Кто-то тронул ее за плечо. Это была Виктория, которая пришла за ней, и Лиз поняла, что стоит здесь уже довольно долго. Кивнув подруге, она с трудом поднялась на ноги и вышла наружу, где ее дожидались остальные. Они собирались зайти куда-нибудь, чтобы перекусить. Лиз тоже поехала с ними, но есть ей не хотелось.

С отрешенным спокойствием она наблюдала за тем, как Питер поддразнивал сестер, стараясь хоть немного развлечь, и даже выдавила из себя улыбку, когда дети в конце концов стряхнули с себя мрачное оцепенение и разговорились. И все же Лиз не могла не заметить, что за прошедшую ночь все пятеро — включая Джеми — как-то вдруг повзрослели. Во всяком случае, они старались держаться, старались быть сильными, чтобы не быть обузой для остальных.

После того как они съели по гамбургеру и запили его кока-колой, Кэрол отвезла детей домой, а взрослые родственники вернулись в траурный зал. Почти до самого вечера не иссякал поток желающих проститься с Джеком. Люди приходили, чтобы отдать ему последний долг, выразить свое сочувствие Лиз, просто поплакать и поговорить друг с другом за пределами траурного зала. Вся церемония неожиданно напомнила Лиз бесконечный прием — только без коктейлей, со слезами вместо смеха и с Джеком, лежащим в тяжелом гробу.

Она все ждала, что вот сейчас крышка откинется в сторону, Джек поднимется и скажет, что все это была просто неудачная шутка, он и не думал умирать, но ничего не происходило, и постепенно Лиз утверждалась в мысли, что он ушел от нее навсегда.

Второй день в траурном зале был похож на предыдущий. К концу его Лиз отупела от усталости и была близка к истерике, однако внешне она казалась внимательной и настолько собранной, что многие даже подумали, будто она приняла какое-то сильнодействующее успокоительное лекарство. Но Лиз не стала принимать таблетки, хотя Виктория и рекомендовала ей какое-то проверенное средство. Словно автомат, она бездумно выполняла то, чего от нее ожидали, но мысли ее были очень далеко.

Утро понедельника выдалось на удивление погожим и солнечным. Как и накануне, Лиз встала ни свет ни заря и приехала в траурный зал задолго до назначенного часа, чтобы побыть с Джеком наедине. Она дала себе слово, что не станет открывать гроб, но сейчас ей очень хотелось сделать это, чтобы взглянуть на него в последний раз. Больше того: Лиз казалось, что она должна сделать это, но ей так и не хватило решимости позвать служителей и попросить снять крышку. Наверное, это было к лучшему, потому что образ Джека, лежащего в гробу, преследовал бы ее до конца жизни, а так она запомнила его живым, улыбающимся, любящим. И не имело значения, что в последний раз она видела его сначала на полу в офисе, а потом — на носилках в машине «Скорой помощи», потому что это были лишь короткие эпизоды, ступени на пути от жизни к смерти.

В конце концов Лиз тихо вышла из траурного зала и поехала домой. Когда она вошла, оказалось, что дети — вместе с обоими своими дядьями, дедушкой и двумя бабушками — собрались в гостиной и ждут ее. Хелен была в черном брючном костюме; девочки надели платья цвета морской волны с глухим воротом, Питер впервые облачился в темно-синий костюм, купленный ему Джеком на день рождения, а Джеми был в темно-серых фланелевых брюках и блейзере. Что касалось Лиз, то она еще утром решила надеть свое старое черное платье, которое Джек любил больше всего, и черный кардиган, который одолжила ей Джин.

— Я готова, — просто сказала Лиз. — Можно ехать.

Служба в церкви Сент-Хилари была очень красивой и трогательной. Кафедра и распятие были украшены живыми цветами, в позолоченных канделябрах горели свечи, играла тихая музыка, и священник читал заупокойные молитвы. Многие из присутствующих плакали, но Лиз сумела сохранить спокойствие до самого конца службы, которая, к счастью, оказалась короткой. Зато все последующее представлялось ей каким-то хаосом. В зале ресторана, который Джин и Кэрол сняли для того, чтобы приглашенные могли перекусить, собралось больше ста человек, не считая официантов. От шума и духоты у Лиз разболелась голова. Потом были похороны, от которых у нее не осталось вообще никаких воспоминаний, кроме ощущения непереносимой, ослепляющей боли. Лиз смутно помнила, как положила на гроб красную розу и поцеловала блестящее темное дерево. Кто-то взял ее под руку и увлек в сторону; кажется, это был Питер, но Лиз почему-то чувствовала только узкую прохладную ладошку Джеми в своей руке.

Затем ее куда-то везли, о чем-то спрашивали, и она, кажется, отвечала, но подробности поездки совершенно стерлись из ее памяти. Более или менее Лиз пришла в себя только дома, когда настала пора прощаться с родственниками. Брат Джека улетал обратно в Вашингтон, его родители возвращались в Чикаго, а брат Лиз уехал в Нью-Йорк еще раньше. Виктория тоже собиралась съездить домой. Она обещала, что завтра заедет к Лиз вместе с мальчиками. Джин предстояло заниматься делами, поэтому они с Лиз решили, что ей тоже лучше ночевать дома. Только Хелен оставалась на ночь; впрочем, билет на самолет был уже у нее в кармане, и завтра утром ей нужно было спешить в аэропорт. Лиз таким образом оставалась совершенно одна, и одной ей предстояло жить дальше.

