер ни чуть не сомневался. Она завладела всеми его помыслами, иначе Экстон не стал бы так убиваться. Что и говорить, а та самая Линни — прехитрая сучка!

Впрочем, что бы там Питер ни думал, неприятное ощущение его не оставляло. Спать ему не хотелось, поэтому он, поплотнее завернувшись в плащ, остался стоять там, где только что расстался с женщинами, — в зале, у основания лестницы.

Шлюшки, которых Питер отослал наверх, долго там, однако, не задержались. Не прошло и четверти часа, как они с веселым смехом, перемигиваясь друг с другом, скатились по ступенькам вниз. Позвякивая полученными за труды монетами, они мигом растворились в чернильной темноте зала. Питеру оставалось только удивляться тому, с какой скоростью брат удовлетворил свои потребности. По удивлявшись вволю, он пришел к выводу, что все, что ни делается, — к лучшему. Кто его знает, может быть, Экстону это пойдет на пользу и позволит избавиться от напряжения? Взмахнув полой плаща, Питер снова стал подниматься по лестнице. Экстона он обнаружил на втором этаже в просторных господских покоях. Он — одетый — лежал лицом вниз на просторной, покрытой медвежьей шкурой кровати с балдахином.

Питер замер. Экстон лежал точно в такой же позе, как совсем еще недавно на этой же постели лежала Линии. Тогда, впрочем, она звалась Беатрис. Хотя Линии — в тот день, а ее довелось видеть Питеру, — была обнажена, а Экстон был в полном одеянии, владевшие ими чувства, кажется имели много общего.

Экстон горевал. Он переживал потерю этой женщины. К шлюшкам, которые к нему приходили, он и пальцем не прикоснулся — Питер был уверен в этом. Может быть, он и хотел, но у него ничего не получилось. — господь всемогущий, неужели он испытывал такие сильные чувства к женщине, которая его предала? Уж не влюбился ли он в нее, чего доброго?

Линни почти не двигалась в своей тесной темнице — не было сил. Бесконечно длинные часы заключения она провела в холодной кладовке, не имевшей ни окна, даже щели в стене. Впрочем, в таких условиях хорошо сохранялась мука. Кладовка была заполнена мешками с мукой — недельным запасом для обитателей замка. Была здесь мука грубого помола — темная и комковатая, мелкая белая мука, просеянная, и тонкая мука в виде пудры. Мешки стояли рядами вдоль стен и заглушали даже те негромкие звуки, которые ухитрялись проникать в узилище.

Норма появлялась здесь вечером, приносила немного простой пищи и желала ей спокойной ночи. Потом она появлялась снова — ранним утром — и, пока входившие следом за ней слуги суетились, отмеряя ежедневную порцию серой, белой и ржаной муки для выпечки хлеба, развлекала Линни разговором.

— Не отчаивайся, дитя. Завтра или даже сегодня должен приехать герцог. Тебя освободят и вернут семье. Я, по крайней мере, в этом не сомневаюсь.

Но это известие не успокоило бедную женщину. Она даже не обратила внимания на поднос с едой, который принесла Норма.

— Как чувствует себя отец? Не обращаются ли с ним хуже после того, как открылся мой обман?

Норма подавила вздох.

— Он под домашним арестом в комнатке священника. То есть там, где был и раньше. Ему не лучше, но и не хуже. Ну а его состояние… — Норма помолчала и помотала головой. — Трудно сказать. Он ест то, что ставят перед ним. Когда ему сообщили, как жестоко обошелся с тобой новый лорд, он… он не сказал на это ни слова. — Снова последовал тяжелый вздох.

— Я не считаю, что Экстон обошелся со мною жестоко, — прошептала Линни, отворачиваясь и устремляя глаза в самый темный угол своего узилища.

Мимо нее проследовали к выходу слуги, нагруженные мешками с мукой.

— Пора запирать, — пробурчал старший, обращаясь к Норме.

Однако, прежде чем Норма успела выйти, Линни схватила ее за руку.

? Как он там? Экстон, я хочу сказать, — уточнила она, заметив, что Норма поначалу не поняла, о ком идет речь.

? Он-то? — нахмурилась старуха. — А что ему сделается? Такой же напыщенный и самовлюбленный, как всегда. — Норма взглянула на мужчин, дожидавшихся ее снаружи у двери. — Не заслуживает он твоих слез, вот что, — едва слышно прошептала она. — К нему уже ходят женщины. Женщины, понимаешь? — повторила Норма, сделав ударение на последнем слове.

В полной тишине, которая наступила вслед за этим откровением, Норма выплыла из кладовой и захлопнула за собой дверь. Потом щелкнул ключ в замке, и Линни объяла беспросветная тьма. Она не могла пошевельнуться и осталась стоять, где стояла, сцепив на груди руки.

Подумать только, женщины! Он приводил их в покои, в которых еще совсем недавно они жили вместе с Экстоном. Он укладывал их на кровать и укрывал роскошным покрывалом из меха черного медведя.

Прежде она изводила себя мыслью, что, когда Экстон снова женится, ее место в постели рядом с ним займет Беатрис. И совершенно упустила из виду, что, кроме сестры, в его постели могут оказаться и другие женщины.

Женщины, на которых ему было наплевать, до которых ему не было никакого дела, и тем не менее он предавался с ними такой неистовой страсти, что сама мысль об этом могла свести с ума…

— Господи! — Этот крик боли вырвался невольно, из самых потаенных глубин ее существа. Из ее сердца, из ее души, из той части ее бытия, какая являлась хранительницей ее подлинного «я», а теперь несла в себе самую нежную, самую преданную любовь к этому человеку.

Бог мой, неужели все женщины для него на одно лицо и он не делает различия между ними? Неужели она, Линни, столь же мало значила для него, как и всякая другая женщина, которую он затаскивал себе в постель? А как же Беатрис? Что станется с нею? Или ее постигнет та же судьба и она лается очередным блюдом, предназначенным для удовлетворения его непомерного сексуального аппетита? Она не хотела плакать, но тем не менее разразилась слезами. Потом упала на обсыпанный мукой пол и попробовала помолиться, но вместо призывов к богу из ее уст вырывались одни только рыдания. Она, Линни, ничего для него не значила, была для него пустым местом, в то время как он сделался центром ее мира.

Но мир этот рушился у нее на глазах. Линни уже мало волновало, когда и при каких обстоятельствах она закончит свои дни, поскольку где бы она ни оказалась в будущем — замке ли, шумном городе или в глухой деревне, ее ожидало одно — пустота, одиночество и мрак.

Она могла бы дождаться конца отпущенного ей жизненного срока прямо здесь, в кладовке. Это место было ничем не хуже прочих.

И тогда она вспомнила о своей сестре, о Беатрис — нежной, доброй, щедрой и, несомненно, заслуживавшей лучшей участи, нежели брак с мужчиной, который стал бы ее ненавидеть, насмехаться над ней и превратил бы ее замужество в подобие дешевого балаганного действа.