— Миссис Сазерленд? — Перед Лиз остановилась высокая темнокожая сиделка в кокетливом коротком халатике. — Мы выражаем вам свои соболезнования, миссис Сазерленд. Можем мы вам чем-нибудь помочь? Скажите, кому надо позвонить, чтобы за вами приехали.

— Я не знаю. — Язык еле ворочался у нее во рту, в горле застрял тугой комок, и Лиз натужно раскашлялась. — Г-где он? — спросила она, отдышавшись.

— Вашего мужа отвезли вниз, — сказала сиделка, и Лиз вздрогнула. В этих обычных словах было что-то зловещее и… окончательное. — Когда немного придете в себя, сообщите, когда и куда его следует доставить, хорошо?

— Доставить? — Смысл разговора ускользал от нее, словно сиделка говорила на иностранном языке.

— Ну да… — Сиделка слегка пожала плечами. — Ведь вам нужно приготовиться к похоронам, разве нет?

— К похоронам? — тупо переспросила Лиз. Она никак не могла взять в толк, кого она должна хоронить — разве кто-нибудь умер? И где, черт возьми, Джек?

Зачем его увезли куда-то вниз? Лиз была уверена, что, если бы он был рядом, он объяснил бы ей, кого только что застрелили и кого они должны хоронить.

— Кому можно позвонить, чтобы за вами приехали? — повторила сиделка, но Лиз только покачала головой. Кому звонить? Для чего? Ведь Джек уехал совсем ненадолго! Он должен вернуться домой, чтобы приготовите начинку и помочь ей с уборкой. Зачем она сидит в этой глупой больнице и ждет неизвестно чего? Может быть, он уже вернулся и теперь волнуется, куда она подевалась!

— Никому не надо звонить, — сказала Лиз отрывисто. — Мне нужно домой.

Она уже собиралась встать, но тут к ней подошел человек в полицейской форме.

— Мы отвезем вас домой, когда вы скажете, — произнес он участливо, и Лиз удивленно посмотрела на него.

— Я и сама прекрасно доеду, — возразила она. Полицейский с сиделкой быстро переглянулись.

— У вас дома кто-нибудь есть? Кто-то, кто бы мог о вас позаботиться?

— Только дети… — Лиз снова попыталась встать, но колени ее подогнулись, и она медленно осела на скамью. Только с помощью полицейского, который поддержал ее под локоть, ей удалось наконец подняться.

Несколько секунд она стояла, борясь с головокружением, потом глубоко вздохнула. В голове немного прояснилось, и Лиз поняла, что все это не бред и не сон. Она действительно только что навсегда потеряла Джека.

— Хотите, мы позвоним кому-то из ваших родственников? Быть может, у вас есть близкая подруга, которая могла бы приехать и побыть с вами?..

— Я не знаю. — Лиз и в самом деле недоумевала, кому и зачем нужно звонить, если твоего мужа застрелили.

Быть может, вызвать их секретаршу Джин? Или Кэрол?

Или мать, которая жила в Коннектикуте? В конце концов, она выбрала Джин и Кэрол и продиктовала их телефоны.

Полицейский подозвал еще одного и велел ему позвонить по указанным номерам, а сиделка отвела Лиз в пустующую палату и помогла ей переодеться в чистый больничный халат, поскольку ее домашний стал красным от крови Джека. Ночная рубашка Лиз тоже была в крови, но она не стала ее снимать. Ей было все равно.

Единственное, о чем она могла думать, это о Джеке — о том, как, лежа в луже собственной крови, он открыл глаза и сказал, что любит ее.

Машинально поблагодарив сиделку за халат и пообещав прислать его обратно, она вышла в коридор приемного покоя. Регистратор за стойкой напомнила ей, что она должна позвонить в больницу, когда определится с похоронами, но Лиз ничего не ответила.

Само слово «похороны» казалось ей ужасным.

На улице ее ждали в патрульной машине двое полицейских. Не проронив ни слова, Лиз села на заднее сиденье. Слезы текли по ее лицу, но она этого даже не замечала. Неподвижным взглядом она смотрела на дорогу сквозь решетку, разделявшую салон полицейского автомобиля на две части, но не видела ни спин офицеров, ни встречных машин, а только лицо Джека, когда он сказал: «Я люблю тебя, Лиз».

Вскоре машина остановилась напротив ее дома.

Один из полицейских вышел и, открыв дверцу, помог Лиз выбраться из машины. Он даже спросил, не зайти ли им в дом, но Лиз отрицательно покачала головой.

В этом не было никакой необходимости — к ней уже спешила Кэрол, а сзади сворачивала на подъездную дорожку машина Джин.

В следующую секунду обе женщины оказались рядом с ней. Они поддерживали ее под локти, потому что стоять Лиз было невероятно трудно. Она почти повисла у них на руках и всхлипывала, всхлипывала без конца.

Кэрол тоже плакала, а у Джин глаза были красными.

Всем троим было трудно поверить, что с Джеком случилось страшное. Это было невероятно, невозможно!

С кем угодно, но только не с ним!

Джин первая справилась с собой.

— Он убил и Аманду тоже, — сказала она прерывистым голосом. — Полицейский, который мне звонил, более или менее ввел меня в курс дела. С ее детьми все в порядке. Они живы, но они видели, как Филипп Паркер убивал их мать. К счастью, их он не тронул.

