Да вот о чем: о четвертьфинале чемпионата Москвы по бильярду, о явных преимуществах средиземноморского лета над московским, о детективе, который прочитал на прошлой неделе Эдик, о монастыре, который мы с Леркой посетили на Кипре.

Я ему рассказываю о том, как в самолете чьего-то ребенка стошнило на юбку стюардессы. А он рассказывает о том, что его близкий друг в прошлую субботу приобрел на Птичьем рынке котенка.

В связи с этим я упоминаю, что персидские кошки капризны, сиамские – свирепы, а лысые египетские вообще чем-то смахивают на жертв абортов. А Эдик начинает разглагольствовать о том, что держать домашнее животное в городской квартире негуманно, к тому же неудобно – кошки линяют, хомяки воняют, рыбки и черепашки скучные, а про собак вообще промолчим – с ними ведь надо гулять два раза в день. Где взять на это время, если вернувшийся с работы усталый человек еле-еле выкраивает полчасика, чтобы посмотреть по спортивному каналу четвертьфинал чемпионата по бильярду. Так наш разговор вернулся на круги своя.

Пока Эдуард говорил, я смотрела на него и думала – вот мужчина, которого я люблю (люблю?). Вот мужчина, с которым мне суждено разделить если не всю жизнь, то, по крайней мере, молодость. Вот мужчина, фотографию которого я буду показывать любопытным редакционным дамочкам, сопровождая демонстрацию пояснением: «А это мой муж. Его зовут Эдуард».

– Шурка, я так соскучился, – он притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

От Эдика пахло быстрорастворимым супом, и на минутку я почувствовала прилив нежности – мой мужчина не умеет готовить.

– Я тоже соскучилась.

– В какой-то момент я подумал, что ты больше не придешь, – признался он.

И у меня екнуло сердце – ведь в какой-то момент и я была уверена в том, что больше не вернусь в эту квартиру.

– Что ты! Мне просто надо было отдохнуть, – я заставила себя улыбнуться.

Ну вот. Больше тянуть нельзя. Настал самый подходящий из всех возможных моментов. Эдик замер в предвкушении. Он ждет, что я это скажу.

Он ждет, что я скажу это.

Я набрала в грудь побольше воздуха. Вперед, Кашеварова, не надо трусить, ну же…

Я беспомощно заозиралась по сторонам, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться взглядом, только бы не смотреть на него, на Эдика. Мой взгляд уперся в яркую красную ветровку для пробежек – такая же курточка висела и в моем шкафу. Не к месту вспомнилось задание Степашкина – написать статью о том, как влюбленные люди одеваются в унисон… Одно мое слово – только одно слово, и вся моя жизнь изменится. Мы с Эдиком будем жить вместе, наше утро будет начинаться с парковой пробежки. И все люди будут оборачиваться на эту яркую улыбчивую пару.

О нас будут умильно думать – это влюбленные. Вся наша жизнь заранее расписана по нотам – как график спортивных тренировок Эдуарда.

– Шурка, мне кажется, ты что-то хотела сказать, – нетерпеливо поторопил он.

– Д-да, я о том, что…

И он будет всегда называть меня Шуркой. Вечная Шурка в ярко-красной спортивной ветровке. Мы будем жить долго и счастливо и умрем, как Тристан и Изольда, в один день. И я не позволю ходить ему в грязных футболках, даже дома, даже когда его никто не видит.

Я посмотрела на его губы. Когда-то я млела от одного его прикосновения, а теперь… Мне даже не хотелось его поцеловать. Наверное, это все от нервов. Я подумала о далеком береге Кипра, о полной луне, которая так низко висела над пляжем, о Майкле Рикмане, которого я могла поцеловать, но не поцеловала. Потому что не хотела изменять мужчине, который стоит передо мной. И напряженно ждет, когда я хоть что-нибудь скажу.

И тогда я сказала:

– Эдик, я… Боюсь, я больше не могу с тобой встречаться!

Клянусь, я себя не контролировала. Я слышала свой голос как бы со стороны. Я все еще улыбалась, я никак не могла согнать улыбку со своего лица.

А Эдик смотрел на меня с недоверием, наверное, надеялся, что я пошутила. Я больше не могла, не могла это терпеть.

Со всех ног я бросилась к входной двери. Схватила туфли в охапку и выскочила на лестничную клетку. Босиком пронеслась несколько пролетов и только потом на минутку остановилась – обуться и отдышаться. Я не могла поверить, что действительно делаю это. Мое сердце колотилось так, что было трудно дышать.

Но самое странное – за мною никто не гнался.

* * *

Из ближайшего автомата я позвонила Лерке.

– Лер, тебе когда-нибудь хотелось утопиться?

– Все ясно, ты наконец рассталась с Эдиком! – мгновенно поставила диагноз она.

– Да, – я крепче прижала к уху прохладную грязную трубку. Эта телефонная трубка в тот момент была для меня чем-то вроде спасательного круга. В ней, точно в уютной пластмассовой клетке, щебетал родной Леркин голос.

– Я давно этого ждала, – призналась она.

Я оторопела.

– Как? Почему?

– Я все поняла в самолете, – Лера вздохнула, – когда мы с тобой летели на Кипр.

– Но что особенного произошло в самолете?

– Ничего. Просто ты рассказала, что Эдик сделал тебе предложение, а ты сомневаешься…

– И что?

