Мужчины, захватив удочки, спустились к реке. За час наловили более полусотни крупных хариусов. Бережно уложили в котелок, пересыпали солью.

— Завтра уже будем пробовать, — пообещал Алексей.


Пока мужчины рыбачили, Лена достала блокнот, записала события минувшего и сегодняшнего дней, старательно избегая изложения бесед с Алексеем. Их отношения внешне выглядели вполне дружескими, но она постоянно испытывала нервозность и тревогу. Вдруг среди гальки блеснуло что-то синее — маленький потускневший кусочек изоляции, неизвестно кем и когда занесенный в эти безлюдные места.

И сразу же память вернула ее в жуткое утро: черное от ожогов, полубезумное от боли лицо Абсолюта вновь встало у нее перед глазами. Она обхватила голову руками: не может быть, чтобы она ошиблась!

Слишком уж яркая и запоминающаяся вещица, втоптанная в грязь, лежала рядом с головой старика.

Неужели кто-то побывал там сразу же после нее? А если он таился где-то поблизости? Чувствовала же она чей-то пристальный взгляд, и Рогдай вел себя странно.

Лена напряглась, какое-то неясное воспоминание возникло вдруг в ее сознании, слишком расплывчатое, ускользающее, слабый намек на реальные события. Где-то она уже видела этот брелок — мельком, краем глаза, успев зафиксировать лишь его необыкновенную яркость. Принялась перебирать всех знакомых, но память, расщедрившись на подсказку, не собиралась полностью открывать тайные завесы. Голова заболела от напряжения, вполне возможно, что у нее проснулась так называемая «ложная память» и на самом деле до этого она ничего подобного не видела. Лена тяжело вздохнула: свой долг она исполнила, о брелоке рассказала. Теперь уже дело милиции искать преступников, замучивших старика.

Солнце уже преодолело половину своего дневного пути, и караван снова принялся отмерять километры, теперь уже последние. Высокие белые тучи вдруг стали наливаться синевой, опускаться ниже и ниже, сдавливая горизонт и угрожая проливным дождем. Быстрым шагом люди двигались по неширокому распадку.

Он густо порос ивняком, только в самом центре белела дорожка, на диво ровная, каменистая, с пологими закруглениями, слегка приподнятая над днищем ущелья. Это было старое полотно узкоколейки. Построенная более шестидесяти лет назад на костях заключенных, сейчас она пришла в полную негодность. За тридцать с лишним лет после закрытия прииска шпалы превратились в труху, проржавели насквозь рельсы, и осталась только насыпь — творение рук зэковских. Более двух десятков лет возили по ней в отвал отработанную и пустую породу. Ходил здесь смешной паровозик, он тонко гудел на поворотах, обдавая жидким паром кусты, распугивая зверей. Много породы он вывез в отвал… Но пришли другие времена, исчерпала себя золотоносная жила, поуменьшилось количество заключенных, и не стала нужна таежная узкоколейная железная дорога. Природа с удивительной поспешностью стала залечивать раны. Распадок покрылся еще более дикой тайгой, нетронутыми остались только три приметы: вырубленный пихтарник по склонам гор (тысячи кубометров леса сгорели в топках паровозика и двух локомобилей, обеспечивающих энергией шахту, поселок и, главное, обогатительную фабрику), все более сужающаяся дорожка вдоль насыпи со следами от сгнивших шпал да скелеты трех чугунных монстров, застрявших навечно в чаще кедровой поросли.

Тем временем начал срываться дождь. Крупные капли с шипением ударяли о листья; шорох нарастал, замолкли птицы, отдалился гул реки. Деревья намокли, обвисли, а облака опустились, почти легли на плечи гор.

Впереди что-то забелело, и путешественники с облегчением вздохнули. Наконец показались дома покинутого поселка. Сзади ворчливо прокатился гром. Так, словно нехотя. И когда затих, полило сильней, освобожденной, теперь уже не каплями, а прямыми, как струны, струями. Все загудело, слитный шум покрыл другие звуки, даже чавканье сапог по грязи.

Рогдай не выдержал, помчался вперед, тем более что до поселка остался километр пути. Лена и ее спутники укрылись плащ-палатками и почти бежали за лошадьми, которые без понукания перешли на легкую рысь.

Гроза разошлась не на шутку. Гром догнал путников и теперь густо и басовито раскалывал облачное небо над головой. Молний за тучами не разглядеть, только на мгновение будто включат там свет и тут же гасят, а грохот сваливается вслед за вспышкой и подхлестывает, подгоняет дождь.

К тому моменту, когда люди и лошади достигли первого дома, вода лила с них потоками. К счастью, дом, сложенный из стволов огромных деревьев, мало подвергся разрушению; крыша не протекала, а в некоторых окнах сохранились стекла. Но самым ценным было то, что в доме совсем не пострадали от времени полы, печь не развалилась, и, когда они попробовали ее затопить — о чудо! — она разгорелась, предварительно хорошенько задымив комнаты.

Дождь, по своему обыкновению, прекратился так же неожиданно, как и начался. Огромные лопухи и заросли молодой крапивы, покрывающие все пространство вокруг дома, ясно давали понять, что они здесь полновластные хозяева. Капли дождя покрывали каждую травинку, лист, цветок. И речи не могло быть о том, чтобы пройтись по поселковой улице.

