Мэри Бэлоу - Неотразимый

– Вот если бы я сказал «третий расцвет», – заметил Иден, – тогда, согласен, может, это звучало бы оскорбительно.

Лавиния только пренебрежительно усмехнулась.

– Признаться, мне так неловко, Натаниель, – сказала София, когда они вышли из гостиной.

– Но почему? – Он предложил ей руку.

– Из-за всего этого. – София взяла его под руку и с грустным видом пожала плечами. – Из-за того, что сочла себя обязанной приехать сюда. Из-за того, что ты чувствовал себя вынужденным пригласить меня. Из-за того, что сейчас мы оказались наедине.

– Софи, – огорченно сказал он, направляясь с ней вниз по лестнице, чтобы начать экскурсию с первого этажа дома, – неужели нам не удалось избежать этой нелепой стесненности? Ну почему ты должна чувствовать себя неловко? Когда-то мы были близкими друзьями, и ведь с тех пор ничего не изменилось, верно? И мы с тобой остаемся просто хорошими друзьями. Разве это так уж невозможно?

– Да нет, конечно. – София улыбнулась ему, с болью думая, что когда-то их связывала не только дружба. – По правде говоря, Беатрис и Эдвин очень обиделись бы, если бы я не поехала с ними, да и Льюис тоже расстроился бы. И мне очень хотелось увидеть Сару после ее возвращения из свадебного путешествия. Они с Гарри выглядят такими счастливыми, правда?

– Еще какими счастливыми! – Он открыл дверь и знаком отослал слугу, который заторопился навстречу им. – Это библиотека – мое личное владение и моя самая любимая комната.

Это была большая комната, три стены которой занимали полки с книгами, а всю середину дубовый письменный стол больших размеров, заваленный бумагами, заставленный разнообразными чернильницами и стаканчиками с перьями. В камине были сложены дрова, которые в любую минуту можно было зажечь; по обе стороны от него стояли удобные кожаные кресла. Комната была внушительной и вместе с тем уютной, хотя и обставленной по-мужски.

Значит, это его любимая комната, думала София, оставив руку Натаниеля и шагнув вперед. Здесь он проводит много времени – в одиночестве. Сидит здесь по вечерам и читает. Она коснулась спинки того кресла, которое казалось более истертым, рядом с ним на маленьком столике лежала книжка. Она взяла ее посмотреть.

– «Путь пилигрима»? – сказала она.

– Да. – Натаниель наблюдал за ней, стоя у двери. – Я давно хотел ее прочитать, но все как-то не получалось.

Здесь он сидит и работает, думала она, подходя к столу и проводя рукой по его поверхности. Читает полученные письма и сам их пишет – всем своим друзьям: Кеннету, Рексу, Идену и тем, с которыми она не знакома. Она ему тоже друг, как он только что сказал, но никогда он не напишет ей здесь письма и не прочтет ее письмо.

Высокие окна выходили на пологую поляну с редкими деревьями, которая спускалась к озеру. Вот здесь он стоит и смотрит в окно, когда ему нужно обдумать какое-нибудь дело или просто хочется отдохнуть.

– Замечательная у тебя комната, – сказала она.

– Да.

Она заметила, что он остановился у высоких дверей и внимательно за ней наблюдал. Видимо, он намеревался только заглянуть в библиотеку, после чего отправиться дальше, иначе им придется потратить на осмотр дома целый день. Она повернулась к нему и улыбнулась.

– Теперь я покажу тебе музыкальный салон, – сказал он.

Когда после осмотра музыкального салона они оказались в оранжерее и любовались тропическими растениями, которые зимой, должно быть, казались раем, он неожиданно спросил ее:

– Софи, тебе не показалось, что Лавиния в хорошем настроении?

– О! – Она улыбнулась ему. – Можешь за нее не беспокоиться, Натаниель. Ей уже почти двадцать пять, и она наконец-то устроилась так, как всегда мечтала.

Он кивнул и задал очередной неожиданный вопрос:

– Однако, полагаю, вчерашний визит Идена ее раздосадовал?

София изучающе посмотрела на него.

– Даже вызвал у нее раздражение, – уточнила она и понимающе улыбнулась.

– Гм… – Он тоже улыбнулся. – Это был бы самый невероятный брак.

– Это, конечно, преувеличение, – сказала София. – Но, боюсь, Лавинии предстоят страдания, хотя она не из тех женщин, которые способны предаваться отчаянию. Она превосходно владеет своими чувствами. Но Иден еще не готов остепениться, и сомневаюсь, созреет ли когда-нибудь для этого.

– Но я заметил, что он теряет свое знаменитое хладнокровие и даже взволнован, – подчеркнул Натаниель. – Мне кажется, Лавиния ему очень нравится, но он всячески сопротивляется своим чувствам.

– Да ведь и Лавиния ведет себя точно так же!

– Может, им стоит слегка помочь? – предположил он. – Подтолкнуть их в нужном направлении?

Если в ближайшие дни я подговорю Кена оставить Идена наедине с Лавинией, ты согласишься не сопровождать ее, Софи?

Она удивилась, а потом засмеялась.

– И ты – ее строгий кузен и опекун – сговариваешься оставить ее без сопровождения?

– Что ж, признаться, я все еще намерен избавиться от нее, пусть даже с помощью небольшой хитрости, до того как ей исполнится тридцать лет.

– Не волнуйся, я соглашусь оставить ее без своего надзора, – заверила его София. – И если ты помнишь, я никогда не навязывала ей свое общество. Да и с какой стати! Ведь я старше ее всего на четыре года.

Они заговорщицки переглянулись, и София в первый раз за весь день почувствовала себя легко и свободно. Наверное, лучше совсем забыть об их прошедшей связи. Тогда они снова могут стать просто друзьями сватами своих друзей. Впрочем, София не очень рассчитывала на то, что их план даст желаемые результаты. Если оставить Лавинию наедине с Иденом, они вполне могут серьезно поссориться и больше не захотят видеться друг с другом. Но это уж их дело. А их друзьям следует попытаться дать им понять, что они могут стать мужем и женой.

Только через полчаса София и Натаниель добрались до галереи, которая тянулась во весь фасад дома на верхнем этаже, с низкими окнами в каждом конце. Вся галерея была пронизана лучами заходящего солнца, пока они переходили от портрета к портрету, и Натаниель рассказывал Софии о своих предках.

Особенно ее очаровал семейный портрет, на котором были изображены родители Натаниеля, он сам в юном возрасте, его сестры, а самая младшая, Элеонор, в младенческом чепчике, сидела на коленях у матери.

– Должно быть, у вас была счастливая семья, – заметила она.

Натаниель стоял в горделивой позе рядом с расположившимся в кресле отцом и улыбался. Уже тогда его улыбка была необыкновенно пленительной.

– Это правда. Но, помню, мне не нравилось, что у мамы одна за другой рождаются только девочки, мои сестры.

– Но наконец-то твои последние сестры вот-вот будут устроены, – сказала она, – и ты обретешь спокойствие и независимость. И женщины больше не будут путаться у тебя под ногами. Ты должен быть очень счастлив.

– Да, конечно. Софи, а ты счастлива?

Хотя это был вполне невинный вопрос, между ними вновь возникла напряженность.

– Конечно, – слишком поспешно сказала она.

– Ты уже устроилась в своем новом доме? Опиши мне дом, я хочу как следует представить его себе.

– Нет, пока нет, – сказала она, отворачиваясь от последнего в галерее портрета. – Пока что я живу у Томаса. Я… я еще не присмотрела себе дом. Кроме того, возможно, я перееду в другое место, где буду чувствовать себя более независимой, может, в Бристоль или в Бат. Не знаю, пока не решила.

– Ты… ты не жалеешь о том, что случилось в Лондоне? Она решительно покачала головой и направилась к окну в конце галереи. Действительно, за домом были разбиты яркие цветники, перемежающиеся лужайками с расставленными на них скамьями.

– Софи, – тихо сказал он.

Он приблизился к ней почти вплотную. Она вся съежилась и вдруг произнесла то, о чем и думать не думала, что никогда не собиралась поверить ни единой душе.

– Мне нужно кое-что сказать вам. Относительно тех писем.

Последовало молчание. Если он сейчас не заговорит, подумала София, она не посмеет продолжать, а значит, так и не испытает облегчения от признания, которого, как она сейчас поняла, так жаждала ее измученная душа.

– Ты говоришь про те письма, которые сжег Кен? – наконец спросил Натаниель. – Но тебе ничего и не нужно говорить, Софи. Никто из нас их не читал. И мне безразлично, кто была та женщина. Меня задевает только тот факт, что Уолтер тебя оскорбил. Может, то, что его нет в живых, к лучшему для всех нас.

– Они были написаны не женщине, – сказала она, закрыв глаза и низко опустив голову.

На этот раз молчание казалось еще более долгим.

– Это был лейтенант Ричард Калдер, – сказала она. – Я его не знаю. Может, вы знаете или помните это имя.

– Это тот самый человек, которого он пытался спасти и при этом сам погиб. – Натаниель старался говорить как можно спокойнее.

– Какая ирония судьбы! – усмехнулась она, но тон ее был серьезным. – Уолтер был посмертно награжден, а мне пожалованы дом и пенсия – за то, что он проявил отчаянный героизм при спасении младшего по званию офицера – своего любовника.

– Софи!

Ей не следовало обременять его этой постыдной историей. Она могла только до глубины души смутить его. Больше того, вызвать у него брезгливое отвращение. Именно этого она и боялась, когда ее шантажировал Борис Пинтер. Но сейчас это почему-то уже не имело такого значения. Она почувствовала сильнейшее желание поведать ему правду.

– Я ничего об этом не знала, Натаниель, – сказала она. – Оказывается, он писал эти письма на протяжении двух лет и выражал в них свою глубокую страсть, что подтверждало их физическую близость. Но Уолтер вел себя очень скрытно, так что я ничего не заподозрила. Правда, ему приходилось все скрывать. Его бы разжаловали, если бы все это вышло наружу. А ведь это преступление. За это могли бы и повесить, верно?

– Да.

– Если бы лейтенант Калдер был так же скрытен, я никогда бы об этом не узнала. И Борис Пинтер тоже. Но после его смерти стали разбирать его вещи и среди них нашли эти письма, которые он хранил.