Экстон откинулся на спинку кресла и потер пальцем бородок.

— Я так понимаю: ты вносить плату за свою дочь и ее жениха не намерен.

— Если он не может заплатить, стало быть, жениться еще рано! — воскликнул мельник, багровея от злости.

— Но, отец… — вступила было в разговор девушка, ? только сразу же замолчала, заметив негодующий жест мельника. Линни стояла достаточно близко, чтобы видеть, как ее глаза наполнились слезами. Юноша же в надежде успокоить невесту робко обнял ее за талию, хотя мельник при виде подобной развязности нахмурился еще больше. Это почти осознанное движение тронуло Линни до глубины души. Перед ней были двое влюбленных, которых жадный отец невесты намеревался разлучить, чтобы не платить положенный в таких случаях налог лорду. Она перевела взгляд на Экстона и заметила, что он на нее смотрит. Если он и удивился, увидев ее в зале, то никак этого не показал — его светло-серые глаза хранили бесстрастное выражение. Через минуту он снова перевел взгляд на мельника и его несчастную дочь.

— Коль скоро они вступили в связь, не освященный таинством брака, и при этом не имеют возможности внести соответствующую подать, мне остается одно: повелеть чтобы их выставили на день к позорному столбу, дабы жители деревни получили возможность на их примере убедиться в серьезостности сего деяния. Потом, когда у девицы вырастет живот, ее снова выставят у позорного столба, чтобы еще раз напомнить о последствиях, которые означенный грех может иметь. Разумеется, когда у нее родится ребенок, мать и дитя придется разлучить. Ублюдок не должен…

Дикий вопль, который издала молодая женщина, заглушил последние слова Экстона.

— Нет! Я не отдам свое дитя! Вы не можете, не должны его у меня забирать!

Если бы юноша не поддержал молодую женщину, она, вероятно, упала бы на пол. Надо сказать, что Линни была поражена случившимся ничуть не меньше обезумевшей от горя дочери мельника. Широко распахнув глаза, она смотрела на мужа, который вынес столь жестокое решение. Тот, однако, смотрел на мельника, а не на его рыдающую дочь. Когда Линни тоже перевела глаза на этого человека, она заметила, что его лицо из багрового сделалось пепельно-серым.

— Ну так как, мельник? Ты сам привяжешь дочь к позорному столбу или мне отрядить для этого своих людей? — осведомился Экстон. — Привязывать к столбу будем завтра, поскольку сегодня уже поздно. Привезешь ее с самого утра, чтобы жители Мейденстона смогли налюбоваться ею и подольше и усвоить, что девице так поступать нельзя.

Мельник молчал, будто воды в рот набрал. Было очевидно, что не такого сурового приговора он услышать из уст лорда

Но… милорд, я не знал… — Мельник снова замолчал, и в зале слышались только рыдания его несчастной дочери. Линни была больше не в силах выносить ее вопли. Она решительно направилась вперед, но взгляд Экстона приковал ее к месту. И тут заговорил мельник:

? Хорошо, милорд, я заплачу подать за свою дочь и этого сына. ? хотя он произнес эти слова очень тихо, все участники их услышали. Дочь мельника сразу прекратила рыдать и подняла залитое слезами лицо на отца. На бледной физиономии ее жениха затеплилось выражение надежды. Экстон ухмыльнулся.

— Ты заплатишь только половину подати, мельник. Жениху же придется поработать после захода солнца, чтобы внести недостающую часть суммы.

— Благодарю тебя, милорд, — приободрился юноша. Прижимая к себе невесту, словно величайшую драгоценность, он не уставал при этом низко кланяться Экстону. ? Благодарю тебя.

— Не благодари заранее, парень. Поскольку я прослежу, чтобы тебе поручали самую грязную и тяжелую работу. В твоем возрасте уже пора чувствовать мужскую ответственность, ведь ты собираешься произвести на божий свет человека. Если ты не в состоянии стать для него примером, в мои обязанности входит научить тебя этому. — Некоторое время Экстон молчал, а потом добавил: — Смотри, чтобы мне не пришлось всерьез взяться за твое обучение.