– Эх, Кашеварова… Когда женщине делает предложение любимый мужчина, – Лерка сделала ударение на слове «любимый», – она не улетает от него на край света, чтобы все обдумать. Как там сказал кто-то из великих… «Ты спрашиваешь, любит ли она? Не любит. Если бы она любила, ты бы не спрашивал».

Я повесила трубку.

* * *

Любовь проходит. Таковы законы природы, и ничего с этим не поделаешь. Все в этом мире когданибудь кончается – и молодость, и лето, и любимая помада от «Шанель».

В настоящий момент меня более всего заботят два вопроса: почему любовь кончается и как можно было выкурить пять сигарет за десять минут?! Я сидела на подоконнике на лестничной клетке нашего офиса – мы называем это место «курилкой».

Я плюхнулась на пыльноватый подоконник прямо в своей белоснежной юбке «Кельвин Кляйн» – а это могло значить одно: мне по-настоящему плохо.

Время от времени ко мне подходили сочувствующие и злорадствующие люди, причем последние ловко маскировались под первых. Да уж, для кого-то лучший антидепрессант – это чужая неудача в личной жизни. Например, для секретарши газеты Диночки.

Диночке всего девятнадцать лет, и она пока не имеет не малейшего представления об изменчивости мира.

– Что, опять парень бросил? – Диночка приобнимает меня за плечи и щедро распахивает передо мной свой стильный портсигар.

Наличие у сопливой девчонки роскошного портсигара почему-то меня раздражает. Может быть, это смутная зависть – я-то в ее возрасте по полгода откладывала стипендию на хорошие туфли. А еще – у нас с Леркой было одно коктейльное платье на двоих.

– Не совсем, – я затягиваюсь ее кофейной сигарилкой и не могу удержаться от сипловатого кашля.

Не буду же я ей объяснять, что произошло.

– Крепковатые? – фальшиво сочувствует девятнадцатилетняя змея.

– Немного. Я вообще не курю.

– Ну да, в твоем возрасте я тоже брошу, – важно кивает Дина, а мне хочется затушить сигарету о ее лоб, но я гоню садистские мысли прочь. – Не расстраивайся так. Хотя, я тебя понимаю. Когда личная жизнь не клеится, это какой-то караул.

– У тебя, что ли, тоже не клеится? – усмехнулась я. Хоть какая-то радость.

Но Диночка меня разочаровывает.

– Нет, у меня-то как раз все в порядке. Я замуж собираюсь.

– Ты? Замуж? – Я смотрю на нее повнимательнее и пытаюсь представить мужчину, который мог возжелать в жены такое существо, как наша Диночка.

Вообще-то она хорошенькая. Но такая стерва!

И еще – у нее крашеные добела волосы. И длиннющие накладные ногти. И, кажется, почти каждый день она является в офис с новой сумочкой. К тому же Дина даже кофе не умеет вкусно сварить, несмотря на то что профессиональная секретарша, на мой взгляд, должна быть знакома с основами кофеварения. И кто же мог быть настолько простодушным, чтобы сделать ей предложение?!

Тут я вспоминаю, что сама я тоже не ахти какой повар (вершина моего кулинарного таланта – яйцо, сваренное в мешочек) и мне становится еще тоскливее.

– И кто же твой будущий муж? – спрашиваю, чтобы поддержать разговор.

– Он иностранец, – важно объясняет Дина, – самый сексуальный мужчина в мире. И очень богатый. Ему принадлежит сеть салонов красоты.

– Что ж… – я не знаю, что на такое и ответить, – что ж… По крайней мере, сможешь бесплатно делать свои накладные ногти.

Фыркнув, Диночка уходит. А я продолжаю сидеть в клубах сигаретного дыма. Наверное, люди с соседних этажей скоро заподозрят, что в нашей курилке начался пожар.

Для отвода глаз я положила на колени толстый блокнот и время от времени, сдвинув брови к переносице, выводила в нем какие-то каракули. Кособокие овечки, сложносочиненные орнаменты и скрипичные ключи. Блокнот мне нужен на тот случай, если в курилку вдруг заглянет Максим Степашкин, – тогда я могла бы соврать, что работаю здесь над очередной статьей, потому что в кабинете слишком шумно. (Ложь крайне неправдоподобная, ведь с некоторых пор у меня отдельный кабинет.)

Но вместо Степашкина в курилку заглядывает Лерка.

– Кашеварова! Воплощение скорби! – радостно кричит она. – Прекрати киснуть, ну пожалуйста! Ты ведь сама приняла такое решение. Я не понимаю, зачем теперь страдать?!

– Где тебе понять? Сытый голодному не товарищ.

Лера вся светится. У нее роман. Впервые в жизни моя ненормальная подружка хранит верность мужчине.

– Вчера Паникос звонил мне четыре раза, – весело докладывает она, – сказал, что скучает. И я по нему соскучилась. Представляешь, Кашеварова, я уже нашла по Интернету работу на Кипре.

Черт, может быть, запереться в туалетной кабинке и повеситься на собственных колготках?! Почему все вокруг так счастливы именно сегодня? Они кичатся своими идеальными отношениями, и никто из них, НИКТО даже в голову не берет, что любовь проходит! Может быть, через год на моем месте, в этой самой курилке, Лерка будет мрачно рисовать в тетрадке скрипичные ключи. Может быть, до нее тоже дойдет – то, что большинство из нас принимают за любовь, есть всего лишь привычка. И еще – чем старше ты становишься, тем меньше у тебя шансов полюбить, принять человека вместе со всеми его недостатками и маленькими странностями.