Когда дети разошлись по спальням, Лиз и ее мать спустились в гостиную. Рождественская елка все еще стояла в углу, но разноцветные лампочки были погашены, а мишура и блестки странным образом потускнели и уже не выглядели атрибутами праздника. Даже хвоя, которая еще совсем недавно была ярко-зеленой и свежей, казалась какой-то поникшей.

— Я очень тебе сочувствую, — сказала Хелен, потрепав Лиз по руке. Десять лет назад она тоже потеряла мужа — отца Лиз, — но ему, во-первых, было семьдесят пять, а во-вторых, он скончался после долгой болезни.

У Хелен было время смириться с неизбежным, да и дети их давно выросли. И все же она очень переживала, когда ее муж умер, однако ее боль не шла ни в какое сравнение с тем, что испытывала Лиз. И Хелен это понимала.

— Мне очень жаль, — добавила она, и по ее щекам потекли слезы. Лиз тоже заплакала, и обе долго молчали. Говорить было не о чем, поэтому они просто сидели в гостиной, и каждая думала о своем. Потом Хелен вдруг встала и порывисто обняла дочь, и — впервые со времени рождения Джеми — Лиз почувствовала, что мать любит ее.

Этого оказалось достаточно, чтобы она простила Хелен все. Страшное горе, которое обрушилось на Лиз, странным образом примирило ее с матерью, заставило забыть обиды, и Лиз была благодарна судьбе за это.

— Спасибо, мама… Хочешь чаю? — спросила она наконец, и они вместе прошли в кухню. Когда они сели за стол, чтобы вместе выпить чаю с остатками печенья, Хелен снова спросила дочь, планирует ли она переезжать.

Услышав эти слова, Лиз невольно улыбнулась. На этот раз вопрос матери не вызвал в ней раздражения.

С Лиз что-то произошло: у нее словно открылось второе, внутреннее зрение, и она поняла — настойчивость Хелен есть не что иное, как способ показать, что она тоже волнуется и переживает. Она хотела знать, что с Лиз все будет в порядке, и не просила, а буквально требовала, чтобы та успокоила ее.

— Я пока не знаю, но мне почему-то кажется, что мы как-нибудь справимся, — сказал Лиз, печально улыбнувшись. За годы совместной жизни им с Джеком удалось отложить довольно много денег, к тому же Джек застраховал свою жизнь на значительную сумму. На крайний случай у нее была ее юридическая практика. Так что голодная смерть ей и детям не грозила, да и дело-то было не в деньгах — дело было в том, чтобы научиться жить без Джека.

— Мне не хочется ничего менять, во всяком случае — теперь. Это может плохо отразиться на детях, — добавила она, немного подумав.

— Как тебе кажется, можешь ты со временем снова выйти замуж? — спросила Хелен, и Лиз снова улыбнулась. Мать изо всех сил старалась быть деликатной, но у нее это плохо получалось.

— Вряд ли, — сказала она, покачав головой. — Я просто не представляю, как я выйду замуж за кого-то другого… — Голос ее дрогнул, и она поспешно прикусила губу, чтобы не разреветься. — И вообще я не знаю, как я буду жить без него!..

— Но ты должна… Должна ради детей! — воскликнула Хелен. — Сейчас ты нужна им больше, чем когда-либо. Может быть, тебе стоит временно отказаться от практики и побыть дома с ними?

Но Лиз не могла себе этого позволить, и Хелен прекрасно это понимала. Все дела, все клиенты теперь были целиком на ее ответственности, и Лиз не могла просто так взять и устроить себе каникулы, как бы она в них ни нуждалась. Их с Джеком клиенты доверяли им, рассчитывали на них. Лиз не могла их подвести.

— Я не могу закрыть контору, мама, — сказала она. — Ведь я отвечаю за тех, кто к нам обратился.

— Ты хорошо подумала, милая моя? — Хелен прищурилась и достала из сумочки сигареты и зажигалку. Курила она редко — Особенно в последнее время, — но Лиз почему-то чаще всего представляла себе мать именно с дымящейся сигаретой в пальцах. — Знаешь поговорку: по одежке протягивай ножки.

Она вздохнула и, запрокинув голову, пустила к по — толку тоненькую струйку дыма, но Лиз заметила, что в глазах Хелен тоже блестят слезы. Все-таки у нее были и сердце, и душа; просто ее высказывания зачастую были слишком резки и рассчитаны на немедленное решение вопроса, причем раз и навсегда. Таковы были ее первые побуждения, и это приводило к недоразумениям и непониманию между ними. В большинстве случаев Хелен желала дочери добра, но не умела правильно выбрать слова, чтобы выразить свои мысли и чувства.

— Ничего, как-нибудь справлюсь.

— Хочешь, я останусь и поживу с тобой немножко?

От неожиданности Лиз потеряла дар речи. За последние несколько часов Хелен успела уже несколько раз удивить ее. Лиз просто терялась в догадках, какие еще сюрпризы мать может ей преподнести. Но, немного подумав, она отрицательно покачала головой. Если бы Хелен осталась, Лиз пришлось бы заботиться и о матери тоже, а она еще не знала, хватит ли ей сил на собственных детей.