Потом Экстон подал знак сенешалю, и тот вывел кланяющуюся и благословляющую сеньора троицу из зала.

Пораженная, Линии не могла отвести взгляда от мужа. Он был суров — да, особенно по отношению к молодому человеку, но назвать его несправедливым было не правильно. Ему удалось заставить раскошелиться скуповатого мельника и доходчиво объяснить, что такое долг и ответственность легкомысленному юноше. Линии наконец-то поняла — намерения выставлять у позорного столба дочь мельника у него не было.

Ну есть ли на свете мужчина, который бы обладал такими же достоинствами, как Экстон? Ничего удивительного в том, что она его полюбила. Когда он жестом предложил ей подойти поближе она с готовностью ему подчинилась, поскольку надеялась на чувство справедливости и полагала, что он сможет бесстрастно рассмотреть ее просьбу. Как ни странно, Экстона порадовало присутствие на его утреннем приеме. Он довольно ловко утер носа зазнавшемуся скупердяю-мельнику и весьма доходчиво объяснил легкомысленному юнцу, что такое чувство долга и ответственности перед семьей. Жена стала свидетельницей его маленькой победы, и он испытывал от этого законное чувство гордости. В том, что она оценила его ум и проницательность, он был уверен. Об этом свидетельствовали блеск ее глаз и горячий румянец, проступивший на щеках.

— Не хочешь ли присесть? — спросил Экстон, указывая на стул, стоящий рядом с его величественным креслом.

— Нет, милорд. Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы мешать твоим важным делам.

— И вовсе ты мне не мешаешь. Итак, скажи на милость, что я могу для тебя сделать? — И для себя тоже, подумал он, поскольку почувствовал сильнейшее напряжение в паху, которое появлялось у него всякий раз, когда он ее видел. Хорошо еще, что он сидел за массивным столом, который скрывал от посторонних глаз нижнюю часть его тела.

Линии направилась к нему медленной и нерешительной поступью, и Экстон сразу подметил ее нервозность. Он смотрел на жену и пытался понять причину ее внутреннего напряжения. Неужели она заметила, как сильно он ее хочет? А может, дело в том, что ее тоже снедает желание — под стать его собственному? Эта мысль настроила Экстона на игривый лад, и он, облокотившись о дубовую столешницу, стал дожидаться, что она ему скажет.

— У меня… У меня есть для тебя известие, милорд. И просьба, с которой я хочу к тебе обратиться. Не сомневаюсь, что ты уважишь ее, ибо тебе присуще чувство справедливости, в чем я имела возможность только что убедиться.

Экстон доброжелательно улыбнулся жене.

— Какое же известие ты мне принесла? И в чем заключается твоя просьба?

Прежде чем начать, Линии тяжело вздохнула, и Экстон вдруг понял, что и просьба, и известие ничего особенно приятного ему не обещают.

— Я бы хотела, чтобы прах моего брата был захоронен в алтаре часовни замка. И по знатности своего происхождения, и оттого, что он пал, защищая Мейденстон от врагов, Мейнард вполне этого достоин…

— Нет!

Слово сорвалось с его уст прежде, чем он успел выслушать до конца просьбу жены. Впрочем, ответ в любом случае был бы отрицательным.

— Ни в коем случае! — снова гаркнул он, поднимаясь на ноги во весь свой богатырский рост и одновременно отодвигая от стола массивное резное кресло.

Щеки у его жены разом побелели, поскольку она не ожидала от него такой суровой отповеди. Экстону поначалу даже стало ее немного жаль ? но, черт возьми, есть у этой женщины разум или нет?

