— Да он небось уже старый. — Лариса скривила губы.

— Ничего себе старый! — едва не вскочила с красного дивана Фаина Сергеевна. Химичка хоть и далеко сидела, но события контролировала, а уши привычно держала топориком. — На вид ему не больше тридцати пяти, а может, и того меньше. Сегодня он нас с мужем до школы на своей машине подвез и, представьте, сделал мне комплимент. — Фаина торжествующе оглядела учительскую. Наконец-то она добилась своего: слушали ее все без исключения. Даже секретарша перестала печатать и сделала вид, что занята перекладыванием бумаг с левой стороны стола на правую. С удовлетворением отметив, что и очумевшие от дурной писанины студенты подняли головы, Фаина продолжала:

— Я, говорит, даже не подозревал, что встречу в поселке такую элегантную даму. — Она кокетливо взбила рукой пышные, обесцвеченные пергидролем волосы. — А потом подал мне руку, помог выйти из машины и проводил до самой школьной калитки.

— Да? — удивилась Любаша. — Вот если бы он на вашем месте Елену Максимовну увидел, то вообще дара речи лишился бы.

Фаина Сергеевна издала какой-то квохчущий звук, побледнела и одарила молоденькую учительницу таким красноречивым взглядом, что всем стало ясно — девчонка по глупой оплошности нажила себе врага Учителя, тактично пряча глаза, принялись за свои дела, секретарь застучала на машинке, и только Витя-Петя беззвучно трясся от смеха в своем кресле, накрывшись «Советским спортом».

— Ну, Любка, ну и отчебучила, теперь Фаина при удобном случае с потрохами тебя сожрет! — прошептал он.

Любаша только недоуменно пожала плечами и пристроилась в хвост очереди к телефону.

Зоя Викторовна тем временем захватила со стола конверты с экзаменационным материалом и устремилась в кабинет к завучу, оставив на столе еще больший беспорядок. Снова приниматься за бесполезную уборку у Лены уже не было желания. Вспомнив, что по дороге в школу почтальон вручил ей письмо от отца, она достала его из портфеля и распечатала конверт…

Родители исправно писали ей по четко определенному графику: мама радовала семейными новостями в начале каждого месяца, а во второй его половине отец сухо информировал дочь о ее упущенных возможностях. За три года эта традиция ни разу не была нарушена, поэтому чтение отцовских писем Лена старалась всегда отложить на потом. Читать о том, к чему приведет ее прозябание в таежной глуши, — не слишком приятное занятие. Нельзя сказать, что она не любила отца и не считалась с его мнением, но ее скоропалительный отъезд разрушил все его надежды, и он до сих пор не мог забыть обиды, поэтому письма его были излишне колкими и язвительными. Только бабушка и младший брат, непутевый, по мнению его начальства, авантюрист и экспериментатор Никита, радовали ее веселыми, остроумными и чуть хулиганскими письмами.

Лена повертела в руках письмо, все еще раздумывая — читать или не читать, но тут — о счастье! — прозвенел спасительный звонок, и письмо опять удобно устроилось в портфеле.

Под дикий торжествующий рев нескольких сот детских глоток, возвестивший окончание уроков, Лена выскочила в коридор: под шумок дежурные по классу могли смыться и предоставить ей сомнительное удовольствие вылавливать их по всему поселку.

Выяснив попутно отношения со школьной сторожихой, младшему чаду которой, шестикласснику Сережке, существу весьма противному и ленивому, грозил второй год, Лена вернулась в учительскую и увидела, что там необычно пусто. Елизавета Васильевна уткнулась в какую-то толстую книжку в пестрой обложке и, едва подняв голову, кивнула на дверь:

— На совещании все. Николай Кузьмич чуть не в обмороке прибежал из конторы. Сейчас в кабинете физики совещаются. Даже из дома некоторых вызвал, а вас нигде не нашел, жутко осерчал, так что бегите, Елена Максимовна, со всех ног!

Довольная секретарша откинулась на стуле: меньше двух часов директор совещания не проводил, и это было ее время разговоров по телефону с многочисленными приятельницами, а также увлекательного чтения любовных романов, которые она глотала, как чайка, не разжевывая…

«Все, теперь раньше пяти не уйдешь, а ведь еще к Страдымовым надо зайти», — с тоской подумала Лена, захватила из портфеля «Ежедневник» и отправилась на очередное директорское аутодафе.

Глава 2

Спускаясь по узкой тропинке, что вела через лес к центру поселка, Лена и Вера чертыхнулись раз по двадцать. Преодолевать крутые спуски в туфлях на высоких каблуках было сущим наказанием, но скинуть их и идти босиком по уже прогревшейся земле девушки не решались — жаль порвать колготки, а снять их в редком, просматриваемом насквозь сосняке было равносильно подвигу.

О прошедшем собрании девушки помалкивали, хотя поговорить было о чем и, главное, о ком. Но они решили отложить это приятное занятие до Вериного уютного «лежачка» — так она называла огромный, со множеством подушек диван, в складчину подаренный ей на свадьбу многочисленными родственниками.

— Думаю, так мы будем телепаться до вечера. Говорила же — пойдем по дороге, или Витю-Петю попросили бы подвезти, — недовольно проворчала Верка, в очередной раз снимая туфлю и рассматривая сбитый каблук. — Все, туфлям каюк! Вот, смотри, весь каблук ободран, и подошва отстала. — Стоя, как цапля, на одной ноге, она обвиняюще потрясла туфлей у Лены под носом.