Услышав это, Лиз зарыдала в голос. Филипп Паркер убил Аманду, Джека и себя. Эта волна смерти накрыла собой еще многих и многих. Ее. Детей. Детей Аманды, которые остались круглыми сиротами. Всех, кто любил и знал Джека или был его клиентом. Родственников и просто знакомых. Его смерть была потерей для огромного количества людей, но сейчас Лиз думала только о том, что она скажет своим детям. Она знала, что стоит им увидеть ее, и они сразу поймут — случилось что-то ужасное. Ее волосы были в крови; кровь с ночной рубашки пятнами проступала сквозь больничный халат, и вообще она выглядела так, словно только что побывала в дорожной катастрофе и чудом осталась жива.

— На что я похожа? — спросила Лиз у Кэрол. — Должно быть, я кошмарно выгляжу.

— Вы выглядите, как Джеки Кеннеди в Далласе, — ответила она откровенно, и Лиз поморщилась.

— Нужно что-то сделать. Я не могу показаться детям в таком виде, — сказала она. — Можешь ты принести мне чистый халат? И расческу… Я подожду тебя в гараже.

Кэрол ушла, а Джин помогла Лиз добраться до гаража. Там они сели на старый, продавленный диванчик, который когда-то стоял у них в прихожей. Лиз пыталась сообразить, что же ей все-таки сказать детям. Солгать она не могла. Дело было лишь в том, как преподнести им страшную правду, потому что сегодняшний день, без сомнения, должен был серьезно повлиять на всю их последующую жизнь. Но ей так и не удалось ничего придумать. Когда Кэрол вернулась с розовым махровым халатом и щеткой для волос, Лиз снова рыдала, а Джин нежно гладила ее по спине.

Как бы там ни было, необходимость действовать помогла Лиз собраться. Накинув купальный халат поверх серого больничного, она кое-как расчесала волосы и повернулась к Кэрол.

— Ну, как я выгляжу теперь?

— Если честно, вы выглядите скверно. Но по крайней мере теперь вы не напугаете их своим видом. Хотите, мы пойдем с вами?

Лиз кивнула. Обе женщины помогли ей подняться и пройти в кухню, которая сообщалась с гаражом. В кухне, к счастью, никого не было, но из гостиной доносились голоса. Лиз попросила Кэрол и Джин подождать, пока она поговорит с детьми. Она чувствовала, что должна сама сообщить им о смерти отца — это был только ее долг, только ее обязанность, но как она скажет это, какими словами?!

Когда Лиз вошла в гостиную, Питер и Джеми возились на диване, изо всех сил толкая друг друга и громко хохоча. Джеми первым заметил мать. Он поднял глаза, и Лиз показалось, что на мгновение сын застыл словно парализованный.

— Что с папой? — спросил Джеми каким-то чужим, взрослым голосом. — Где он?

Он как будто сразу что-то понял. Впрочем, Джеми часто замечал такие вещи, на которые старшие не обращали внимания.

— Его нет, — ответила Лиз. — Где девочки?

— Наверху. — Это сказал Питер, встревоженно поглядев на мать. — Что случилось, мам?

— Сходи позови их сюда, пожалуйста. — Лиз вдруг пришло в голову, что Питер теперь — глава семьи, хотя сам он об этом пока не догадывался.

Не сказав ни слова, Питер встал с дивана и вышел.

Лиз слышала, как он поднимается по лестнице. Через минуту он вернулся с сестрами; лица у всех четверых были серьезными, словно они уже чувствовали — их жизнь вот-вот изменится самым решительным образом. Дети остановились в дверях, вопросительно глядя на мать.

— Сядьте, пожалуйста, — сказала Лиз как можно спокойнее, и они собрались на диване вокруг нее. Лиз обняла их за плечи и, переводя взгляд с одного любимого лица на другое, вдруг подумала: это все, что у нее осталось. Слезы снова потекли по ее щекам, но она даже не пыталась сдержать их. Прижав к себе Джеми, она заговорила:

— Я должна сказать вам… Случилась одна страшная вещь…

— Что? Что случилось?! — не выдержала Меган, и в ее голосе зазвенели истерические нотки. Девочка готова была разрыдаться, и Лиз поняла, что должна ее опередить.

— Папа умер, — сказала она просто. — Его застрелил муж одной нашей клиентки.

— Где он?! Где наш папа? — закричала Энни. Остальные молча смотрели на мать. Они просто не могли поверить в то, что случилось, но Лиз и не ждала от них этого. Она сама никак не могла свыкнуться с мыслью, что Джека больше нет.

— Он в больнице, — ответила она, но, чтобы не вводить их в заблуждение и не подавать ненужной надежды, добавила:

— Он умер полчаса назад. Он просил передать вам, что он всех вас любит…

Она знала, что нанесла им страшный удар. Больше того, Лиз понимала — этот день они будут помнить всегда. Сколько бы им ни довелось прожить на свете, они снова и снова станут воспроизводить в памяти эти ее слова и никогда их не забудут, как никогда не забудут Джека.

— Мне очень жаль, мне очень жаль, — повторяла Лиз дрожащим голосом, крепче прижимая детей к себе.

— Нет! — хором крикнули девочки, заливаясь слезами. — Нет! Нет! Нет!..

Питер тоже рыдал, забыв, что ему уже шестнадцать и что он уже совсем взрослый. Только Джеми серьезно посмотрел на мать и, осторожно, но решительно высвободившись из ее объятий, медленно попятился.