— Тебе известно, где грумы? — Голос мужчины удалялся.

— Они пошли встречать экипаж, — расслабился Гейб, слыша, что мужчина уходит.

— Думаю, они не станут возражать, если я оседлаю свою лошадь, — сказал мужчина.

— Думаю, нет.

Оливер всегда седлал свою лошадь. И Джаррет тоже. Гейб не мог дождаться, когда же он вырастет, чтобы тоже самому седлать лошадь. Тогда ему не придется просить разрешения отца покататься на Джеки-Бое.

Когда мужчина выбрал лошадь из соседнего стойла, Гейб успел увидеть лишь его бобровую шапку. Незнакомец уехал, и Гейб вдруг подумал, не стоило ли ему узнать имя этого человека, или по крайней мере попытаться получше разглядеть его. Внезапно его охватила паника. А что, если этот человек крадет лошадей, и Гейб просто позволил ему завладеть одной из лошадей?

Нет, этот мужчина знает имя Гейба и всех остальных членов семьи. Он, наверное, был гостем.

— Гости уже возвращаются с пикника! — крикнул Гейбу вернувшийся в конюшню Бенни. — Тебе лучше поскорее пойти в дом, если не хочешь, чтобы отец застал тебя здесь.

К Гейбу вернулась паника. Если отец узнает, что он опять сбежал из учебной комнаты, он накажет его. Отец очень строго относился к занятиям.

Гейб выскочил из конюшни. Когда он зашел в учебную комнату, его учитель по-прежнему дремал в кресле. Со вздохом облегчения Гейб забрался на стул и опять взял в руки скучную книгу.

Но думать о мертвой малиновке он не мог. Его мысли снова и снова возвращались к незнакомцу в конюшне. Должен ли он был рассказать об этом Бенни? Что, если там уже стоит шум и крик об украденной лошади? Что, если он попал в беду?

Сидя после ужина в детской рядом с Минервой, он продолжал тревожно думать об этом. Селия, которая простудилась и кашляла, уже спала, когда за ними пришли лакей, няня и мистер Вирджил. Лакей торжественным голосом объявил, что внизу его и Минерву ждет бабушка Пламтри, чтобы поговорить.

У Гейба взволнованно забился пульс. Если незнакомец в конюшне действительно украл лошадь и бабушка каким-то образом узнала, что именно Гейб позволил ему это сделать, тогда зачем впутывать сюда Минерву?

Лакей проводил их в библиотеку, оставив Селию под присмотром няни и мистера Вирджила. Когда там же Гейб обнаружил Оливера, с намокшими волосами и красными глазами, переодетого в другую одежду, он уже не знал, что и думать.

Потом в сопровождении другого слуги появился Джаррет.

«Где отец с матерью?» — подумал Гейб.

У Оливера окаменело лицо, в глазах появился испуг.

— Я должна кое-что сказать вам, дети. — Бабушка говорила тише, чем обычно. — Произошел несчастный случай. — У нее дрогнул голос, она закашлялась, прочищая горло.

Неужели она плачет? Бабушка никогда не плакала. Отец говорил, у нее стальное сердце.

— Ваши родители…

Она замолчала, а Оливер вздрогнул, словно его ударили.

— Мама и отец… они умерли, — закончил он за бабушку каким-то чужим, безжизненным голосом.

Гейб не сразу понял эти слова. Умерли? Как та малиновка? Он оглядел всех, ожидая, что кто-то опровергнет слова брата.

Но этого никто не сделал.

Бабушка вытерла глаза, расправила плечи.

— Ваша мать по ошибке приняла вашего отца за злоумышленника, проникшего в охотничий домик, и застрелила его. А когда поняла свою ошибку, сама… застрелилась.

Минерва, которая стояла рядом с Гейбом, заплакала.

— Нет. Нет, не может быть, — твердил, качая головой Джаррет. — Как такое может быть?

Оливер подошел к окну, у него заметно тряслись плечи.

У Гейба в голове неотступно вертелся глупый стишок из учебника:


И все птицы вздыхали и всхлипывали,

Когда услышали колокольный звон на смерть бедной малиновки.

Все, как в этом стишке, только без колокольного звона. Гейб не знал, что делать. Бабушка без конца повторяла, что они не должны никому говорить об этом. Но ее слова были лишены всякого смысла. С какой стати он захочет говорить об этом? Он даже поверить в случившееся не может.

Может, это ночной кошмар. Он проснется и увидит отца.

— Ты уверена, что это — они? — дрожащим голосом спросил Гейб. — Может, это кто-то другой застрелился.

— Уверена, — горестно подтвердила бабушка. — Мы с Оливером… — Сморщив лицо, она подошла и обняла их с Минервой. — Это большое горе, дорогие мои, но постарайтесь быть сильными. Я знаю, как это трудно.

Минерва продолжала плакать, и бабушка еще крепче прижала ее к себе.

Гейб подумал об отце, уезжавшем на пикник, и матери, спешившей на конюшню. Неужели он видел их в последний раз? Разве такое возможно? Теперь он уже никогда не сможет сказать отцу, что сожалеет о том, что посадил Минерве в волосы паука. Отец умер с мыслью, что Гейб — плохой мальчишка, который не хочет извиниться.

Глаза его наполнялись слезами. Он не позволит увидеть свои слезы Джаррету и Оливеру, а то они подумают, что он ведет себя как девчонка. И он выскочил из комнаты, не обращая внимания на испуганный крик бабушки, и помчался к конюшне.

Там стояла тишина; грумы ушли ужинать. Добравшись до стойла Джеки-Боя, Гейб упал на пол и заплакал.

Гейб не знал, сколько он пролежал здесь, рыдая, но спустя некоторое время в стойло зашел Джаррет, наклонился над ним и положил руку ему на плечо.

— Ну хватит, парень, встряхнись.

— Я не могу! — Гейб снял со своего плеча руку брата. — О-они умерли и н-никогда б-больше не вернутся-я!

— Я знаю, — неуверенно согласился Джаррет.

— Это несправедливо-о. — Гейб поднял на него глаза. — Родители-и других детей не у-умирают. А наши почему-у?

— Иногда такое случается, — закусил губу Джаррет.

— Все как в той глупой книжке про малиновку. Бессмыслица какая-то.

— Иногда жизнь кажется лишенной смысла, — тихо проговорил Джаррет. — Даже не жди этого от нее. Во всем прослеживается рука судьбы, и никто не силах объяснить, почему она поступает так или иначе.

Глаза Джаррета были пустыми, а на лице застыло напряжение, будто он терпит сильную боль.

Гейбу Джаррет всегда нравился больше других, но сейчас его раздражало самообладание брата. Почему он скрывает свою боль?

— Мы должны быть сильными, — продолжал Джаррет.

— Зачем? — выпалил Гейб. — Какое это имеет значение? Они все равно м-мертвы. А мы теперь одиноки-и.

— Да, но если ты позволишь судьбе одержать верх, она погубит тебя. Ты не должен трусить. Смейся над ней, пошли ее к черту. Это единственный способ победить ее.

Это не жизнь лишена всякого смысла. Это смерть, вот она не имеет смысла. Она может без причины забрать людей. Мать не должна была стрелять в отца, стрелы не должны были убить малиновку. И все же все они мертвы.

Смерть может забрать и его тоже, в любое время, когда пожелает. Страх перехватил горло Гейба. Неужели он может умереть в любую минуту? Без всякой причины?

Как ему предотвратить это? Смерть, словно трусливая тварь, подкрадывающаяся сзади, может нанести удар исподтишка. Если она придет за ним…

Наверное, Джаррет прав. Надо смело смотреть смерти в лицо, ничего другого не остается. Или даже попытаться не обращать на нее внимания. Гейб играл с многими трусливыми ублюдками, и единственный способ справиться с ними — не трусить, не показывать, что они причиняют тебе боль. Тогда они уходят досаждать другим детям и оставляют тебя в покое.

Гейб подумал о мертвых родителях, и в его глазах вновь блеснули слезы. Он закусил губу и старательно вытер слезы. Может, смерть и заберет его точно так, как забрала его родителей, но без боя он не сдастся. Если она и захочет его взять, то он будет сопротивляться, бить ногами и визжать. Без сопротивления он не пойдет за ней следом.

 

Глава 1

Исткот

Август 1825 года


Вирджиния Уэверли с большим трудом сдерживала свое волнение, пока экипаж с грохотом катился к Марсбери-Хаусу. Бал! Наконец-то она едет на бал. Наконец она сможет показать свое умение танцевать, чему ее обучил троюродный брат — Пирс Уэверли, граф Девонмонт.

На мгновение она позволила себе представить, как кружит в танце с красивым кавалерийским офицером. А может быть, ее пригласит сам хозяин, герцог Лайонс! Вот было бы великолепно! Она знала, что люди говорили о его отце, которого называли «сумасшедший герцог», но никогда не обращала внимания на подобные сплетни.

Ей очень хотелось, чтобы у нее было модное платье, как то, из розового гроденапля, которое она видела в «Ледиз мэгэзин». Но модные платья дороги, поэтому ей пришлось обойтись старым из клетчатого шелка, купленного еще в те времена, когда шотландский наряд был последним писком моды. Как ей хотелось выбрать что-нибудь менее… привлекающее к себе внимание. Ведь достаточно бросить один только взгляд, чтобы понять, насколько она бедна.

— Я вижу, ты взволнована, — сказал Пирс.

— Немного, — ответила Вирджиния. — Я пыталась придать этому платью более модный вид, добавив кружевную отделку, но рукава все равно коротки, поэтому теперь платье выглядит просто как вышедшее из моды.

— Нет, я имел в виду…

— Люди, конечно, не станут слишком сильно винить меня за это, — вздернула подбородок Вирджиния. — А если и станут, мне все равно. Я единственная из известных мне двадцатилетних девушек, кто никогда не был на балу. Даже дочь соседнего фермера ездила на бал в Бат, а ей только восемнадцать!

— Я говорил о…

— Поэтому я не позволю, чтобы мое платье или моя неопытность в танцах помешали мне веселиться, — упрямо сказала Вирджиния. — Я буду есть икру и пить шампанское и на один вечер сделаю вид, что богата. И наконец-то потанцую с мужчиной.