Он купил букет гвоздик, поехал к Любе и торжественно попросил Любиной руки у глуховатой, ничего не понимавшей бабки. Люба стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, и молча смотрела на Гришу. Бабка достала икону и благословила молодых.

Дело, казалось бы, было сделано. Но оставалось самое главное – Инесса Семеновна. Он решил, что действовать нужно сразу и наверняка. Шоковая терапия, чтобы воспользоваться растерянностью и обескураженностью мамы.

Отступать было некуда. Гриша пришел вечером домой, посадил Инессу Семеновну на стул, сел напротив и сказал, что есть серьезный повод для разговора.

На всякий случай Инесса Семеновна положила руку на сердце. Гриша предварил свой монолог коронной фразой «Мама, ты только не волнуйся!», после чего Инесса Семеновна пошла бордовыми пятнами и попросила налить ей тридцать капель валокордина. Гриша объявил, что женится, так как его возлюбленная ждет ребенка. Инесса Семеновна опрокинула стакан с валокордином и попросила вызвать «Скорую». Гриша жестко объяснил, что «Скорая» здесь не поможет, и попросил маму уважать его решение. Инесса Семеновна, шатаясь, дошла до дивана и грузно на него рухнула.

Диван жалобно всхлипнул. Через час домой пришел глава семейства, Гришин отец Борис Ефимович. Увидев любимую жену с мокрым полотенцем на лбу, он потребовал объяснений. Гриша все повторил еще раз. Борис Ефимович сказал сыну, что тот идиот, и принялся крутиться вокруг стенавшей Инессы Семеновны.

Через два часа, когда все более или менее успокоились, Инесса Семеновна сказала Грише, что от Оли такого не ожидала.

– При чем тут Оля? – не понял Гриша. – Мою невесту зовут Люба.

И когда Гриша объяснил ситуацию, Инесса Семеновна мгновенно оценила все масштабы катастрофы и сказала категорично:

– Нет. Этого не будет никогда.

Гриша нагловато, даже по-хамски, ответил:

– Посмотрим.

И ушел в свою комнату.

Родители растерянно смотрели друг на друга. Жизнь катилась в тартарары. Единственный любимый сын объявил им войну.

– Мальчик вырос, – трагически произнес Борис Ефимович.

– Сначала он похоронит меня, а потом пусть собирается под венец. Слава богу, я этого не увижу, – ответила мужу Инесса Семеновна.

Грише был объявлен бойкот. Но Грише было не до бойкота. Каждый день он встречал Любу после работы, и они дружно отправлялись в пельменную. Любе все время хотелось пельменей. Смущаясь, она брала две порции – с уксусом и со сметаной. А Гриша переживал, что уксус в ее, Любином, положении – не самый полезный продукт.

– Хочется, – тихо говорила Люба и гладила Гришу по руке.

Потом они шли на Центральный рынок, где Люба съедала полкило квашеной капусты. Гриша не выпускал Любиной руки, а она жалобно заглядывала ему в глаза и утешала, как могла, дескать, все образуется.

Инесса Семеновна бурно обсуждала с подругами текущие новости по телефону, а когда слышала, как Гриша отпирает входную дверь, немедленно ложилась на диван и закрывала глаза. Гриша равнодушно проходил мимо и в открытую курил на кухне.

Еще через месяц он поставил вопрос ребром – решительно и окончательно: или вы принимаете ситуацию такой, как она есть, или я ухожу из дома. Борис Ефимович умолял жену простить непутевого сына и принять в дом молодую невестку. Инесса Семеновна называла Любу «эта дрянь» и кричала, что никогда и ни при каких обстоятельствах ее не примет. И еще что-то про то, что «эта деревня» соблазнила ее мальчика, а теперь хочет прописаться в квартиру, овладеть имуществом и выгнать ее, Инессу Семеновну, и «тебя, старого дурака, из дому» и что благословения на брак «этот идиот, весь в тебя, кстати» не получит никогда. Саму Любу, правда, Инесса Семеновна помнила плохо, больше ей запомнилась наглая Зина, но эти два образа прочно слились в один. «Никогда и ни при каких условиях. Только через мой труп!» Борис Ефимович вздыхал и пил валокордин. Он хорошо был знаком со своей женой.

А Гриша с Любой подали заявление в загс. Они по-прежнему встречались почти ежедневно, и Гриша терпеливо ждал Любу после работы у кабинета женской консультации.

Инесса Семеновна держала оборону долго, пока одна из умных подруг не остудила ее пыл.

– Потеряешь сына! – твердила подруга. – Да и потом, разводов у нас никто не отменял. Откроются глаза у твоего малахольного Гриши, и найдет он себе ровню.

И Инесса Семеновна сменила тактику. Она все же была женщина не только красивая, но и умная. Теперь она хлопотала, устроила Любе визит к маститому гинекологу, беспокоилась о ее здоровье. Начала готовиться к свадьбе. Настояла на ресторане. Гриша был счастлив и готов на все. Грише купили костюм. Любе заказали у портных платье.

На свадьбе Люба робела – столько важных и незнакомых людей! Знакомые Инессы Семеновны смотрели на нее с сочувствием. С Любиной стороны гостей не было. Бабка и дед приехать на свадьбу застеснялись.

Сняли молодым квартиру – жить с невесткой Инесса Семеновна готова не была. Гриша заезжал два раза в неделю к родителям. На его лице блуждала совершенно идиотская счастливая улыбка. У порога Инесса Семеновна отдавала ему полную продуктов сумку. Денег, конечно, не хватало.

