— Но ты ведь не скажешь этого, не скажешь?

— Нет, не скажу. Мы поедем вместе. Но только потому, что я так решил еще до твоего невоздержанного заявления.

Генриетта весело улыбнулась:

— Когда мы едем?

— Утром. — Он сел на кровать, чтобы снять сапоги. — Пока мы будем отсутствовать, Лиззи и Нэн смогут навестить Фрэнсис и Джеймса. Это даст госпоже Кирстон передышку.

— Да и девочки отдохнут от ее занудства, — сказала Генриетта, ухватившись за сапог, чтобы стянуть его.

Дэниел с озорным видом резко вытащил ногу из сапога, так что Генриетта потеряла равновесие и шлепнулась на пол с негодующим криком.

— Это тебе за дерзость, — сказал Дэниел, подставляя второй сапог и задумчиво продолжая: — Может быть, я добьюсь чего-нибудь, если лично попрошу членов комиссии в Хабер-дашерс-холле снизить мне сумму контрибуции.

— Я поеду с тобой и появлюсь в очень трогательном виде, — сказала Генриетта. — Еще лучше, если у меня будет большой живот. — На ее скулах появились два красных пятнышка, и она смущенно занялась вторым сапогом. — Ты не думаешь, что я уже с ребеночком?

Дэниел открыл рот от изумления. Ему и в голову не приходило, что она ничего не поняла, когда он проявил предосторожность, чтобы исключить такую возможность.

— О, дорогая, — сказал он тихо. — Кажется, нам надо кое-что обсудить.

Генриетта так и осталась сидеть на корточках, выслушав его объяснение.

— Это очень обидно! — сказала она, когда он закончил. — Почему я не знаю все это?

— Как ты могла знать, если тебе никто об этом не рассказывал, — заметил Дэниел. — Это моя ошибка.

Генриетта нахмурилась, и ее светлые брови резко изогнулись.

— Сейчас я не чувствую большого желания иметь ребенка, но хотела бы участвовать в принятии решения.

— Когда у тебя появится такое желание, только скажи мне, — спокойно сказал Дэниел и, взяв ее за руки, посадил к себе на колени. Он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. — Я думал только о тебе.

Генриетта поцеловала его в ответ, ее губы надолго прижались к его губам, наслаждаясь их мягкостью и свежестью. Подняв руки, она провела пальцами по его волосам, почти черным при свете уходящего дня.

— Я подарю тебе сына, Дэниел.

Он кивнул:

— Да, конечно, если будет на то Господня воля. Но с этим не стоит торопиться, у меня и так достаточно забот с двумя дочерьми. — Поймав ее руки, он повернул их ладонями вверх и прижался к каждой поочередно губами. — Две дочери и жена-сорванец.

— Разве ты не простил меня? — Генриетта, сама того не сознавая, взглянула на мужа с необычайным кокетством.

Дэниел раньше уже видел этот взгляд и чувствовал, что он сильно возбуждает его.

— Да, кокетка, ты прощена, — сказал он хрипло. — Ты ведь хорошо знаешь это. Когда ты смотришь на меня так, я не могу не простить тебе любой проступок.

«Как я смотрю на него?» — Генриетта задумалась. Было бы полезно знать, чтобы в будущем немедленно заслужить его прощение. Поцелуи вызывали восхитительное чувство, и она обнаружила, что возвышаясь над ним, получила большую свободу движений и может управлять тем, что происходит. Для пробы Генриетта оторвалась от его губ и начала целовать его щеку, касаясь кожи кончиком языка, затем нежно поцеловала прикрытые веки. Рука Дэниела скользнула ей под нижнюю юбку, поглаживая одетую в чулок ногу. Она вздрогнула, когда его пальцы слегка коснулись обнаженного бедра чуть выше чулка. Затем они двинулись дальше, нежно касаясь влажных складок, и она заерзала у него на коленях, бессвязно лепеча и бессознательно раздвигая ноги, чтобы облегчить его действия.

Когда Дэниел вошел в комнату, он был далек от мысли предаваться таким забавам. Настоящее и будущее представлялось ему в мрачном свете и рождало чувство подавленности. Гнев, вызванный наглостью Транта и бесстыдным мошенничеством Эшби, смешался со злостью на себя за то, что был дураком… или это только казалось ему. К тому же из-за поведения детей в саду он был раздражен и не знал, разрешать ли Генриетте в дальнейшем заниматься с ними.

Однако сейчас жизнь предстала перед ним совершенно в ином свете. Три тысячи фунтов покроют значительную часть его расходов, и даже если не удастся снизить размер контрибуции, он не опустится до нищеты и будет иметь возможность поправить свое финансовое положение в относительно короткий срок. К тому же если он сможет расстроить планы сэра Джеральда, то получит большое удовольствие и избавится от долга… а его жена со временем станет самим совершенством, достаточно ей этого захотеть. Размышляя так, он удовлетворенно улыбался, а движения и стоны Генриетты говорили, что она близка к пику возбуждения.

— Дэниел! — Она произнесла его имя шепотом, содрогаясь в экстазе. Тело ее напряглось, и наконец она рухнула ему на грудь, часто дыша.

Дэниел еще долго не убирал свою руку, чувствуя пальцами пульсацию ее естества, а другой рукой старался отвести со лба жены растрепавшиеся волосы, нашептывая ей на ухо какую-то чепуху, в то время как ее голова покоилась на его плече.