Любой безобидный кустик в одно мгновение грозил превратиться в водопад ледяных брызг.

Лена вымела пол пучком влажной травы, отмыла сохранившийся колченогий стол, разложила на нем посуду. Печь хоть немного и дымила, но свои обязанности выполняла должным образом. Каша осталась допревать в котелке, а Лена принялась заваривать чай. По дороге она сорвала несколько веточек черной смородины и малины. У чая будет отменный вкус и запах!

Покончив с делами, она вышла на крыльцо. Мужчины расседлали лошадей, и Алексей, насухо протерев им спины, смазывал потертости и ссадины мазью. Животные покорно переносили не очень приятную процедуру, изредка отмахиваясь хвостами от появившегося после дождя гнуса. В распадке было тихо, тучи комарья и мошкары назойливо гудели и вились вокруг лица. Сегодня ночью без чудес современной химии им не обойтись!

Отец притащил сухое бревнышко, очевидно, из остатков какого-то строения. Мужчины достали небольшую двуручную пилу, распилили бревно на несколько чурбачков, и Алексей, раздевшись до пояса, принялся орудовать топором. Лена исподтишка наблюдала за ним. Мускулы играли и перекатывались под золотистой кожей. По бугоркам позвоночника сбежала тоненькая струйка пота, и Лене нестерпимо захотелось проделать тот же путь языком, почувствовать солоноватый привкус влаги у него на спине, исследовать все изгибы мощного мужского тела. Вдруг ее внимание привлекла тонкая светлая полоска, начинавшаяся от спинных ребер и уходившая к грудине. У нее учащенно забилось сердце: Эльвира Андреевна рассказывала о тяжелом ранении сына. Вражеский осколок пропорол тело, и, может быть, только по чистой случайности он остался жив. А если бы нет? Тогда не было бы для нее ни этих скал, ни этой тайги, ни этого стука топора. Не было бы одуряющей синевы шальных глаз и сводящих с ума ночей… Окажись они одни, не задумываясь, исцеловала бы тонкий светлый след боли, когда-то пронзившей его. Разгладила бы его руками, чтобы он забыл обо всем на свете и принадлежал только ей, любимый и единственный.

Лучи медленно уходящего солнца преломились в радугу. Многоцветное коромысло зависло на фоне темных туч, торопливо скатывающихся к востоку.

— Для местных жителей, поверьте, радуга — ворота в рай. — Алексей воткнул топор в полено, на другое присел, закурил. — И рай у них свой, почти земной: соболя много, белки, олешки жирные бегают, а вместо строгого апостола — медведь, тут его особо чтут, дедушкой да батюшкой называют, а еще хозяином…

Внезапно спокойно лежащий на крыльце Рогдай вскочил на лапы, взволнованно втянул воздух. На холке лайки вздыбилась шерсть. По бывшей улице поселка, легкий на помине, брел его величество — истинный барин тайги, Михаиле Потапович Топтыгин! Огромный медведище то и дело безмятежно останавливался, мордой или лапой отваливал камни, вылизывал под ними личинок муравьев. Ветер дул с его стороны, и зверь до поры до времени не замечал опасности. Алексей схватил Рогдая, прижал к себе. Максим Максимович, присев на колено, снимал зверя видеокамерой. Словно завороженная, Лена застыла на крыльце с грязным веником в руках. Медведь продолжал пробираться через кустарник, низко опущенная голова покачивалась из стороны в сторону: ему было лень поднять ее и посмотреть вперед. Ничего не подозревая, медведь прошел совсем близко от людей, остановился в десяти метрах, разгреб лапами мох под деревом, подобрал языком корешок, похрустел зубами, заглянул в пустоту под камнем, поднял голову, да так и замер от неожиданности.

— С нами щи хлебать! — крикнул во всю мощь Алексей и оглушительно свистнул.

Зверь рявкнул и подскочил на месте. Увидев вблизи себя людей, он с перепугу метнулся назад, потом бросился, не разбирая дороги, через ивняк и во всю прыть понесся вверх по гребню.

Рогдай вырвался из рук Алексея, и тот еле успел ухватить его за ошейник. Пес завертелся юлой и протащил его метра три по двору.

Медведь скрылся тем временем за увалом, но еще долго доносился из-за горы панический рев:

«Ух, ух, ух!..»

— Ну твой пес и зверюга! Смотри, какую дорогу по крапиве пропахали! — кивнул на черную полосу по яркой зелени Алексей, разглядывая покрывшиеся красноватой сыпью руки. — Вы что, все это сражение сняли? — уставился он на Максима Максимовича, заходящегося от смеха на крыльце.

— Конечно! Век бы себе не простил, если бы столь ценный кадр упустил! — Он похлопал возбужденного пса по морде. — Хорошая псина, смелая!

— Они с мамашей зимой трех медведей взяли.

В последний раз, как ухватил зверя за штаны, еле отодрали уже от мертвого, ножом зубы разжимали, — пояснила Лена.

— Смотри-ка, улыбается, мерзавец! — Алексей присел на колени, потрепал пса за мохнатые щеки. — На себе испытал твои клыки.

— Он не по-настоящему рванул. В запале получилось. На человека он не кинется без веской на то причины.