— Господи, Вера, в мастерской тебе в два счета их отремонтируют, — устало отмахнулась от нее Лена. — Вот уже ваш огород. В калитку пойдем или в ворота?

— Ну нет! Не хватало еще по грядкам скакать. — Верка решительно свернула в сторону, они обошли огород и подошли к дому. У ворот стоял ярко-оранжевый «жигуленок» Вериных родителей.

Ее отец, Мухин Семен Яковлевич, и мама, Любовь Степановна, работали в поселковой пожарной охране, и поэтому местные острословы немедленно окрестили их новую машину «Пламя любви».

Вообще, как заметила Лена, в поселке были мастаки давать клички и прозвища, да и топонимика отличалась особой выразительностью. Так, старый пруд за поселком после того, как в него свалился бензовоз из райцентра и превратил и так небогатый живностью водоем в зловонное, покрытое нефтяной пленкой болото, прозвали «Персидским заливом», а высившееся в центре современное пятиэтажное здание конторы лесхоза — «Собором Василия Блаженного». Бывшего директора за глаза в народе называли Василием. Все знали, что нрава он был сердитого, а в гневе — бешеного…

Крутой и грязный спуск к сберкассе назывался «Богатые тоже плачут», но особый восторг у Лены вызывали кошачьи и коровьи клички. Коты были сплошь Луисы Альберто, Хосе Игнасио и Мейсоны, а коровы Санта-Барбары, Эстерки и Марианки — весомое доказательство, что такое великое достижение цивилизации, как «мыльная опера», достигло и сибирских просторов!

Вера с мужем и родителями жили в огромном доме, который они года два перестраивали, надстраивали, обкладывали кирпичом. В результате появился второй этаж и мансарда, где и стоял любимый подругами «лежачок».

Оставив на веранде тяжелые портфели и сбросив опостылевшие туфли, подруги попытались прошмыгнуть по лестнице наверх, но не тут-то было. Любовь Степановна, очевидно, не отходила от окна и их маневры пресекла сразу.

— Вы куда это лыжи навострили, а обедать?

— Ну что ты, мама? Мы в школе перекусили, до ужина как-нибудь доживем! — запричитала Верка. — У нас дела неотложные…

— Знаю я ваши перекусы и дела: опять про свою школу приметесь долдонить. И не надоело вам? — Любовь Степановна открыла окно в огород и крикнула:

— Отец, Саша, заканчивайте с картошкой, борщ стынет!

Девушки покорно вслед за мужчинами помыли руки, и вскоре дружная компания уселась за круглым столом на веранде. На вышитой еще Веркиной бабушкой скатерти возвышалась супница, исходившая аппетитным запахом, а также несколько тарелочек с полосками-флажками копченой грудинки и прозрачными розовыми шматочками сала. Рядом примостилось блюдо с салатом из свежих огурцов и помидоров, которые выращивали в своих теплицах шестеро братьев Саши — немцы Шнайдеры. Все это великолепие довершала гора вкуснейших пирогов с яблоками и изюмом, лучше которых Лена ничего в своей жизни не пробовала.

Да, поесть много и вкусно Мухины — Шнайдеры любили. К счастью, эта любовь снабдила их только здоровым цветом лица, а исключительная живость характеров сжигала все лишние калории. В итоге все семейство вид имело поджарый, стройный и весьма симпатичный… Лена любила бывать в этой семье, в которой напрочь отсутствовали ссоры и дрязги, а вещи назывались своими именами.

Саша, белобрысый и голубоглазый, под два метра ростом добродушный немец, появился в Привольном за год до Лены. Он успешно окончил торговый институт и на сей момент имел в поселке два магазина и десяток киосков.

Многих поселковых невест на выданье он очаровал мгновенно, но в жены выбрал Верку Мухину — девицу, может быть, и не самую красивую, но высокую, себе под стать, с острым языком и неуемной энергией, которую он быстро научился укрощать и использовать в сугубо мирных целях.

Полгода ухаживаний вылились в грандиозную, даже по поселковым меркам, свадьбу. Целую неделю почти триста человек ели, пили, пели под аккомпанемент шести баянов и гармошки, основательно подорвав тем самым трудовые показатели не только в поселке, но и в районе, Выйдя замуж, Верка расцвела в одночасье. Необычайно похорошевшая, она светилась от счастья. Оно нет-нет-да и переплескивало через край, и тогда, сидя на заветном «лежачке», она приоткрывала завесы над некоторыми тайнами своей семейной жизни. По ее словам, отношения молодых в спальне были восхитительны. Флегматичный Санек в постели показывал такие чудеса мужской доблести, что снискал неувядаемую любовь и нежность молодой жены.

— Знаешь, он меня по руке гладит, а я уже готова с ним хоть посреди улицы лечь. — Глядя на Лену затуманенным взором, Верка смущенно улыбалась. — В самые острые моменты, понимаешь какие, с головой в подушку зарываюсь, а однажды так заорала — всех кур переполошила в курятнике. Смотрю утром, маманя меня так пристально, так осторожно осматривает: вдруг Санька меня по ночам лупцует. И смех, и грех! — Она перевела дух. — А у меня синяки только вот где! — И Верка горделиво распахнула блузку.