Мысль уже начала обживаться в его голове. Ему хочется нормальной человеческой свадьбы, чтобы невеста была в белом платье, чтобы священник их благословил. Такой свадьбы хотела для него мать, и пора ему перейти на ее сторону, довольно отстаивать позиции отца. Может быть, она даже приедет на его свадьбу. В жизни существуют не только работа, политика и принципы. Хетти этого не понимает, но ей хотя бы достало широты души, чтобы позволить ему эту церемонию.

— Дебора тоже когда-то была католичкой, — говорит Гарольд. — И вот, пожалуйста: встал сейчас вопрос об аборте, и от ее атеизма не осталось и следа. Я не хочу оказывать на нее давление ни за, ни против, но, пожалуйста, не приглашайте ее на церемонию.

— Все будет очень скромно, — говорит Мартин. Да, он женится, теперь он это точно знает. Ему так хочется, чтобы Китти смотрела на пламя свечи и чтобы ее тоже крестили, и все это тоже возможно. Дети католиков тоже католики. Господи, что ему лезет в голову? Китти не Агнешкина дочь, а Хетти.

На экране Гарольда появляется сообщение. Он назначен на пост редактора “Д’Яволюции” (Гарольд, впрочем, надеется, что это опечатка). Ларри Джагг уволен, Гарольд Маппин остается.

Они идут обедать в кафе, отпраздновать это событие. Официантка именно такая, какой и положено быть официантке: пышный бюст, пышная прическа, крупные зубы. Гарольд не может оторвать от нее восхищенных глаз. Если Дебора оставит ребенка, у нее хотя бы грудь увеличится, хоть на какое-то время, впрочем, у его первой жены она потом навсегда высохла.

Мартина коробит от слов Гарольда. Не надо бы боссу быть таким уж свойским парнем: человека, на которого работаешь, хочется уважать. Но он глядит на официантку и вдруг осознает, что Хетти и Агнешка не единственные в мире женщины, чье тело может доставить радость, — таких женщин на свете миллионы, и все они жаждут настоящей любви, а его взгляд на них раньше почему-то фокусировался. Он заказывает еще одну порцию виски.

Хетти среди кошек

— Оказывается, Агнешкина мать и сестра живут в Нисдене, представляешь? — говорит мне Хетти по телефону.

— Помнится, ты говорила, что они в Австралии.

— Это Агнешка пыталась как-то выкрутиться, — говорит Хетти. — Вот и напридумывала. Она не виновата. Наши законы об иммиграции — полнейший абсурд. Ни семейных привязанностей, ни человеческих чувств для них просто не существует.

— И ты доверила воспитание своего ребенка такой отъявленной лгунье, — говорю я. — Опомниться не могу.

На том конце провода повисает молчание. Потом Хетти говорит, что я стала совсем как Ванда.

— Ба, ну перестань! Ее мать правда славная: простая, похожа на крестьянку, трудолюбивая. У нее был участок земли, она выращивала на нем морковь и продавала, но сейчас не до того: Агнешкина сестра серьезно больна. Ба, она умирает. Ей семнадцать лет, и у нее рак костей.

— Печально, — говорю я и, поскольку эта душераздирающе слезная мелодрама попахивает выдумкой, а я уже не верю ничему, что связано с этой самой их Агнешкой, спрашиваю: — А ты что же, в самом деле ездила к ней? Эта сестричка реально существует?

— Еще как существует, — говорит Хетти. — Ее зовут Анита, она худая и бледная как смерть, но страшно милая. Сидит в своем инвалидном кресле у окна и ухаживает за кошками. Больше ни на что у нее не хватает сил. Но все в этой семье такие трудолюбивые, и им удается как-то сводить концы с концами.

— Ухаживает за кошками?!

— Агнешкина мать разводит кошек.

Час от часу не легче! Мало того шока, в который меня поверг рассказ о танце живота. Но школа, где ему обучают, и в самом деле существовала, это была не выдумка, а вполне реальные курсы, Хетти ходила на занятия и принесла домой шарфы и пояса, которые, надо полагать, никогда потом не надевала, а через неделю-другую и вовсе бросила эту затею с танцами, как все бросают. Агнешка продолжала ходить — по крайней мере, говорила, что ходит. Руки Хетти покрыты царапинами — доказательство того, что котенок реально существует. Так что, надо полагать, кошачий питомник — не плод воображения.

— Ба, но ведь Агнешкина мать должна же что-то делать. Она не может просить, чтобы ее освободили от уплаты налогов, потому что ее виза просрочена, вот она и разводит персидских кошек в садике за домом.

— Сомневаюсь, чтобы соседи были в восторге.

— Садик довольно большой.

Господи, как Хетти хочется сгладить все острые углы. Боюсь я за нее.

— Значит, ваш котенок к вам вовсе и не приблудился?

— Ну, в общем, да. Одна из персидских кошек как-то ночью сбежала, и котята родились не чистокровные. У Сильви морда не совсем квадратная и хвост слишком длинный, поэтому Агнешкиной матери больше чем за десять фунтов его было не продать. Ну, Агнешка и принесла его домой, спасла ему жизнь, иначе бы утопили. Она бы рассказала мне правду, только еще раньше придумала, что мать уехала в Австралию. Она знала, что я соглашусь.