Мейнард де Валькур был его смертельным врагом. Этот человек приложил все силы, чтобы зарубить его, Экстона, на поединке. Кроме того, он был сыном старого разбойника Эдгара де Валькура, который отобрал у де ла Мансе наследственные владения, а следовательно, и сам являлся таким же разбойником. И Мейнард — пусть косвенно — способствовал убийству его отца и старших братьев. А теперь он умер сам…

Услышав это известие, Экстон против ожидания не испытал особой радости. Ощутил лишь некое успокоение, и только. Но одновременно с этим в нем снова подняло волна гнева. Чтобы эти проклятые де Валькуры стали его преследовать даже после своей смерти? Хотя смерть Менарда означала, что реальных претендентов на замок Меденстон и его угодья больше не существует, это никак не могло изгнить прошлого. Он, Экстон, не позволит, что бы останки его врага покоились в часовне Мейденстона!

Экстон ненавидел всех де Валькуров и, если на то по в данную минуту ненавидел и свою жену тоже. Неужели она будет держать вечно сторону его врагов? Как она не понимает, что ее будущее находится теперь в руках только одного человека — нового лорда Мейденстона, то есть в его, Экстона руках?

— Если ты собираешься лить по этому поводу слезы — прошу в моем присутствии этого не делать. Если ты хочешь его похоронить, то выбери для этого самый бесполезный участок земли — не годный ни под посев, ни под выпас. И главное — раз и навсегда забудь о том, что кости Мейнарда найдут упокоение в замковой часовне, где по праву должны покоиться тела моего отца и старших братьев!

Экстон сорвался на крик, и головы тех, кто находился в зале, как по команде, повернулись в их сторону, хотя злость его была направлена исключительно на Линни.

— И никогда больше не заговаривай со мной на эту тему. Никогда!

Потом, хотя просители все еще ожидали его, он повернулся на каблуках и торопливо вышел из зала, скрывшись в его боковой арке и с грохотом захлопнув за собой дверь.

Находясь в крохотной комнатенке рядом с сокровищницей, леди Милдред могла наблюдать за поспешным уходом сына. Грохот тяжелой дубовой двери, который сопровождал его уход, пришелся ей по сердцу. Если бы между комнаткой, где она сидела, и сокровищницей имелась бы дверь, она бы с радостью тоже ею хлопнула.

Подумать только! Похоронить де Валькура в часовне! Этой девчонке дерзости было не занимать. Хотя наглая просьба невестки вызвала у леди Милдред сильнейшее раздражение, она тем не менее смотрела на нее, не отрывая глаз. Та стояла на том же самом месте и в своем шикарном, шитом золотой нитью платье казалась особенно хрупкой и беззащитной на фоне массивных деревянных окон, поддерживавших высокие своды зала. После ухода Экстона люди, находившиеся в зале, стали постепенно его покидать. Все эти слуги, крестьяне, солдаты и конюхи неслышно скользили вдоль стен, растворяясь в раке просторного помещения. И ни один из них не подошел к Беатрис де Валькур и не выразил ей соболезнования по поводу смерти брата. Никто не положил ей на плечо руку, чтобы утешить ее после имевшей место грубой выходки ее мужа. Она просто стояла и смотрела невидящими глазами на этих людей, которые не так давно именовались «челядью де Валькура» и должны были служить ей верой и правдой, но которые оставили ее все до единого и перешли под покровительство ее мужа. Леди Милдред заметила, что молодая женщина вдруг покачнулась, будто у нее закружилась голова, и ее зеленые глаза наполнились слезами. Этого зрелища леди Милдред вынести не смогла. Она сжала в пальцах дорогую драпировку, будто в надежде, что это удержит ее от необдуманного поступка, но драпировка, конечно же, ни от чего удержать ее не смогла. Разумеется, Милдред ненавидела не эту рыдавшую в центре зала женщину, а главным образом все то, что символизировала эта женская фигурка. Ей самой в течение жизни приходилось неоднократно выдерживать подобную боль, и о отлично знала, какой непереносимой и пронзительной под час бывает эта боль.