— Погодите. Здесь ваш портрет, по-моему. Ну, точно! Сейчас и я получу ответы на свои вопросы. Вот! — он замер, не веря своим глазам, — …разыскивается Егорова Анастасия, роста среднего, глаза серые, волосы русые, уложены в косу. Оная Анастасия нанесла увечья Семенову Акакию Петровичу, статскому советнику, причинив ему телесные повреждения, и ограбив на сумму сто пятьдесят тысяч рублей… — он ошарашено смотрел на Настю, та, с не меньшим потрясением смотрела ему в глаза:

— Неправда…прошу, поверьте, это неправда, он пытался взять меня силой, хозяйка, его жена уехала, он пытался силой меня взять, я не …я только оттолкнула его, я никаких денег не крала, я…

Аника встал, вытащил из шкафа небольшой коричневый саквояж:

— Это ваше?

— Да но…

— Что здесь?

— Платье, чулки…я наспех собралась и сбежала. Я думала, что убила его! Он упал и ударился, он не шевелился. Я себя убийцей считала! — она приподнялась на кровати и, обернувшись одеялом, неожиданно для самой себя рассмеялась:

— Спасибо! Господи! Он жив!

Не отводя от неё взгляда, Аника раскрыл защелку саквояжа и высыпал его содержимое. Червонцы, четвертаки и сотенные посыпались на стол:

— Позвольте, Анастасия Егорова, а это что?

Настя, прекратив смех, смотрела круглыми от удивления глазами:

— Я…я не знаю, откуда они в моём саквояже…там были вещи…

— Вот что! — голос Аники зазвучал металлом, — я сейчас выйду на четверть часа, а когда я вернусь, я не хочу застать здесь ни вас, ни ваших краденых денег! Прощайте, мадемуазель! — Хлопнув за собой дверями, он скрылся.


Настя опустилась на край кровати. Откуда такие деньги у неё в саквояже? Хозяин жив, значит, она не убийца, но теперь все считают, что она воровка! Её портрет напечатан в газете. Как могли деньги попасть к ней в саквояж? Она наскоро натянула платье и заплела волосы в косу. Саквояж зиял открытой пастью, из которой высыпались пачки купюр. Она медленно, словно боясь, что он кинется на неё, подошла и погладила его по кожаному боку. Её будто током ударило: кожа её коричневого саквояжа была совершенно гладкой, а эта была рельефной, с золочеными клепками! Это не её саквояж! Она лихорадочно соображала, как мог саквояж с хозяйскими деньгами оказаться у неё. События той ночи плохо укладывались в её голове. Хозяин подстроил свидание и хотел подпоить её, чтобы удовлетворить свою похоть. Она отбивалась — он упал, она побежала наверх и собрала саквояж, потом спустилась, поставила его на пол… вот! Поставила на пол, когда подошла посмотреть на хозяина! Потом вернулась, голова уже кружилась, и было нехорошо. Конечно! Она просто случайно взяла не свой саквояж, должно быть рядом с ним стоял еще один, ведь в темноте было не разглядеть. Надо вернуть деньги немедленно! Отнести их в участок — к хозяину она больше не пойдет ни за что! Её перестанут подозревать в краже, и она будет свободна!

Она схватила саквояж и открыла, было, дверь, чтобы выскочить прочь, но тут, мысль, поразившая её своей простотой и правдивостью, остановила её! А если ей не поверят?! Мало того, ей ведь действительно не поверят! Объявления о её розыске во всех газетах и, наверняка, на всех столбах. Она придет в участок с деньгами, а её просто упекут за решетку и полицейский, сделавший это, еще и получит вознаграждение за поимку такой опасной преступницы. Что же ей делать?! Она вспомнила лицо Аники, прочитавшего объявление о её розыске в газете, уж если он не стал слушать её объяснений, то вряд ли это будет нужно кому-то еще. Оставаться здесь больше нельзя — вдруг он позовет полицейского. Настя повязала голову платком, спрятав под ним роскошь своей русой косы, и тихонько выскользнула из комнаты, оставив саквояж с деньгами на столе.

* * *

Не привыкший к праздности, проводивший все время в бесконечных репетициях, Аника неуютно чувствовал себя, бездельничая целый день. Он намеренно не возвращался в свою комнату, чтобы не разочаровываться. Если она уйдет — он будет разочарован, но как ей не уйти, ведь он сам дал ей четверть часа на сборы и прогнал, значит обязательно уйдет. Совсем ведь девчонка, неужели и в правду лиходейка? Глазищи большие, серые, коса — как в русских сказках! Взгляд совсем детский, не может быть такая девушка преступницей. Она не выходила у него из головы. Редкая красота. Он не встречал таких, совсем еще девчонка. А если все же? Если она, вопреки его словам останется, испугается, ведь идти ей некуда — повсюду облава. Останется, но окажется, что все, о чем пишут газеты и о чем кричат объявления на столбах — все правда. Тогда разочарованию не будет предела.

Аника зашел в трактир на площади. Смеркалось. Мысли о Насте не оставляли его. Куда она пошла? И пошла ли? Халдей принес вина. Аника прислонился к стене и закрыл глаза. А ведь он поначалу не сразу разглядел, какая она красивая. Стараясь не чувствовать себя неловко, снимая мокрое грязное платье и переодевая её в свою рубаху при тусклом свете свечи, он не подозревал, что утром, глядя на её неспокойный сон, прерывающийся вскриками и бормотанием, поразится её правильным чертам лица и нежному румянцу щек. Она спала ночь, день и потом еще всю ночь — значит, ей что-то подсыпали. Она что-то бормотала во сне, как будто отбивалась от кого-то. Может, она сказала правду, может быть, действительно она пыталась защититься. Тогда откуда деньги?

