Мэри Бэлоу - Неотразимый

– Мы? – растерянно спросил он.

– Да, мы, – твердо заявила она. – То есть вы и я. Нат немедленно отошлет меня в Боувуд, стоит мне только заикнуться об этом.

– Нет, мисс Бергланд, – так же решительно отрезал он. – Мы – это я, Рекс, Нат и Кен. Но я нахожу вашу мысль отличной, и, признаться, мне стыдно, что мы сами об этом не подумали. Не очень-то сообразительными мы оказались.

– Ну, хорошо, – подумав, уступила Лавиния. – Но только при условии, что я обо всем получу полный отчет. И не вздумайте заявить мне, что подробности не предназначены для утонченного слуха леди.

– Точнее, для вашего слуха? – сказал он, поднимая монокль и вставляя его в глаз, забыв о том, что они находятся в темном саду. – Осмелюсь сказать, что ваши ушки сделаны из железа.

Лавиния улыбнулась ему:

– Уверена, вы с друзьями спасете Софи. Не хотелось бы мне оказаться на месте мистера Пинтера. Думаю, когда вы вчетвером навалитесь на него, это будет стоящее зрелище.

И они усмехнулись друг другу в непривычном единодушии.

– Полагаю, – заговорил он, – если я возьму на себя смелость поцеловать вас, след ваших пальчиков отчетливо запечатлеется на моей несчастной физиономии, после чего я уже не решусь вернуться в бальный зал?

Она задумчиво посмотрела на него:

– Вы действительно желаете меня поцеловать?

– Эта мысль только что меня озарила, – признался он. – Так я буду вознагражден вашей ладошкой?

Она снова обдумала его предложение, не торопясь с ответом.

– Отнюдь, – сказала она наконец.

– Ах! – вырвалось у него, он нагнулся и прижался к ее рту губами, но почти сразу же поднял голову. – Ну, это просто детские шалости, – пробормотал он, обвивая руками ее стан. – Если уж мы решились это сделать – а по общему умопомешательству похоже, что так и есть, – по крайней мере сделаем это как полагается.

И он поцеловал ее, как полагается. Через некоторое время Лавиния откинула голову назад и серьезно посмотрела на него:

– А что, все джентльмены целуют вот таким образом? То есть открывая при этом губы?

– Понятия не имею, – удивленно пробормотал он. – Я никогда за другими не подсматривал. Но данный конкретный джентльмен целуется именно таким образом. Вы возражаете?

– Ваш поцелуй вызвал у меня внутри какие-то странные ощущения, – сообщила Лавиния.

– Боже праведный! – простонал он. – Мисс Бергланд, случайно, это не первый ли ваш поцелуй? В вашем возрасте?

– О, вам не удастся меня смутить и заставить сочинять, что я уже счет поцелуям потеряла. Просто до сих пор я никогда не хотела, чтобы меня поцеловали, поэтому и не целовалась.

– Значит, на этот раз вам этого захотелось? – вкрадчиво поинтересовался Иден.

Ей не очень хотелось сделать это разоблачающее признание, но она сама разрешила ему поцеловать себя.

– Я полагала, что у вас достаточно много опыта, и если уж раз в жизни узнать, что такое поцелуй, то лучше испытать его с человеком, который знает толк в этом деле.

– Понятно. Не попробовать ли нам повторить этот опыт? Может, на этот раз вам удастся преодолеть смущение, и вы тоже попытаетесь раскрыть губы.

Она последовала его совету. И если в первый раз подумала, что внутри у нее возникли странные ощущения, то теперь ей было вообще не до осмысления своих ощущений.

– Еще несколько таких поцелуев, – сказал он через некоторое время, при этом она заметила, что его рука ловко выскальзывает из-под низкого декольте, – и мне придется завтра же явиться к Нату с официальным визитом. Уверен, мы оба этого нисколько не желаем.

– И как только вам в голову пришла эта дикая мысль! – согласилась она и на всякий случай осмотрела свой туалет.

– Завтра, когда мы поедем кататься в Гайд-парк, – сказал Иден, – я посоветуюсь с друзьями об этом… о другом деле. И может быть, сообща что-нибудь придумаем.

– Никаких «может быть»! – решительно заявила она, беря его под руку и направляясь с ним в бальный зал, – из дверей в сад начали выходить гости, а оркестранты уже снова настраивали свои инструменты. – Вы просто обязаны что-то придумать. Софи – наш общий друг. Так что извольте потрудиться.

– Слушаю, мэм, – покорно произнес он.

София приказала натаскать воды в туалетную комнату, намылилась мылом, запах которого так нравился Натаниелю, и целых полчаса нежилась в глубокой кадке. Тем же мылом она вымыла голову, дала волосам как следует просохнуть, а потом долго расчесывала их, пока они не стали блестеть. Она выбрала свою самую красивую ночную рубашку; халат же у нее был один-единственный.

Она с грустью подумала, что готовится к приходу Натаниеля, как невеста к приходу жениха, но эта мысль не заставила ее отказаться от встречи. После его ухода она уселась в кресло с Лесси на коленях и погрузилась в раздумье. Сначала она недоумевала, что заставило ее внезапно согласиться принять Натаниеля, и, не найдя ответа, она набросала записку, в которой просила его больше никогда к ней не приходить.