Люба ушла в декрет, у Гриши – стипендия. Работать Люба Грише запретила категорически («Ты голова, учись!»), а сама нашла надомную работу: вязала комплекты – шапочка, шарф, рукавицы. Получались приличные деньги. Гриша вечерами разносил почту. Квартиру оплачивали родители.

К сроку родился мальчик, крепенький и белобрысый. Инесса Семеновна скривилась: не наша порода. К внуку была скорее равнодушна, чем трепетна. Когда заезжала, поднимала крышки кастрюль и проводила рукой по поверхности мебели. Придраться было не к чему: на плите всегда обед, в доме чистота, в шкафу наглаженные рубашки, ребенок обихожен. Но все равно морщила носик. Жаловалась подругам, мол, деревенщина, книжек не читает, говорить с ней не о чем.

Те подруги, что подобрей, вступали с ней в спор. Чего еще надо? Чистота, порядок, сын накормлен, ребенок ухожен.

– Не ко двору, – огрызалась Инесса Семеновна. – А этот дурак мог гулять еще лет пять, а в такое ярмо влез.

– Но он же счастлив! – возражали подруги.

– Потому что идиот, – отвечала Инесса Семеновна.

А в общем, жизнь текла без особых эксцессов. Гриша окончил институт, ребенок ходил в сад, а Люба – Люба, конечно, работала. Что там Гришина зарплата школьного учителя русского языка и литературы?

В доме у них царил абсолютный лад и взаимопонимание. Летом с внуком на даче Инесса Семеновна не сидела, говорила, что очень хлопотно. Мальчик уезжал на все лето на дачу с детским садом. Гриша обижался, а Люба свекровь оправдывала: и вправду тяжело, ребенок-то шустрый.

Люба зарабатывала прилично – и особое удовольствие ей было одевать Гришу. Гриша ходил в дубленке и ондатровой шапке, а Любаня донашивала старое пальто и носила в починку сапоги. Инесса Семеновна предпочитала этого не замечать.

Потом стали уезжать Гришины друзья. Сначала уехал Ромка Кочан, потом – Илюша Рахмилович. Все писали письма. Всем было непросто, но никто о сделанном не жалел. Молодые и здоровые, они были уверены, что трудные времена пройдут и они обязательно встанут на ноги.

И Гриша принял решение. Люба его поддержала. «Как скажешь», – сказала она. Мужу Люба доверяла безоговорочно.

Гриша поехал к родителям. Те сказали, что держаться им не за что и они готовы поддержать компанию. Через полгода всем составом летели в самолете Москва – Тель-Авив.

Когда вышли на улицу, Инесса Семеновна недовольно поморщилась:

– Боже, какая жара!

Гриша спросил:

– А ты что, мам, была не в курсе?

Инесса Семеновна недовольно хмыкнула.

Кое-как обустроились. Гриша не мог найти работу – кому он там нужен со своим дипломом? Подался в сторожа на стройку, но там платили копейки, и Люба начала бегать по квартирам убираться. Пособие крошечное, нужно было выживать. Инесса Семеновна капризничала: квартира маленькая и душная, жара невыносимая, цены бешеные, продукты невкусные… Вспоминала свою дачу и квартиру в Москве – и жизнь там теперь казалась ей раем.

На нервной почве Инессу Семеновну стали мучить мигрени. Целыми днями она лежала на диване и говорила по телефону. Борис Ефимович старался удрать из дома – то магазин, то рынок, то шахматы с пенсионерами.

Люба прибегала после работы, готовила ужин на всю семью, стирала, гладила, прибиралась и терпеливо сносила капризы, нападки и критику недовольной свекрови.

Инессе Семеновне не нравилось все: суп пересолен, мясо пересушено, на ковре пятна. Люба вздыхала и чистила ковер. Ни слова, ни возражения.

Борис Ефимович мыл лестницы в подъезде. Люба сидела с парализованной старухой и убирала чужие квартиры. Гриша сторожил уже два объекта – один днем, второй по ночам. Ребенок ходил в сад.

А у Инессы Семеновны появилось новое увлечение: она объявила себя больной и стала ходить по врачам. В свободное от посещений врача время продолжала лежать на диване и болтать по телефону. «Эта» страна ей решительно не нравилась.

Через три года Люба родила дочку. Гриша был счастлив. Люба вышла на работу через три месяца. Девочке взяли няню. Ребенок плакал по ночам и беспокоил Инессу Семеновну.

Решили, что надо разъехаться. Это было крайне невыгодно, но что делать? У родителей – возраст, им нужен покой, да и вообще все устали друг от друга. Инесса Семеновна объявила, что у нее серьезный невроз, и постель уже не застилала. И Люба взяла в свои руки еще и ее хозяйство.

– Устаешь? – сочувственно спрашивал Гриша.

– Что ты, все нормально, – вымученно улыбалась Люба.

Люба два раза летала в Москву. Сначала хоронить деда, а через полгода – и бабушку. Рассказывала страшные вещи: прилавки пустые, все по карточкам, с хлебом перебои, на улице тьма и разбитые фонари. Началась перестройка.

Все вздыхали и говорили одно: «Слава богу, мы уехали!» С удовольствием открывали холодильник, где рядком стояли пластиковые баночки с фруктовым йогуртом, лежали три сорта сыра, а в марте появлялась свежая клубника.