— Зачем ты сделал это? — спросила она наконец, пораженная остротой чувств, которую никогда не испытывала.

— Потому что это доставляет мне удовольствие, — ответил Дэниел, расправляя ей юбку. — А разве тебе не было приятно? — Его брови насмешливо приподнялись.

— Очень приятно, — ответила Генриетта с выражением изумления на лице. — Ничего похожего я прежде не испытывала. Но еще день, мы в одежде и не в постели.

Он засмеялся, видя ее искреннее удивление, так выразительно свидетельствовавшее о неопытности в любовных делах.

— Для любви не всегда требуются темнота, простыни и обнаженность, моя фея. Это не обязательно.

Все еще посмеиваясь, он спустил ее со своих колен.

— Следует приготовиться к завтрашнему отъезду. Сходи и извести госпожу Кирстон о наших планах, а я должен посовещаться с господином Геральдом о делах в поместье, так как неизвестно, сколько времени мы пробудем в Лондоне.

Гэрри встала с выражением неуверенности в больших карих глазах.

— Тебе не кажется, что госпожа Кирстон может обидеться, если я скажу ей? Не лучше ли тебе самому с ней поговорить?

Дэниел покачал головой:

— Это твое дело, Генриетта. Ты хозяйка в доме и мать моих дочерей. Если ты поймешь это, то, возможно, будешь вести себя соответственно.

В тоне мужа не было даже намека на порицание. Он просто констатировал положение вещей, как оно ему представлялось. Генриетта закусила губу и нахмурилась, затем, пожав плечами, направилась к двери. Дэниел прав, и сегодня она уже взяла на себя защиту Лиззи, восстанавливая ее права. Она, несомненно, несла ответственность за нее, хотя несколько недель назад так не считала.


Элликоты тепло приняли их. Сэр Джеймс оказался толстым и румяным джентльменом. Он сердечно обнял свою новую родственницу, высказав добрые пожелания, и увел Дэниела в гостиную, заявив женщинам и детям, что им лучше заняться своими делами. Перспектива провести некоторое время с тетушкой очень понравилась девочкам, воспринявшим ее как компенсацию за предстоящее отсутствие Генриетты. Фрэнсис почувствовала, что племянницы любят свою мачеху и пользуются ответной любовью, отчего стала относиться более оптимистично к странному браку своего брата. Дэниел вернулся явно повеселевшим, а его жена чувствовала себя в Элликот-Парке гораздо лучше по сравнению с прошлым посещением.

Они провели у Фрэнсис и Джеймса одну ночь. Это была последняя неделя перед Рождеством, но так как, кроме посещения церкви, публичное празднование было теперь запрещено, казалось, не было смысла задерживаться. Не будет двенадцати праздничных дней, не будет ни актеров, ни танцев, ни рождественского пирога, ни цветов омелы, ни шуток. «Даже в моем несчастливом детстве Рождество всегда было прекрасным празником, — подумала Генриетта, когда они с Дэниелом покинули Элликот-Парк ранним холодным утром. — Будет ли у нынешних детей возможность сохранить подобные воспоминания?»

Лондон встретил их странной атмосферой, сильно отличающейся от той, что помнила Генриетта. В морозном воздухе почти физически ощущалась какая-то опасность, и весь город, казалось, дышал ею, ожидая не просто чего-то неприятного, но ужасного. Люди, кутаясь в плащи от пронизывающего ветра, сновали туда-сюда по заваленным отбросами узким лондонским улочкам. Генриетте казалось, что они избегают смотреть друг другу в глаза, опуская головы и глядя себе под ноги. Был ли это стыд или страх, поселившийся в городе, где судили короля Англии?

— Где мы остановимся? — спросила Генриетта, когда они проезжали по незнакомым улицам.

— На квартире близ церкви Святого Павла, — ответил Дэниел. — Нам надо поселиться как можно ближе к Чипсайду и к господину Филберту, так как мне представляется, что мы проведем много времени в его обществе. — Дэниел искоса взглянул на Генриетту. — Вот что, Гэрри. Ты не должна покидать дом без моего разрешения и сопровождения. Понятно?

Генриетта нахмурилась. Раньше он никогда так строго не ограничивал ее передвижение, и в ней заговорило старое чувство непокорности.

— Почему?

— Воздух пропитан насилием, — мрачно сказал Дэниел. — И не говори, что ты сама этого не чувствуешь. Люди стали ненадежными, они злы, так как в головах у них сумятица. Я не хочу рисковать, отпуская тебя одну.

Гэрри молчала, потому что не могла отрицать бесспорность его доводов, однако подчинилась весьма неохотно, так как запрет мог очень помешать ей в каком-нибудь непредвиденном случае. К счастью, Дэниел воспринял ее молчание как согласие и не потребовал словесного обещания. Они свернули с Чипсайда на Патерностер-роуд, затем проехали вниз по узкой улочке, дома на которой стояли так близко друг к другу, что жители верхних этажей могли через улицу пожать друг другу руки.

— Вот мы и прибыли. — Дэниел остановился где-то в середине улицы, перед обитой железом дверью в оштукатуренной стене дома. Крыльцо было чисто вымыто, застекленные окна сверкали, и даже мостовая перед крыльцом была подметена.