Затем взглянула на себя словно со стороны, стараясь понять, какой она стала. В некотором смысле она была жертвой с самого начала семейной жизни, но тогда она сумела как-то приспособиться к необычным обстоятельствами и даже извлечь из них пользу. Тяжелые военные годы в Испании, Португалии, а затем во Франции и в Бельгии не прошли для нее бесследно. У нее появились друзья, она набралась жизненного опыта, приобрела закалку и силу воли, ее чувство собственного достоинства сильно развилось, окружающие любили ее и уважали.

После смерти Уолтера она вкусила сладость настоящей свободы, и тут подоспел неожиданный дар правительства в виде домика и пенсии. Она словно начала жить заново, обзавелась новыми друзьями и была по-своему счастлива, ведя спокойный, безмятежный образ жизни.

И кем же стала она теперь? Она превратилась в жалкое запуганное существо, боится выйти из дома, боится даже выглянуть из окна, в страхе увидеть Бориса Пинтера или его шпионов, следящих за ее домом. Она избегает посещать любые развлечения, особенно приемы в высшем обществе. Боится гулять в парке, чтобы ее соглядатаи не подсмотрели, что она встречается там с людьми, с которыми не должна видеться. Вздрагивает от каждого стука в парадную дверь.

Она без объяснений прекратила почти все сношения с семьей Уолтера, поставив их в тупик и даже вызвав их заслуженную обиду, особенно со стороны Сары. Только вчера София отказалась идти с ними на прием, по случаю хорошей погоды устроенный в парке. И с бесконечной горечью она положила конец знакомству с четырьмя молодыми людьми, дружбой которых так дорожила, и только что зародившимся дружеским отношениям с их женами. Принесла в жертву любовную связь, благодаря которой эта весна могла бы стать для нее временем незабываемого счастья. И все это для того, чтобы оставаться презренной марионеткой отъявленного подлеца. Чтобы постоянно находиться под гнетом мучительного и безысходного страха…

Но почему на ее голову свалилось такое несчастье? Разве она его заслужила?

Вовсе нет, просто Уолтер предал ее, нарушив их договоренность, которую она строго соблюдала. Вот почему!

И вот ее жизнь разрушена, а вскоре может быть разрушена и жизнь семьи Эдвина, как и семьи Томаса. А что последует за этими катастрофами? Громкий скандал и потеря уважения общества? В этом можно не сомневаться.

Но разрушена не только ее жизнь, вдруг осознала София, невольно улыбнувшись, когда Лесси лизнула ее в щеку. Уничтожена сама ее личность! Ее унизили, лишили чувства собственного достоинства, без которого человек перестает быть человеком, превратили в жалкое ничто!

Но она не допустит, чтобы это продолжалось. В интересах своих близких и знакомых просто не имеет права допустить это. С самого начала истории с Пинтером она все думала, до какой степени сможет его терпеть, опасаясь, что навечно стала игрушкой в его руках. Но оказалось, всему есть предел, и она понимала, что он наступил именно сейчас – она отказывается и дальше подчиняться власти Пинтера, отказывается деградировать еще больше.

Так она сидела, погруженная в эти безрадостные мысли, давно уже пропустив время пить чай. У нее родился план из трех пунктов. Сначала она выяснит, может ли продать дом, и если да, то сразу же приступит к его продаже. Во-вторых, нужно слазить на чердак и найти там коробки, в которых до сих пор хранятся кое-какие вещи Уолтера. И в-третьих, она проведет с Натаниелем последнюю ночь, которая будет незабываемой. Да, незабываемой! И последней.

Затем она попросила натаскать в туалетную комнату горячей воды…

В отличие от второго свидания с Натаниелем в этот вечер она чувствовала себя более уверенно, хотя вся трепетала от радостного возбуждения. Вскоре после одиннадцати она была уже готова к встрече с ним и, не в силах усидеть на месте, стала расхаживать из комнаты в комнату, поминутно выглядывая в окно и неустанно расчесывая волосы, чтобы занять руки.

Лесси устала таскаться за хозяйкой и вспрыгнула на запрещенное сиденье. Положив голову на передние лапы, она взглянула на Софию, словно ожидая команды спрыгнуть вниз, но ее не последовало, и она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Нет, я вижу, полночь никогда не настанет! – нетерпеливо воскликнула София.

Но Натаниель появился на целых семь минут раньше! Она легко сбежала вниз и нетерпеливо, но осторожно отодвинула засов.

– Ты пришел раньше!

– Неужели?

Войдя в дом, он снял шляпу и наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Мне нужно было дождаться на улице, пока не пробьет двенадцать?

Она улыбнулась ему, до краев наполненная счастьем и восторгом.

– Конечно, нет! Я тоже давно уже приготовилась и ждала тебя.

– Правда, Софи? – Он взял у нее свечу и поднял ее повыше. – Ты выглядишь такой счастливой. Это оттого, что рада меня видеть?

– Да! – Она счастливо улыбнулась ему и стала подниматься по лестнице. – Очень рада!

Сегодня она не будет притворяться безразличной. Эта ночь принадлежит ей, и она возьмет от нее все, что только возможно. В первый раз за всю жизнь она решила быть настоящей эгоисткой.