Как тут было не вспомнить мать Кривопалого, ведь, судя по рассказу Хетти, они просто сестры-близнецы: такие славные, похожи на крестьянок и с мертвой хваткой, а на подбородке длинная щетина, которую они не выщипывают, словно желают как можно больше походить на кошек. “Кошек своих она любила больше, чем меня”.

Бедная Агнешка. Может быть, и ей пришлось так же несладко. Мне вспомнился запах кишащего кошками дома, сладковато-тошнотворный, так пахнет прокисшая китайская стряпня, и это смешивалось с запахом хлорки, от него першило в горле, а может, еще и от кошачьей шерсти и клещей, которые иногда попадают в рот. Ясно, что Агнешке хотелось оттуда сбежать.

Надеюсь, говорю я Хетти, что она оставалась там с Китти не слишком долго, помня о костном раке и кошачьих поддонах. Хетти говорит — нет, нет, они там пробыли не больше двадцати минут, она сначала вообще была не настроена туда ехать, но Агнешка ее умоляла, она так раскаивалась в своей лжи, просила прощения, для нее поездка к матери была вроде как символ примирения, знак того, что все уладилось, все опять по-прежнему.

Но о предполагаемой свадьбе Хетти мне так пока и не говорит. А я ни о чем не догадываюсь. Думаю, ей, наверное, тоже казалось, что эта затея каким-то образом сорвется, сорвется хотя бы потому, что все так тщательно спланировано. Нет, Хетти вовсе не хотела, чтобы Мартин женился на Агнешке, просто для нее это был способ указать институту брака, от которого страдало столько поколений ее предков, его истинное место, продемонстрировать, как мало он достоин уважения, которым пользуется. Ведь брак на самом деле фикция, он ничего в жизни не меняет.

Хетти говорит, что больше не может со мной разговаривать. Им с Мартином пора идти, они ужинают не дома. С Китти остается Агнешка. Китти уже вполне отчетливо произносит “бай-бай” и “люб-лю”. Это приятно. Что ж, пока все вроде бы идет как по маслу, ни вранье, ни кошачий питомник, ни все прочее на Китти не сказывается, она растет крепеньким, здоровым и жизнерадостным ребенком, и это самое главное, так что довольно мне трепыхаться. И я успокаиваюсь. Как говорит Серена, родители — всего лишь эпизодические персонажи в жизненной драме детей.

Хетти получает повышение по службе

— Куда ты вчера исчезла? — спрашивает Барб. — Тут у нас было форменное светопреставление. В компьютеры попал вирус. Пришла Марина Фейркрофт с адвокатом — обалденно красивый мужик — и заявила, что подает на Хилари в суд за нарушение договора. Нил побеседовал с ней, и она перестала жаждать крови, отправилась в парикмахерскую, а этот ее адвокат пригласил Элфи обедать. Это наша практикантка, которая все время ломает ксерокс. Помяни мое слово, она будет скоро работать у него. Красотка, но в голове опилки. Приходил твой синдром Туретта, уселся в приемной и все требовал тебя, говорил, не уйдет, пока мы не изменим название, он хочет, чтобы были многоточия и восклицательные знаки.

— Но мы не можем ничего изменить, — говорит Хетти. — И он это знает. Издательство уже анонсировало книгу. Он сам согласился с таким названием.

— Спустился Нил, сказал, что многоточия и восклицательные знаки можно будет использовать для его следующей книги, и синдром ушел вполне довольный жизнью. Пришлось Нилу предложить что-то вроде компромисса. Нельзя же держать разъяренного психопата с синдромом Туретта в приемной так долго. Приходят и другие клиенты.

— Да нет у него никакого синдрома Туретта, — говорит Хетти. — Он притворяется. Синдром Туретта не шутка. Для тех, кто им болен, это трагедия.

— Ты бы это все и сказала, если бы была вчера здесь.

— У меня были неприятности дома. Проблема с визой, — коротко говорит Хетти.

Скажи она Барб, что через три недели Мартин женится на Агнешке, сразу же все агентство узнает — хотя бы потому, что стенные перегородки здесь очень тонкие.

— Как, у этого воплощения всех мыслимых и немыслимых совершенств — у Агнешки? Не верю.

Вместо того чтобы идти с Мартином ужинать, Хетти остается дома с Китти, а Мартин и Агнешка отправляются к отцу Фланагану, тот будет целый час наставлять их перед венчанием. Возвратившись домой, Мартин стучит себя кулаком по лбу и говорит: “Ну как люди могут верить в такую ахинею?” Отец Фланаган явно решил, что надо эту пару как можно скорее поженить, чтобы они наконец перестали жить во грехе, и Мартин не стал развеивать его иллюзий. Главное — выиграть время, чтобы иммиграционная служба не успела дать делу ход. Агнешка хотела, чтобы во время церемонии еще отслужили и мессу и чтобы и гимны были, и все прочее, на это пришлось бы ухлопать уйму времени, но Мартин сказал нет, на все про все двадцать минут.

Барб начало разносить, даже щиколотки у нее потолстели, и Хетти страшно довольна. Алистер выписал с севера няню, ту самую, что растила его в детстве, — пусть теперь растит его сына, все в лучших семейных традициях, хотя няня, конечно, совсем старенькая. При ней будет состоять крепкая молодая помощница. К Агнешке Барб потеряла всякий интерес — а может быть, делает вид, что потеряла и не собирается ее переманивать.