Трактир понемногу наполнялся публикой. Рядом, за соседним столом сидел бородатый, щуплый мужичишка с всклокоченными волосами. Неожиданно в двери буквально ввалился холеный упитанный господин. Что-то привлекло внимание Аники, он никак не мог понять что, потом понял: голова господина была перевязана так, что из-под котелка был виден край повязки. Господин сел спиной к Анике. Расстояние было так невелико, что невольно было слышно даже негромкие фразы, которыми обменивались вошедшие.

— Доброго здоровьичка, Акакий Петрович! — Бородатый явно заискивал.

— Тише ты, тише, принес?

— Попервой вы, господин хороший доложитесь, где деньги?

— Сначала я должен увидеть, она это или нет, не думаешь же ты, что я весь капитал буду с собой вечером по трактирам таскать.

— Э! Акакий Петрович, так не годится. А может, и нет у вас никаких денег, — он достал из-под полы газету, — уж не вас ли это на днях ограбили?

— Прохвосты! Щелкоперы! Уж на весь город раззвонили! И девка эта куда-то запропастилась! Надо ж было быть такой дурой! Ухватить вместо своего саквояжа мой! И чего кобенилась, жила б сейчас как сыр в масле, даже еще лучше. Милость ей хозяйская не по душе… — словно задумавшись, он смотрел в одну точку и костерил Настю, на чем свет стоит, потом, очнувшись, схватил за ворот бородатого и зашептал:

— А ты, Лука не беспокойся, чай ты не думаешь, что все мое состояние сотней тысяч ограничивается, небось, и другие доходы имеются. Я за ценой не постою, лишь бы это была она! Давай сюда, я гляну!

Лука засопел:

— Не извольте гневаться, барин, Тимоха что-то задерживается, у него она! От самого Тобольска у него. Здесь мы разделились — больно на то, что хвост за нами было похоже, думали, шпики следят, да сговорились в этот самый час здесь встретиться. Вот нет его что-то.

— Идиоты! Её покупатель ждет, уж которую неделю, через три дня её за границу должны вывезти! Уж и документы все куплены!

Аника понимал, что девушка сказала правду. Хозяин действительно её домогался, и деньги оказались у неё случайно. Где она сейчас? Что если её схватила полиция?

Не дожидаясь конца разговора, он вышел на улицу и быстрыми шагами направился по тускло освещенной мостовой к дому. Он почти бежал с теплившейся надеждой, что она ждет его, сидя на кровати и завернувшись в одеяло. Несколько кварталов, два лестничных пролета, дверь… комната пуста. На столе в свете уличного фонаря блестят металлические заклепки на боках саквояжа. Она не взяла денег! Где она? Что с ней? Как он был несдержан, как спор на расправу! Он сел на кровать и обхватил голову руками. Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появилась Настя, сгорбленная под тяжестью здоровенного мужика, еле передвигавшего ноги.

— Помогите, прошу вас! Мне некуда больше было его привести. Помогите!

Аника ошеломленно глядел на обоих. Потом подхватил мужика под руки и усадил в кресло. Тот стонал. Аника обернулся к Насте:

— Ну, знаете, мадемуазель, с вами не заскучаешь!

— Пожалуйста, не прогоняйте! Мне некуда больше идти, меня везде ищут. Я правда, ни в чем не виновата!

— А это, он кивнул на мужика, — ваш родственник?

— Нет, я не знаю, кто это, просто…ну не могла же я его бросить на улице, он очень просил помочь!

— И вы не нашли ничего лучшего, кроме как привести его ко мне!

— Я не знала, что делать. Я бродила по улицам, не зная куда идти, потом появился он. Вырос, словно из-под земли, просил помощи. Сказал, что его преследуют, и что у него отнимаются ноги…

Мужик в кресле захрипел, руки и ноги свело судорогой. Он вытянул из-за пазухи сверток:

— Подойди! Подойди, дочка!

Настя подбежала и наклонилась к нему.

— Я проклят, это она меня наказывает, нельзя было её красть. Я уже не чувствую тела, руки, ноги, все будто каменное. Дышать тяжело. Вот! Возьми! Верни её на место! Верни, не то худо будет всем. Она чудотворная! Огромных денег стоит, — он сунул Насте в руки сверток, — ты её не крала, тебе ничего не будет, только надо вернуть её на место, слышишь, иначе будет беда.

Настя развернула сверток. В руках, струился слабым светом отраженных уличных фонарей образ божьей матери. Видно было, что ему не одно столетие. Воздев к верху руки, Богородица держала на коленях младенца и святой Николай со святой Марией Египетской дополняли рисунок иконы. Мужик дернулся и прохрипел:

— Стена! Стена необоримая! Верни… в Тобольск…

Он вытянулся, и голова его поникла. Аника стоял, не веря своим глазам. Сначала закрыли цирк, потом в его квартире девушка с явно непростой биографией. Потом краденые деньги, теперь еще какая — то невероятная икона и труп в его комнате. Это было слишком. Настя обернулась и вопросительно смотрела на него: